– История-то долгая… ну, дык, мы и не спешим вроде уж никуда, – он разлил настоечку еще раз по кругу. – История эта началась давно, еще при старом графе. Первенец-то у графской четы на охоте погиб, еще обженить не успели и думали, что уж и титул, и земли какому-нибудь племяннику достанутся. И вот, нежданно–негаданно на закате лет родила графинюшка еще одного мальчика… – трактирщик вдруг остановился и, отмахнувшись от последней фразы, как от ненужной, посчитав ее видно далекой от текущей истории, решил начать поближе:

– В общем, это я к тому рассказываю, что нонешний-то господин наш, получил наследство раненько – молодой совсем был. В то время у нас в округе красавицей первой слыла мельникова единственная дочка. Высокая, статная, волосы, как пламя, и сама – огонь! Все парни ее были. Я тогда еще малолеткой совсем считался и со взрослыми парнями тягаться не мог, но и то на нее заглядывался, – он остановился, степенно положил ветчины на хлеб и подал эльфенку: – Съешь, давай, хоть колбаски… молоко-то уж совсем твое остыло. Ну, так вот, – вернулся он к своему рассказу:

– Но девка эта, мельникова дочь, не проста была – горда больно, балована. Сама раскрасавица, да и приданое у ней, по деревенским-то меркам, не мерянное было – вот и выросла такая. И что ей далось-то – но удумала она не крестьянской женой, а графиней стать. Окрутила молодого господина махом! Не прошло и луны, как она его на ярмарке зацепила, а уж в замке поселилась. По округе верхом скакала, всем командовала, своими бывшими подружками да ухажерами помыкала. А спустя год родила сыночка. Ну, и воот… – придыхнул он, залпом опорожняя очередную рюмашку, – …так продолжалось зим пять, а потом, в один прекрасный день уехал наш граф в столицу, да так и не вернулся. И, хоть молод еще был тогда, но видно не дурак – на мельниковой дочке-то он так и не женился. Но она, тем не менее, как госпожа в замке жила, да звереныша своего наследником растила. С тех пор и не видим мы графа почти, за все годы, если разов пять и приезжал, то хорошо. А в последние наезды, всегда с большой стражей, да с магом еще в придачу. А графинюшку нашу новую, так вообще не видали ни разу – только слух прошел, зим двадцать назад, что женился господин в столице, да законный наследник у него народился.

Повздыхав чуток по этому поводу и, промеж делом разлив опять по кругу, папаша Лайсо продолжил:

– А прознав, что граф женился, да в том браке сыном обзавелся, мельникова дочь совсем с цепи сорвалась – всю округу извела. А кому жаловаться-то, префекту, Совету? Граф-то сам носу не кажет, волю свою не выказывает… вот городское начальство и заменьжевалось, что предпринять не знает. Мельничихин Графич подрос тем временем, компанией из всякого сброда обзавелся и начал озорничать по окрестным селам. В город и на Главный тракт, как правило, не лез, но уж зато по дальним деревенькам душу-то свою черную отводил, безнаказанность чуя. А вот зиму назад, как мамаша-то его от злобы своей с ума совсем съехала, да на мельницу покойного уж отца, сначала вернулась, а потом и померла совсем, он озверел полностью. Вот и к нам на Тракт выбрался, чего раньше не бывало. И если б не вы, господа спасители, то, не ровен час, и в город бы нагрянул! А так, может и помрет – с пузом-то пустым…

– А почему все так далеко зашло? Я графа Аргиллского знаю, нормальный, вроде, мужик – спокойный, разумный. Ты ж, Тай, его тоже знаешь, ну? – воскликнул Ворон.

– Знаю, верно, он в советниках у короля ходит. И наследника его знаю. Он, кстати, в отличие от рыжей образины, очень даже на отца-то похож! – согласился с приятелем Тай, а потом вернулся к прерванной этим отступленьем теме: – Так почему все-таки граф безобразие такое на своих землях допустил?

