Глава 3

На самом деле, Кеше было страшно до дрожи в коленках. Он трясся всю ночь, выискивая в интернете симптомы панической атаки и прочих малопривлекательных болезней и ставя себе один диагноз ужаснее другого. Он кутался в свое Одеяло Депрессии – на самом деле, связанный из разноцветных квадратиков плед, которым мамуля укрывала его в детстве, когда ему было грустно, – и нервничал.

Состояние его усугублялось еще и тем, что Майя не пришла домой ночевать. Видимо, осталась у Эдика. Позвонить ей он не решался.

Майя с Кешей жили вместе целых три счастливых месяца.

Началось с того, что в конце сентября ее выставили из прежней съемной квартиры. «Господи, что за злая ведьма эта хозяйка», – жаловалась Майя, «каких-то пара грязных тарелок в раковине, пара крошек на столе – а у нее уже истерика! Ну не мыла я пол ни разу, ну и что, все равно ведь будет грязным! Ну ванну не драила – да какая ей разница, я же в этой ванне моюсь, а не она! Еще смеет называть меня грязнулей, ведьма! Да разве у грязнули зеркала украшены гирляндами и сердечками? Разве грязнуля разрисует скучные однотонные обои милыми цветочками?».

Сперва Эдик подсуетился. Нашел у каких-то знакомых свободную жилплощадь. Однако адрес квартиры этот джентльмен держал в секрете до тех пор, пока Майя не заплатит ему «агентский сбор», на который, как Эдик искренне полагал, он имеет полное право.

Вот тут-то и наступил Кешин звездный час. Родители его в этом году задумали зимовать на даче – и Кеша вдруг осознал, что он может предложить свободную комнату Майе, спасти ее! А там – кто знает, что из этого выйдет… Мама очень не хотела пускать малознакомую, да еще и очевидно легкомысленную девушку в свою спальню, но папа постановил: «Надо разрешить, а то твой бедненький Кисуля весь век в девках проходит».

Плату Кеша назначил Майе чисто символическую – но и этих денег до сих пор не увидел. Впрочем, обсуждать с ней финансы – а точнее, их отсутствие – он, конечно же, стеснялся. Истинные петербуржцы избегают разговоров на подобные неловкие темы.

Остальные аспекты их совместной жизни также обернулись разочарованием. Ни намека на сближение! Кеша боялся проявить свои чувства, а Майя относилась к нему как некому бесполому существу, волшебному слуге вроде Конька-Горбунка, к которому можно обратиться с любой невообразимой просьбой, вплоть до «сбегай мне в круглосуточный магазин за прокладками». И Кеша, пылая от стыда, бежал в ночь, добывал проклятые шуршащие упаковочки.

Иногда к ним после работы заваливался Эдик, съедал всю наготовленную Кешей еду и расхаживал, гордясь своим античным торсом, в одном полотенце по квартире – той самой квартире, где Кеша сказал свое первое «агу». Бывало и наоборот – Майя уходила на ночь к своему кавалеру. В первый раз, когда она не явилась домой, Кеша весь извелся, изволновался и дрожащим голоском позвонил ей на мобильный с невинным вопросом «У тебя все в порядке?». Майя ужасно разозлилась и выдала ему по телефону гневную отповедь, начинавшуюся словами: «Тебе-то какое дело?! Ты мне не мать!».

Но все эти мелкие неурядицы перечеркивались великолепной возможностью наблюдать за этой потрясающей женщиной в быту. Она была красива всегда: и сразу после пробуждения, с небрежным узлом на голове; и вечером, когда сосредоточенно красила ногти на кухне. В квартире теперь пахло по-другому: духами, лаком для волос, пеной для ванны. Запахи яркие, сладкие, экзотические – в отличие от сдержанных маминых. Звуки тоже изменились: мама любила радио с классическим репертуаром, а Майя постоянно смотрела примитивные ток-шоу.

