Глава 6,

из которой мы узнаем, о чем слыхала кухарка

Обратный путь до города проделали, увлеченно беседуя, не глядя на окрестные поля и лесочки.

– Мне письмо Катерины Власьевны вовсе не показалось предсмертной запиской, – говорил Лев Аркадьевич. – Марья Архиповна склонна все представлять в трагическом свете. Видимо, эти слова о душе, отдыхе и райском саде навели ее на подобные мысли.

– И распоряжения о наследстве, – подхватил Иван Никитич. – Согласитесь: это странно, что Добыткова, привыкшая к богатству, не оставила себе никакого имущества. Может, и правда, в монастырь ушла? Но к чему скрывать? Вдруг родным бы захотелось ее навестить?

– Чем больше я думаю, тем более удивительным мне кажется этот ее поступок и тем понятнее смятение ее семейства, – доктор шагал легко, позвякивая содержимым своего медицинского саквояжа. – Поспешный отъезд совершенно не вяжется с характером Катерины Власьевны. Она такая ответственная хозяйка, во все вникает, во всем разбирается. При ней дело на широкую ногу было поставлено. На фабрике новейшие катальные машины появились. Товар за границу начали сбывать. Она сама за всем смотрит: чтобы чисто, спокойно шла работа. Заболей кто у нее на фабрике, так она сама за мной посылает и платит за лекарства. К своим фабричным на крестины и на венчания ходит. Каждого знает. И вдруг – уехать? Отказаться от всего? Да вот так, попрощавшись одним лишь письмом… Да и не письмом даже, считай, запиской. Как-то это подозрительно даже.

– Что же, Лев Аркадьич, уж не полагаете ли вы душевный недуг? Бывает ведь такое, что человек столько забот на себя взвалит, что в какой-то день раз – и не выдержит, умом тронется.

– Такое, и верно, случается иногда. Нервный срыв от переутомления. Но мне кажется, тут что-то другое. Она ведь не просто села и уехала куда глаза глядят, а написала письмо и предварительно составила документы, касающиеся ее имущества. То есть, надо полагать, обратилась к душеприказчику. Стало быть, это был не минутный порыв, а обдуманное решение. Nihil habeo, nihil curo – ничего не имею, ни о чём не забочусь.

– А что если… – задохнулся от новой догадки Иван Никитич, – что если ее похитили и под угрозами заставили написать это письмо и составить документы с отказом от всего нажитого богатства? Она ведь, насколько я понял, дама весьма состоятельная!

– Ох, что за фантазии, – покачал головой доктор. – Запишите в свой блокнот. Выйдет неплохой роман. «Похищение купчихи».

Иван Никитич обиделся и замолчал. Некоторое время перед его мысленным взором рисовались романтические картины. Вот группа разбойников в пестрых арабских одеждах едет верхом по скалистой тропе. У одного через седло перекинуто тело похищенной женщины, ее волосы растрепались и развеваются на ветру. Хотя нет, думал Иван Никитич, от Черезболотинска до южных границ далековато выйдет, пусть лучше будут морские разбойники. И вот уже лодка скачет на серых северных волнах, пираты гребут к своему кораблю. Пленница брошена на дно лодки, в мольбе она протягивает связанные руки к похитителям, но те глухи к ее слезам. Глухи к слезам? Иван Никитич задумался, можно ли так сказать. Если это громкие рыдания, то, пожалуй, можно, но ежели это тихие слезы, то тут должна быть слепота, а не глухота. В случае же, если слово глухота употребляется как синоним бесчувственности, наверное, можно оставить и глухоту. Филологические раздумья писателя прервал доктор:

– Если Катерину Власьевну похитили и угрозами заставили написать распоряжения о наследстве, то виновного будет несложно вычислить: им окажется тот, кто выиграет, то есть тот, кто получит самый большой кусок от этого пирога.

– Вовсе необязательно самый большой кусок. Вот этот их управляющий. Как там его? Осип Петрович. Он из всех видел Катерину последним, сам свидетельствовал, что 26 августа поздним вечером повез ее в Петербург. А точно ли она была благополучна, когда доехала до города? Этот Осип мог заставить Катерину написать распоряжения о наследстве, чтобы хоть небольшую долю урвать для себя. Вы обратили внимание, с каким мрачным лицом он стоял во время всего разговора?

Лев Аркадьевич в ответ только состроил скептическую гримасу и покачал головой.

– Вы думаете, что это невозможно? – воскликнул Иван Никитич. – Но ведь если подумать, то дело может обстоять еще хуже. Злоумышленник ведь мог и вовсе избавиться от купчихи, а письмо просто-напросто подделать! Доехала ли Катерина до Петербурга тем вечером? Мало ли что соседи сказали. Могли в ночи и не рассмотреть, кто из экипажа выходил. Катерина Добыткова ведь очень богата, за такой куш бесчестный и безнравственный персонаж мог бы пойти не только на подлог, но и на кровавое преступление. Вы не находите, что это возможно?

– Вот вы же сами говорите «персонаж». Полноте, любезный Иван Никитич, мы ведь с вами сейчас о реальных людях говорим, а вы все фантазируете и сюжеты изобретаете.

