– Но как же нам быть теперь? Домой матушка не вернулась, в петербургской квартире ее нет. Мы нарочно гоняли мальчика с запиской к полковнику, нашему соседу, у которого установлен телефонный аппарат. Он звонил в Петербург, там тоже рядом с нашим домом есть одна контора с телефоном. Они посылали к нам на квартиру, там было закрыто, а дворник сказал, что maman, отпустив нашу коляску, поднялась было к себе, да почти тотчас велела ему нанять другого извозчика и тем же вечером уехала куда-то. Да больше уже и не возвращалась. И еще в этом странном письме… я не знаю даже, что мне и думать теперь. Одним словом, по приложенным к письму документам выходит, что она петербургскую квартиру мне отписала, – Татьяна перевела недоуменный взгляд со Льва Аркадьевича на Ивана Никитича, несколько смутив его. Что он мог посоветовать этой милой барышне и ее тетке? Он ведь видел их впервые, а Катерину Власьевну и вовсе не имел удовольствия знать.

– Не будет ли это слишком смело, если я попрошу у вас разрешения взглянуть на это странное письмо? – придумал наконец Иван Никитич. – Может, я смогу истолковать, что Катерина Власьевна имела в виду. Ежели, конечно, оно слишком личное, то я ни в коем случае…

– Ах, верно! – обрадовалась Татьяна. – Вы же писатель. Это будет даже хорошо, если посторонний человек, да еще с чувством слова прочитает то, что maman написала. Мы с тетушкой почему-то совершенно по-разному поняли смысл письма.

– Осип! Осип Петрович! – отнимая платок от глаз, закричала Марья Архиповна.

– Здесь я, – отозвался управляющий, так и стоявший у нее за спиной.

– Принеси, любезный, нам письмо Катерины Власьевны. То, что я велела тебе отнести в кабинет Бориса Савельевича.

– Борис Савельевич – это мой брат, – пояснила для Ивана Никитича Татьяна. – Он с нами живет, помогает матушке вести дела на фабрике. Есть еще старший, Георгий, но он сейчас путешествует за границей. По делам, с целью налаживания новых торговых связей. У моего покойного батюшки большое дело было. Шерстяные изделия. Матушка с братьями не стали продавать фабрику и лавки после его смерти, решили сами дела вести.

Вновь явился Осип, неся на подносе толстый конверт. Татьяна вынула из него стопку листов и один из них протянула Ивану Никитичу:

– Прочтите вот эту часть. Что вы об этом думаете?

Иван Никитич принял лист плотной дорогой бумаги из руки девушки и прочитал вслух:

«Августа, 26 дня, 1900 года,

Любезное мое семейство!

Храня в сердце своем глубокую любовь к каждому из вас, должна уведомить о том, что я вас покидаю. Я не раз заговаривала с вами о своем желании сложить дела и посвятить себя другому. В ответ вы лишь улыбались и качали головами, будучи уверенными, что я всегда буду с вами рядом. Однако же долг мой перед любимым семейством я считаю исполненным: дети мои выросли и более не нуждаются в моих каждодневных заботах. Дело покойного мужа я не бросила и не продала, а напротив: доходы преумножила. Дом наш в порядке и достатке. И пока я чувствую в себе силы, то вспомню теперь и о долге перед своей душой, жаждущей райского сада. Сим письмом желаю оставить также материальные распоряжения, дабы избежать ссоры меж вами.

Знайте, что я всегда преданно любила и буду любить вас. Бог даст, мы свидимся вновь через какое-то время. Ежели нет, то не взыщите и не поминайте меня дурным словом.

Любящая вас,

Катерина Власьевна Добыткова».

– Почерк точно ее, мне он хорошо знаком, – подтвердил Лев Аркадьевич, заглядывая через плечо Ивана Никитича.

– Письмо помечено позавчерашним числом. Катерина, надо думать, его перед отъездом в Петербург написала. Стало быть, тому уж два дня, как она решилась нас навсегда покинуть. Мы-то и не ведали, что случилось. Гадали, вернется ли она вчера дневным или вечерним поездом, потом ждали, что сегодня она утренним приедет домой. Так тут еще с Покровской, где у нас торговля ведется, прибежал мальчик спрашивать ее. Борис-то еще с утра ушел туда. В конце месяца он всегда счета и товар проверяет в лавке. А у Катерины, оказывается, там встреча была назначена сегодня. То-то Борис удивился, что его матушка не являлась. Она не из таких, что забывают, если что договорено. Катерина всякий раз все свои дела и встречи записывала и сверялась по этим записям. – рассказала Марья Архиповна. – И тут как раз это письмо. Так мы и поняли, что она пропала.

– К письму были приложены распоряжения относительно имущества: домов, лавок, фабрики и земельных наделов, – сказал Осип Петрович, кажется, впервые с прихода гостей, позволивший себе вставить слово в общий разговор.

– Вот как… – кивнул Иван Никитич, снова оглядывая гостиную. Он не сразу обратил внимание, что попал в очень богатый купеческий дом. Хозяева владели домами, лавками, фабрикой, однако же богатством не хвастали. Гостиная была обставлена со вкусом и, очевидно, дорого, но сдержанно. Писатель, с первых шагов оказавшийся вовлеченным в сентиментальную сцену, только сейчас присмотрелся к мебели из ценных пород дерева, обтянутой редкой красоты шелковой тканью, портьерам великолепных оттенков, картинам старых мастеров на стенах, изящным светильникам. На удивление, здесь не было места безвкусным вещам, кричащим о благосостоянии хозяев.

