Мы вышли на пустынный перрон, большое электронное табло показывало время без двух минут восемь. Немного постояли под мой бессмысленный трёп о том, что вокзал надо бы в самом скором времени отреставрировать. Я мечтал привезти сюда новые скамейки, вычистить всё до блеска, прикрутить голову Ленину, отштукатурить и покрасить, задекорировать все внутренние помещения, но тогда нужно ставить охрану, а это привлечёт ненужное внимание к моему вокзальчику. В общем, меня разрывали противоречивые чувства, о которых теперь знал и Президент.

Вдалеке показался движущийся поезд, Егор смотрел на него как на новогоднее чудо. Потихоньку усиливался стук колёс, приветственный гудок оживил молчаливую станцию, и, когда чёрный блестящий поезд с золотыми полосами, вздохнув, остановился перед нами, Президент, наконец, посмотрел на меня:

– Ты серьезно купил для секса целый поезд?

– Да. «Коморэби»!

Дверь заскрежетала и распахнулась, проводница, роскошная баба с рыжими волосами, улыбнулась нам и потребовала билеты. Она была одета в униформу, сшитую по моим собственным лекалам. Сами понимаете, на кого она была похожа… на женщину из моих снов.

Президент пошуршал в кармане и предъявил билет.

– Добро пожаловать, господин Президент, – сверкнула глазами проводница.

Я зашёл следом за Егором и незаметно подмигнул ей.

Поезд был воистину помпезный: девять вагонов по аналогии с Дантовым адом, стилизованных под самые сокровенные нужды. Мы оказались в тамбуре.

– Каждый вагон не похож на предыдущий, а в некоторые лучше и вовсе не заходить, – предупредил я.

Поезд тронулся, и мы с Президентом пошатнулись. Он потянул рычаг, и дверь отъехала в сторону, пропуская нас вперёд. Там за столами сидели люди, пили бренди, курили сигары, отдыхали и разговаривали под джаз. Нет, они были полностью одеты. Я называю эту зону входной, здесь никогда не бывает битком, сюда приходят передохнуть или провести время те, у кого нет настроения на погружение. Я даже почувствовал, как Президент расслабился. Наверняка думает, что, в крайнем случае, может отсидеться здесь, пока мы не прибудем обратно на станцию.

– Один мой приятель, – рассказывает джентльмен в кремовой рубашке. – Прилежный семьянин, лет пятидесяти с хвостиком, у него жена и три дочери, но вот как-то раз, когда вся женская часть вернулась из отпуска, то обнаружила использованный презерватив прямо в домике Барби.

Весь вагон утонул в смехе.

Мы двинулись между рядами, нас никто не удостоил и взглядом. Кто-то крикнул:

– А я давно уже предлагаю принять закон, чтобы измену после пятидесяти переименовать в подвиг!

Новый взрыв смеха. Мы подошли к дверям, и провожатый, услужливо поклонившись, впустил нас дальше:

– Восточная комната.

Президент замирает в проходе, осторожно вытягивает шею, пытаясь рассмотреть, что впереди. Широкий тёмный коридор привёл нас в вагон из тёмного дерева и золота. Стены украшены инкрустацией по дереву с китайскими иероглифами, ручная работа. Открытый бар предлагает азиатские закуски и сладкие тягучие коктейли. В полутьме практически ничего не видно. Здесь комната релакса, можно делать любой массаж, пара кушеток свободна, я поискал глазами Эцуко, но её не было видно, жаль, скорее всего, занята. Эцуко, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя! Э-цу-ко… – примерил я к новому имени любимую реплику.

– Ты чего застыл? – Президент потянул меня за рукав.

– Вагон-ресторан, – объявил провожатый.