– Ну простите великодушно! Должно быть, я, и правда, заигрался немного, – смутился Купря. Неужели Самойлов мог подумать, что ему хочется, чтобы какой-то из этих кровожадных вымыслов воплотился в жизнь?

– Судя по тому, как вели себя Марья Архиповна и Татьяна Савельевна, у меня сложилось впечатление, что распоряжения касательно имущества по своему содержанию удивления у них не вызвали, – задумчиво проговорил доктор. – Все, надо полагать, было поделено между членами семьи. Что же это выходит, любезный Иван Никитич, что собственные сыновья заставили ее отойти от дел? Или вовсе лишили жизни родную мать? Нет, я никак не могу себе такого представить. Я вражды или особенных раздоров в этом доме не замечал, а я ведь часто у них бываю.

– Да, похищение, пожалуй, отпадает, – признал Иван Никитич, с неохотой отказываясь от романтической версии. – Но вот покушение… Сладков говорил мне, что все члены семьи имеют хорошее образование. Такие люди вполне умеют скрывать свои чувства. И способны замыслить и организовать преступление. Я, право слово, надеюсь, что Катерина Добыткова пребывает в здравии, и все же… Все же любопытно было бы выстроить цепь возможных событий. И пусть бы все это оказалось пустым вымыслом, над которым мы потом вместе с Катриной Власьевной и посмеялись бы. Что если, скажем, один из братьев проигрался в карты, а мать отказалась выплачивать его долг? И он тогда, чтобы заполучить наследство решился на страшное преступление? Или действовал, напротив, в порыве отчаяния, не подумав?

– Ммм… – скептически сморщился Лев Аркадьевич. – Вы ведь не знакомы с братьями Добытковыми. Возьмем Бориса Савельевича, младшего. Я бы характеризовал его как человека мягкого и нерешительного. Он все время при матушке и слушается ее искренне, почитая большим авторитетом для себя. Нет, не могу представить его убийцей. Георгий Савельевич, старший брат, более самостоятелен. У него натура легкая, увлекающаяся, насмешливая. И его в роли злоумышленника я не вижу. Да он сейчас и за границей. Вы все какие-то разбойничьи версии выдумываете, дорогой мой литератор, но в жизни все, как правило, прозаичнее. Хотите знать мое мнение? Полагаю, Катерина Власьевна просто взбрыкнула, да и поехала на воды на недельку-другую. А с семейством попрощаться как следует не успела, отвлеченная какими-нибудь неотложными и неожиданными обстоятельствами.

– А как же распоряжения о наследстве?

– Ах, да, еще ведь и это… – спохватился доктор. – На то, чтобы выправить все бумаги ей, верно, потребовалось время. Нет, право, я теряюсь в догадках. Но искренне надеюсь увидеть госпожу Добыткову в добром здравии по истечении пары недель.

Они уже вошли в город и шагали теперь по улице мимо деревянных заборов, за которыми гнулись ветки яблонь. Глядя на идущую навстречу старуху, несущую в корзинке пеструю курицу, Иван Никитич тотчас и совсем некстати вспомнил о так и не купленных голубях, о покойном Карпухине и найденном в его книге письме.

– А скажите-ка лучше, Лев Аркадьич, вы бы смогли прочесть чужое письмо? Не из праздного любопытства, конечно, а если бы знали, что в нем скрывается некая тайна? – спросил он задумчиво.

– Чужое письмо? – переспросил доктор. – Странный вопрос, любезный друг. Я получил такое воспитание, что для меня на него может быть только один ответ. Читать чужие письма, да еще касающиеся до чужих тайн – недостойно, недопустимо. А в связи с чем, позвольте узнать, вы меня об это спрашиваете?

– Да я признаться… – Иван Никитич посмотрел на открытое, уверенное лицо Льва Аркадьевича и сказал: – Это я так, один сюжет обдумываю. Для нового рассказа. Хотел просто посоветоваться…

Он замялся и, чтобы перевести неудобный разговор в другое русло, спросил:

– А ведь у вас, как я помню, содержится в хозяйстве коза? Может, и нам с Лидией Прокофьевной стоило бы завести? Как бы вы посоветовали? Места у нас теперь много. Мы хотели, правда, взять пару голубей, но теперь это уже, надо полагать, не получится, после того как Карпухин сорвался со своей голубятни. Вот я и подумал, может, тогда козу…

– Завести козу? Что ж, это недурная идея, – легко отозвался Самойлов. – Тем более, что у вас двое детей. Козье молоко, по мнению некоторых специалистов, более полезно для здоровья, чем коровье. Но, признаться, у нас с этим животным было много хлопот. Так что я хочу нашу козу сейчас продать. Если хотите, я могу вам ее уступить недорого, хотя вы, должно быть, пожелаете взять маленького козленочка. Вот была бы игрушка для вашей Сонечки! Наша-то коза уже старая, хотя молоко еще дает. Много за нее не выручить уже. Впрочем, на деньги от козы я хочу купить по весне второй велосипед.