Нет, Кеше никак нельзя потерять эту работу: ведь тогда у него не будет зарплаты, он не сможет больше отправлять родителям деньги от имени Майи за аренду комнаты, все раскроется, будет огромный скандал, папа выгонит его любимую прямо на мороз… Кроме того, как бросить ее одну в магазине? Кто вовремя поднесет ей шариковую ручку?

В общем, восемь рабочих часов перед корпоративом прошли как в тумане. Невыспавшийся Кеша слонялся, словно сомнамбула, по отделу, не решаясь спрятаться в свой воздушный замок, переставший быть тайным, и то и дело натыкался на покупателей – или, того хуже, своего старшего коллегу.

– А у меня, Кешенька, с самого утра желудок крутит, – завел свою обычную песню Борис Иванович Тетерин. Рядом с ним несмело попискивал покупатель, желающий приобрести три сотни бумажных скатертей – кажется, для того, чтобы соорудить из них доселе невиданного воздушного змея. Однако Борис Иванович тут же позабыл о выгодном клиенте, заприметив на горизонте своего младшего товарища.

В Кеше Борис Иванович видел родственную душу, поскольку Кешин прапрапрадедушка владел аптекой «Лампертъ» на Петроградской стороне. Да и сам прапраправнук знаменитого в дореволюционные времена фармацевта был типичным ипохондриком (не далее как две недели назад побежал к окулисту после попадания градинки в глаз), а потому, в свои двадцать шесть лет, неплохо разбирался в лекарствах.

– Прямо как в стиральной машине крутит, сударь ты мой, как в стиральной машине «Витязь», – бубнил Борис Иванович, отмахиваясь от робкого покупателя. – Вот не знаю только, почему крутит. То ли от нервов – боюсь я собрания сегодняшнего, как бы мне еще годик-то до пенсии продержаться, – то ли от моих помидорчиков соленых, хотя это вряд ли. Открыл вчера баночку – прелесть, сплошные витамины. Ну, если не считать серую плесень сверху и каких-то странных жучков, плавали в рассоле кверху лапками, негодяйчики. Зато свои помидорчики-то, натуральные, из моей теплички, не чета пластмассовым магазинным… – Рассуждениям Бориса Ивановича, казалось, не было конца. Однако в итоге он все же добрался до ключевого вопроса: – Так что посоветуешь принять от живота, сударь ты мой?

– Не знаю, Борис Иваныч, правда, не знаю, что вам посоветовать, клянусь памятью покойного прапрапрадедушки, – с мукой в голосе отвечал Кеша. Не до того ему было сейчас. – Сходите вы уже к врачу.

– Может, уголька мне принять? А, сударь ты мой, одобряешь уголек?

– Ну, примите, – без энтузиазма кивал Кеша, глядя на гигантскую, ядовито-зеленую надпись «Распродажа» над кучкой выцветших товаров для пикника. Что-то в отделе «Сезонных товаров» сегодня было пусто. Эдик изредка попадался на глаза – то на фоне красного остролиста селфи сделает, то в блестящем елочном шарике себя рассматривает. Но где же Майя?

– Как-то неуверенно ты соглашаешься, сударь мой! – обеспокоился Борис Иванович, поглаживая свой пухлый живот. Покупатель громко и протяжно вздохнул. – Вот что бы твой почтенный предок сказал по поводу моего случая, как думаешь? Одобрил бы твой прапрапрадедушка уголек?

– Знаете, Борис Иванович, – Кеша ужасно устал от этого зануды, – мой почтенный предок, как мне прабабушка рассказывала, был тот еще жук, прямо как из вашего рассола. Расфасовывал обыкновенный сахар по фирменным пакетикам и продавал под видом чудо-средства, избавляющего от вечной петербургской тоски.