«Вот вам и провинциальное купечество», – хмыкнул Иван Никитич, ощутив даже некоторую гордость за своих земляков.

– А что, братец, – обратился Лев Аркадьевич к управляющему. – Не заметил ли ты вчера какой странности в Катерине Власьевне? Это ведь ты ее в Петербург повез?

– Повез я. А странности никакой не заметил, – кратко отвечал Осип Петрович.

– А что же, у вас нету что ли человека при лошадях, чтобы хозяйку отвезти? – не отставал доктор.

– Почему же? Людей у нас полно. Да только Катерина Власьевна всегда со мной ездила. Так уж еще со времен покойного барина повелось, что он ее только со мной куда пускал. Она так привыкши, чтобы всегда я возил. По дороге что и про дом спрашивала, и кто как из прислуги управляется, и что, может, починки или замены в хозяйстве требует. Так и ездили с ней завсегда за деловыми разговорами, чтобы время попусту не терять.

– А как она объяснила, что не желает ехать, как обычно, поездом?

– А что ей объяснять? Хозяин барин. Надо так надо, – пожал плечами Осип. – И потом она поздно поехала-то. Какой уж поезд-то в такое время?

– А в котором часу она уехала?

Осип снова пожал плечами, Татьяна только покачала головой.

– Да мы и не слыхали, когда она уехала, поздно было, – волнуясь и комкая в руках платок, отвечала Марья Архиповна. – Так что же вы все-таки думаете об этом письме?

– Ох, – сказал Иван Никитич. – Мне ведь не доводилось знать Катерину Власьевну. Однако же из письма следует, что она, устав от дел, пожелала предаться отдыху и передать все заботы о доме и фабрике другим лицам… Я мог бы предположить, исходя из содержания этого письма, что она с большой вероятностью отправилась на воды или, может быть, ищет уединения в каком-нибудь монастыре, или… не знаю даже…. Судя по всему, речь идет как будто о какой-то поездке.

– Предаться отдыху? – всплеснула руками Марья Архиповна. – Какому отдыху? Вот уж на нее не похоже. Нет, господа! Она совсем, навсегда решила нас покинуть. Вы ведь только что сами видели эти строки о райском саде.

– Но она пишет, что вы можете свидеться вновь, – Лев Аркадьевич взял письмо из рук Купри и перечел его про себя.

– На том свете, Бог даст, – вот как надо это понимать, покачала головой Марья Архиповна.

– Так что же, вы полагаете, что она решила наложить на себя руки?! – не понял доктор.

Марья Архиповна протяжно, горестно вздохнула:

– А как же еще следует это все понимать? Она все имущество семье отписала, подробно указала, сколько и кому. А себе, выходит, что же, ничего не оставила? Вот вы говорите: она отправилась в поездку. Но я просила уже горничных посмотреть в ее комнате. Там решительно все на месте. Если что и пропало, то только лишь та одежда и украшения, что были на ней. Ну, может, еще пара платьев и серег, о которых девушки не могли упомнить. Но разве так бы она отправилась в дорогу?

– Полноте, тетя, – покачала головой Татьяна. – У нее и на петербургской квартире были и платья, и кое-что из украшений. Уж для Петербурга, надо полагать, она что получше держала, чем для Черезболотинска.

В гостиной воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов и всхлипыванием Марьи Архиповны.

– Борис с раннего утра в лавке. Он пока о письме не знает. Сейчас мы послали за ним, – сказала Татьяна. – Вот он воротится домой, тогда уже и решим, как дальше поступить.

– И верно: это дело семейное, – строго проговорил Осип, так и стоявший во время всего разговора в изголовье дивана и поправлявший подушки Марье Архиповны. На гостей он все время поглядывал с некоторым неудовольствием.

Доктор и писатель, не видя больше причин задерживаться, поспешили откланяться, причем Лев Аркадьевич решительно отказался от предложения заложить коляску. Управляющий пошел провожать и, стоя уже в дверях, напутствовал их:

– Городок у нас маленький, все равно скоро все прознают. Пойдут чесать языками. И все же, господа, я бы попросил вас до поры, пока все не прояснится, не разносить слухи. Пусть семья решит, что они желают рассказать, а что при себе оставить.

– А скажите-ка, любезный, – вспомнил тут как раз Иван Никитич. – Не гостит ли у вас сейчас кто в доме?

Управляющий удивился вопросу, но ответил с уверенностью:

– Никак нет, гостей не имеем.

– Просто я наслышан о некоем талантливом художнике, что часто бывает у вас. Вроде бы он француз. Я запамятовал только, признаться, его фамилию…

– Господин Девинье? – неохотно припомнил Осип Петрович. – Бывал здесь изредка. Да только сейчас его нет.

– Как жаль, – вступил в разговор Лев Аркадьевич. – Признаться, и мне было бы любопытно познакомиться с этим Девинье. Странно, что я прежде его никогда у вас не встречал. Я ведь Марью Архиповну почитай каждую неделю проведываю.

– Чего ж странного? – Буркнул Осип. – Ну, не видали и не видали. Он, ежели приезжает, то почитай все время на берегу в крытой беседке сидит. Картины пишет.

– Да просто поговаривают, что он имеет намерение к Татьяне посвататься, – предположил доктор, сверкнув глазами на Ивана Никитича, и тот понял, что смелое предположение имеет своей целью хоть немного разговорить управляющего, настроенного хранить семейные секреты. Осип Петрович громко фыркнул и отмахнулся:

– Вот глупости болтают! Слушайте больше! Никогда такого не будет.