В углу – накрытый стол, не хуже, чем в «Англетере». Президент устремился к нему – единственному месту, где одинокому гостю можно было приткнуться без риска выглядеть невостребованным. Рядом со столом разговаривают, держась за руки, две девушки с голой грудью. Они украдкой поглядывают на Президента с презрительным любопытством: он единственный здесь, кто явно чувствует себя неуютно. Только он не знает, куда деть руки, хочет спрятать лицо, словно стесняясь, что оно не закрыто. В этом вагоне вообще много молодых людей: некоторые из них одеты безукоризненно, большинство ходят в неглиже, но общая картина довольно эстетичная, несмотря на многообразие форм и размеров.

Видно хорошо: центр освещён ярко, в глубинах вагона полумрак. Неприличные стоны смешиваются со звуками разговоров и наполняют открытое пространство гулом. Немного в отдалении оживлённо беседует группа: несколько голых мужчин и женщина в коротком чёрном пеньюаре. Женщина немолода, но красива, стоит приосанившись, одной рукой опирается на стену японских махровых камелий, острыми ногтями сдавливая бутоны, другой приподнимает бокал и соблазнительно смеётся. У неё кожа цвета миндального масла.

– Слушай, не так и страшно, Антон Павлович, – сказал Президент.

– Почему должно быть страшно? – обиделся я.

Мужчины активно поддерживают разговор, бесцеремонно разглядывая её округлые бёдра, у всех одинаково голодный, пожирающий взгляд. У кого-то эрекция, но не у всех. Всё же очевидно, что она внушает им отчаянное желание обладать собой.

– Пойдёшь дальше? – спросил я.

– Идём.

Следующий вагон – собрание редкостей. Мой изогнутый антикварный диван, приобретённый во французской деревушке Пюисельси заняла пара: девушка, широко расставив ноги, выставив себя на всеобщее обозрение, нежно поглаживает голову молодого парня, тощего и гладкого, который сосредоточенно облизывает её проколотый сосок. Второй рукой она настойчиво ласкает себя, массирует и погружает внутрь мокрые пальцы.

Ещё двое мужчин внимательно наблюдают за этой картиной. В тусклом свете у одного из них поблёскивают мелкие капли пота над верхней губой, соскальзывают и теряются в чётком контуре жёсткой щетины. Мужчина напряжённо следит за хаотичными движениями, то и дело проскальзывающего в колечко пирсинга языка юноши, крепко сжимающего свой внушительного размера член.

Похоже, открытый вуайеризм возбуждает не менее тайного. Наблюдавший мужчина требовательно обхватывает своего спутника за бедра и опускается на колени. За окном мелькает Москва.

– Дальше? – спрашиваю я.

Ещё через вагон моя любимая комната шибари. Там, под потолком, в лёгком трансе извивается, зафиксированная кручёными верёвками, потрясающая блондинка. Натяжением и гравитацией её предельно изогнуло в воздухе, она приняла максимально незащищённую позу: хрупкие руки крепко связаны за спиной, ноги растянуты в вертикальном шпагате, голова опущена вниз.

Туда допускают не всех, но Президенту с безграничным доступом, естественно, можно будет пройти. Сомневаюсь, правда, что его может такое заинтересовать. С философской точки зрения японское искусство эротического связывания, переплетения и пересечения – всё это о доверии, безграничной передаче власти, подчинении и эстетике. В этом случае мужчина полностью доминирует над женщиной так, что даже её базовая способность в передвижении зависит только от него. Чисто асоциальная форма поведения, хотя, если посмотреть с другой стороны, исключительно социальная, основанная на чутком взаимодействии с партнёром и безусловной эмпатии. Вряд ли Президента может возбуждать беззащитность, он, скорее, обуреваем охотничьими инстинктами: искать, обхитрить, настичь.