– Я понял, почему ты отшучиваешься и юлишь, Иннокентий! – Борис Иванович внезапно помрачнел и схватился за лысину. – Ты, сударь, подозреваешь у меня неизлечимую болезнь желудка! Позволь рассказать тебе дополнительные симптомы для постановки точного диагноза. Во-первых, самое важное: мой стул, его цвет и консистенция…

– Да боже ж ты мой! – не выдержал покупатель, оглушив своим тонким дискантом обоих продавцов. – Это что тут у вас за магазин такой? Не «Домашний рай», а «Домашний ад» вам надо называться! Пытки какие-то устроили! Стул свой еще будут при мне обсуждать! А я ведь даже не в мебельном отделе! Дайте мне уже мои скатерти и я пойду. И если вам интересно мое мнение, – ткнул он пальцем в Бориса Ивановича, – я лично уверен, что живот у вас крутит по двум причинам сразу: и из-за ваших плесневелых самодельных овощей, и из-за вашей интуиции, которая совершенно верно подсказывает вам, что вас наверняка на вашем собрании уволят! И никакие угли и прадедушки не помогут!

Однако именно своему прапрапрадедушке Якову Эммануиловичу Ламперту, прославившемуся на весь Петербург не только своими фармацевтическими достижениями, но еще и скандальными амурными похождениями, Кеша спустя несколько часов возносил молитвы, пристраивая подарок для Майи под сверкающую елку в конференц-зале, где вот-вот должно было начаться роковое собрание. Мда, маленький темно-зеленый футлярчик казался каким-то жалким на фоне целой горы ярких коробок, коробочек и коробищ.

Кеша вздохнул, заправил поглубже в черные брюки свою тщательно отглаженную праздничную рубашку болотного цвета (мамуля когда-то сказала, что ему к лицу все оттенки зеленого, и с тех пор Кешин гардероб стал напоминать лес весенней порой), и огляделся по сторонам.

Обстановка в конференц-зале производила впечатление весьма наэлектризованной. И не только из-за чрезмерного количества электрогирлянд, опутавших елку наподобие рыбацкой сети. Нет, дело было в другом. Народ дрожащей стайкой сбился в дальнем углу и шептался. Никто даже не смотрел в сторону аппетитного фуршетного стола, накрытого всякой новогодней всячиной.

Кеша, не терпевший толпу, уселся на стул в другом углу, подальше от нервозных коллег, и попытался отвлечься от всеобщей паранойи, разглядывая картины директора, развешанные по стенам.

По этой коллекции можно было проследить развитие Хрюкина как художника. От самого раннего, робкого пейзажа «Во поле береза стояла» (под деревом сидел глуповатый заяц не совсем правдоподобного размера, почти достававший кончиками ушей до облаков, и ползала божья коровка с крапинками размером с хорошее яблоко, которая в честном поединке не на жизнь, а на смерть имела все шансы победить вышеуказанного зайца) – до уже зрелой его работы «Китайские мотивы», наполненной таким разнообразием деталей (тут и драконы, и золотые Будды, и дешевые джинсы, и красные флаги, и мопсы, и иероглифы, конечно), что у зрителя со слабым вестибулярным аппаратом начинала кружиться голова.

– Если меня уволят, поеду в Англию.

Нелин голос вернул Кешу в состояние равновесия. Подруга – в сереньком, каком-то старушечьем платьице, со своим неизменным хвостиком – по-птичьи присела на краешек соседнего стула и продолжила:

– Хотя – нет, не поеду, реальная Англия наверняка окажется гораздо хуже моей мечты. Испорчу всё только. Мечтать будет не о чем… Вот что: уволят – буду сидеть дома под одеялком, есть «свинок в одеялках»³ и смотреть «Дневник Бриджит Джонс». Ту часть, где она валяется на кровати, завернувшись в одеялко.

– У меня дома есть Одеяло Депрессии. Мамуля связала из разноцветных квадратиков. Могу одолжить, – предложил Кеша.

– О мой Купидон, это то что надо! – обрадовалась Неля. – Значит, договорились: увольняют меня – приносишь Одеяло Депрессии. Увольняют тебя – я приношу целый противень английских «свинок»… Кстати, а ты что будешь делать, если тебя уволят? Научишься танцевать танго? Напишешь книгу? Заведешь собаку?