– Есть мнение, что Мельничиха, пока без него в замке командовала, прикармливала городских-то господ из графских закромов. А как сам-то в редкий час наезжал, то у нас тут тишь, да гладь наступала – она зверюгу-то сыночка прикручивала, а сама горюющей брошенной женщиной прикидывалась. У графа-то рука на них, видно, и не поднималась. Что-то до него доходило, конечно, раз с такой охраною наезжал, но, видно, так – по малости. А Совет молчал – вот скажут они, а граф-то ничего и не сделает, как многие годы не делал, и съедет. А Мельничиха-то с сыночком останутся! Что тогда? И ни каких подарков больше… вот… А ты ешь, давай, а то сил-то совсем не будет! – опять начал он пичкать эльфенка, подталкивая к нему едва надкушенный кусок. Да послал племянницу на кухню молоко, совсем уж остывшее, подогревать:

– Вот, думаю, что с мальцом теперь делать? Ему оставаться никак нельзя – не дадут ему жизни здесь графичевы дружки! Когда еще в городе прознают, что сам-то он помер…

– А давно у вас этот мальчик-то появился? Откуда он? – спросил Тай у дядюшки Лайсо.

У самого-то парнишки спрашивать было пока бесполезно – он до сих пор жался в угол, ни на кого не глядел и даже на заботу хозяина почти не реагировал.

– Да сам пришел, лун пять назад. Холодный, голодный, нарисовался как-то на пороге осенью прошедшей. Лошадник, вон, его пригрел. Я-то и не знал поначалу. А потом стал в трактире помогать, так и прижился. Он мальчик хороший – послушный, работящий. А мне что, куска мальцу жалко? Одеженки разной от выросших сыновей, вон – полный сундук остался. Он вот только плохо ест, как пришел худющий, так все и не поправится никак. А кто он и откуда, не знаю – ни че не сказывал. Вот только имя назвал и все, Лионом его кличуть…

Все, естественно, воззрились на Фейрума, ожидая, что может тот чего добавит, но не успел гном и слова молвить, как эльфенок вдруг сам неожиданно выдал:

– Вы не люди… – голосок его звучал хрипловато, придушенно, как будто парень через силу выпихивал из него звуки. – Не он, а вы… – указал он подбородком сначала на Вика, а потом на Тая с Корром.

– Точно! А ты сам-то простой человек, что ли?! – весело хохотнул Ворон на первые произнесенные слова парнишки.

Тай укоризненно посмотрел на друга, зачем он мальчика задирает – тот на контакт пошел, а насмешка может все испортить. И уже аккуратно подбирая слова, обратился к эльфенку:

– Верно. Мы не простые люди – мы оборотни. Но и Лошадник не человек, и ты тоже…

– Знаю…– тихо сказал мальчик. Хозяин с племянницей, кстати, тоже не удивились этому сообщению, а только с интересом поглядывали на вдруг заговорившего мальчика.

– А вот Вик у нас принц. Нас таких много по свету ходит – и оборотней, и эльфов, и гномов, а вот настоящих принцев в этом королевстве всего трое. Так что, это он у нас особенный, а в нас всех ничего такого и нет, – Тай, как зверь на охоте, подкрадывался к эльфенку со своими вопросами – осторожно, с «подветренной стороны»: – Просто, нам интересно, откуда ты здесь появился – это же не страна светлых эльфов? Где твои родители? Почему ты здесь один оказался?

– Я из Ламариса… мы с мамой и папой жили в поместье – там только мы, да через балку хижина бабки Травяны, знахарки… а деревня в отдалении. В Лацидуме светлых я никогда не был – от нас до него еще целый день пути… – неуверенно, по словечку, но парнишка начал отвечать на вопросы.

Все затаили дыхание.

А он, зачерпнув ложку меда, размешал в молоке и залпом выпил всю кружку. И уже обычным не хриплым голосом вдруг выдал:

– Мама с папой были простыми людьми и их убили из-за меня! Из-за того, что я такой! – и мальчик с остервененьем дернул себя за острое ухо.

– Тихо, тихо, миленький, – сказал папаша Лайсо и, погладив эльфенка по голове, аккуратно отвел его руку от покрасневшего уха.