Новый вагон и новые впечатления. Нам объявляют:

– Вагон-бар…

Обставленный, как сказал бы Набоков, с привкусом пряного мотовства, – как стопочка густого вишнёвого ликёра, как стодолларовая купюра, оставленная на чай при счёте на тысячу рублей – так официант открывает папку для расчёта, смотрит непонимающе, с трепещущей радостью, а я, благосклонно киваю, круто разворачиваюсь, одновременно накидывая пальто непременно на одно плечо, и выхожу в ночь…

Президент механически берёт тарталетку с чёрной икрой и бураттой, закидывает в рот. В центре стола громоздится большой чёрный фонтан, нежно выталкивая пенистое розоватое вино в пологую чашу с лепестками. Обожаю секс с привкусом готических сказок. Рядом с едой вперемешку стоят продолговатые сосуды, доверху наполненные моим любимым составом, складывается впечатление, что закончиться он, априори, не может. Каждый из гостей имеет при себе набор из позолоченной соломинки, ложечки и пластиковой карты. Люди подходят парами или поодиночке, техничными движениями чертят, вдыхают, втирают. Один молодой парень, потягивающий из трубочки что-то отдаленно напоминающее тягучий апельсиновый ликер, неожиданно смачивает палец слюной и погружает его в емкость. Затем, не говоря ни слова, заставляет свою спутницу прогнуться и обильно смазывает её между ног.

Глаза Президента округляются, он запрокидывает голову и закрывает их – я не могу понять, размышляет он или получает удовольствие.

Недалеко от нас стоят две красотки в абсолютно одинаковых жёлтых платьях, их щёки лопаются от молодости. Одна из них взмахивает светлыми волосами и подходит к Президенту, говорит вкрадчиво:

– Вы часто бываете здесь?

Он не сразу понимает, что обращаются к нему, и в недоумении открывает глаза:

– Я… нет.

Она смеется:

– Я вижу. Это моя сестра.

Она указывает на свою близняшку, и та резво машет ему рукой, – её жёлтое платье сползло наполовину и оголило всю верхнюю часть.

– Прошу меня извинить, – Президент делает несколько шагов назад и поворачивается ко мне.

– Пойдём дальше? – спрашиваю я.

Но Президент не уверен.

Я с удовольствием отмечаю, что он разворачивается и выходит из вагона. Я за ним – и уже не Москва проносится за окнами, а французские деревушки. Президент возвращается обратно в третий вагон, решительно подходит к группе людей, где соблазнительная женщина с бокалом в руках всё ещё находится в центре всеобщего обожания.

Президент подходит, и голые мужчины с раздражением смотрят на него.

– У вас не найдётся сигары? – обращается он к курящему.

– Нет, я курю джоинт, – бросает тот. – Сигары есть в восточной комнате.

– Я забыл, где она, – Президент устремляет прямой взгляд на женщину. Она перестаёт улыбаться и внимательно смотрит в ответ.

Меня в очередной раз восхитило собственное умение сканировать психологическую сущность других людей. Я редко себя хвалю, обычно сдерживаюсь, но здесь просто песня какая-то. Понимаете, есть в этом что-то невероятное… люди, в частности, Президент, думают, что их идентичность всегда под контролем, но я-то знаю, как они меняются, попадая в мой поезд; распутник становится просто путником, девственник – чувственником, лейтенант – доминантом.

Я учёл, что Президент будет находиться в ситуативном контексте, сильно или заметно искажающем его обычное поведение, станет более чувственным и готовым к тактильному сближению. Выбирал среди женщин от тридцати восьми до сорока двух и такую, чтобы обязательно лицо было породистое, немного хищное, вот так и нашёл прекрасную бабу Соню. Сердце коллекционера бьётся быстрее, а глаз горит ярче, когда он видит образец, достойный своей коллекции. Эта женщина словно была рождена для съёмки в рекламе кофе или чего-то такого же эстетичного, обязательно с мерцающими свечами, чашкой горячего напитка или, быть может, тонкой струйкой табачного дыма в полумраке. К декорациям я подошёл как умелый художник-постановщик: разместил Соню в отдалении и окружил мужчинами, в расчёте на то, что Президент обязательно обратит внимание на что-то востребованное, но не выставленное напоказ.

Президент удалился, и я, окрылённый появлением у себя рычага на центр принятия решений, подкатил к близняшкам в жёлтых платьях. Кто знал, что сила рычага уменьшается пропорционально возрасту девчонок?! Тогда, увы, у меня не было времени подумать об этом основательно. Дались мне эти близняшки? Ещё как дались.