Шутливый разговор с Нелей помогал снять напряжение.

– Ха! Скажешь тоже. Танго – никогда, собаку – тем более. А вот про книгу мне идея понравилась. – Кеша достал из нагрудного кармана свой блокнотик с пингвинчиком и помахал им в воздухе. – Тут наберется целый справочник полезных советов для продавцов-невидимок. Уверен, не я один такой стеснительный, где-то в этой вселенной купли-продажи есть мои братья по разуму… И мамуля всегда мечтала, чтобы я стал писателем…

Кеша с тоской посмотрел на хрюкинскую интерпретацию знаменитой картины Кустодиева «Купчиха за чаем», где на месте главной героини был изображен сам директор «Домашнего рая», ничуть не уступавший купчихе в дородности и изяществе. На автопортрете полная шейка Григория Петровича была украшена неизменным платочком, кокетливо повязанным на правый бок; розовая рубашка с парой-тройкой стразиков оттеняла щечки-яблочки. А сколько вкусняшек было навалено на столе щедрой рукой мастера! Ни в одной купеческой лавке не найдешь такого изобилия. Не говоря уже про самый современный хромированный электрочайник – куда там Кустодиеву с его устаревшим самоваром!

– Я бы твою книжку с удовольствием почитала, – ободряюще кивнула Неля. Поправила белый кружевной воротничок – такие Кеша видел на маминых школьных фотографиях. – Кстати, тебе нравится мое платье? Нашла в мамином шкафу. Винтаж.

– Да, очень мило, – рассеянно отозвался Кеша, высматривая в наряженной толпе Майю. – Для платья семидесятых годов. Леопольд будет в восторге. Если он любит неяркие вещи, конечно.

– Да? – Неля вдруг погрустнела. – Значит, тебе не нравится… Не очень-то я умею одеваться… Просто подумала, к серым глазам оно неплохо подойдет. Надо было послушаться бабушку, она сказала, что я в нем похожа на мокрую синичку-московку…

– Прости, Нель, на самом деле тебе очень идет, – запоздало осознал свою бестактность Кеша. – Да, и к глазам отлично. И по фигурке, так сказать. – Он смутился. Весь его словарный запас куда-то растерялся. – Так Леопольд тебя в нем видел?

– Слушай, Кеш, насчет Леопольда… Я все же должна тебе сказать… – Неля снова залепетала что-то непонятное, как тогда, в комнате отдыха.

Однако Кеша почти ее не слушал.

Он наконец увидел Майю! Рыжеволосая богиня, в своей роскошной лисьей шубе, влетела в конференц-зал, на долю секунду опередив Хрюкина, который только крякнул, получив ароматными кудрями по носу. Под шубой у Майи что-то шевелилось и шумно дышало. Позвольте… Позвольте, это же не…

– Голубчики мои, прошу минуточку внимания! – зазвучал мягкий голос директора из всех динамиков.

Хрюкин – в персиковой рубашечке с закатанными рукавами, оголяющими сдобные запястья, в прелестном шейном платочке с персиковыми же крапинками, взял микрофон, встал на подиум рядом с елкой и широкими приглашающими жестами собирал вокруг себя всех сотрудников.

– Вот так, станьте, дети, станьте в круг, станьте в круг, станьте в круг… Хорошо, птички вы мои невелички. Все здесь? Господин Ламперт, я тут, возле елки, а не на голове нашей очаровательной Майи Колокольчиковой, что ты ее гипнотизируешь – кстати, изумительные духи, моя дорогая, и прелестная прическа у тебя сегодня… Итак, объявляю собрание открытым! И для начала, милые вы мои пупсики, я немного испорчу вам новогоднее настроение…

В конференц-зале установилась звенящая тишина.

Внезапно Майина шуба громко, с подвизгиванием, чихнула.

Не может быть! Она притащила на работу собаку!