А того как прорвало – он заговорил быстро-быстро, сбиваясь и перескакивая с одного на другое:

– Откуда я у них взялся – не знаю, но они были хорошие и меня любили! А я – их! Они не крестьяне, точно – к нам работники из соседней деревни приходили, и деньги у нас были… и образованные они! Папа учил меня всему – и письму, и истории, и географии. А потом пришли эльфы… – мальчишка скривился – вот-вот сейчас заплачет! Но нет, перетерпел вроде, и погнал дальше: – Вы про оброк людьми знаете, что Ламарис Лацидуму платит? У эльфов-то народу мало, детишки редко рождаются. А человеческие девушки, пусть и полукровок, но десяток за свою короткую жизнь нарожать могут. Эльфийки ж их, за несколько тыщ зим, двое, в лучшем случае! Вот после Большой битвы они и договорились меж собой…

– Спокойно, малыш, мы историю знаем. Ты про себя и близких рассказывай, – осторожно притормозил его Тай, боясь, что, пересказывая исторические события, парень выговориться, а о себе промолчит.

– А что про себя? Тут без истории нельзя… всего отдают по пять девушек в год. Города по очереди, разом всех. А когда до деревень доходит, то те по одной, по две. В общем-то, говорят, что им там хорошо – они же не скот, а великая ценность для эльфов. И из бедных многие сами идут. Здесь-то крестьянкой всю жизнь коров доить да капусту поливать, а там сразу, вроде как, госпожой становишься – к знатному эльфу в жены. Но не все хотят от родных-то уезжать, у кого и парень есть… а там-то жребий! Вот кто может, тот и откупается. И в результате, вместо ладной да пригожей дочери старосты, аль купца, к эльфам какая-нибудь больная сирота, а то и нищая калека едет. А в договоре сказано, что девушки должны быть самые красивые да здоровые. Оброк-то собирают королевские сборщики подати, а уж эльфы девок на границе получают. И часто такое бывает – увидят, что девушки больные иль некрасивые совсем, и сами в набег идут по ближайшим деревням. В наши места ни разу не доходили еще, мы, вроде как, далеко. А вот в этот раз дошли… наши деревенские им отпор, видно, дали. А что могут крестьяне против эльфийских-то воинов – ничего! Светлые и девушек забрали, и народу много покалечили… может, и убили кого. А когда эльфы уехали, деревенские на нас злобу-то свою и сорвали – родителей убили, а дом сожгли, – парень сморщился, желая в очередной раз удержать слезы, и уж вроде захлопал влажными ресницами, но вдруг неожиданно схватил ближнюю к себе стопочку с настойкой, и жахнул целиком.

– Ох-ти ж, Светлый мой! Что ты делаешь? Она ж крепкая! – завопил папаша Лайсо.

– Не бойся, хозяин, парнишка-то уже не маленький – эльфы долго взрослеют. Потому и откормить его не можешь. А крови-то эльфийской в нем много видать, раз необученный сущность других чувствует. Сколько тебе зим-то на самом деле? Уж точно не тринадцать, – успокоив хозяина, спросил эльфенка Тай.

– Двадцатая зима с той осени пошла, – ответил парень и, как-то весь подобрался, став сразу и выше и старше.

– Рассказывай дальше, – подбодрил его Ворон.

– Да все уж почти. Я сам-то на охоте в лесу был – еще до зари ушел. А когда к вечеру возвращался, меня бабка Травяна возле оврага перехватила и к дому не пустила. Все рассказала – как утром, чуть свет, явились крестьяне с косами и топорами, как кричали, что мои родные должны быть прокляты, раз такую тварь, как я, воспитывать взялись. Что можно было и человеческого ребенка к себе в дом принять – мало ль сирот на свете… потом, видно, их убили, а дом подожгли. Бабка та мне конька своего старого дала, монеток мелких горстку, да хлеба с яйцами вареными положила в мешок. И велела уезжать подальше от Ламариса – за хребет, в те страны, где к таким, как я, лучше, чем у нас относятся. Я сначала ее, конечно, не послушался, к дому пошел. Но там уже ничего не осталось – одни головешки дымящиеся. Я испугался очень и постарался побыстрее уехать из тех мест. И, как соседка велела, за горы подался. Купеческий караван встретил. Купец меня сначала принял. Но потом, когда уже в Эльмерии оказались, его охранники отобрали у меня и лошадь, и те несколько медных монет, что оставались, да еще амулет, который на моей шее с рождения висел, и выгнали из каравана, – тут парнишка остановился, обвел всех глазами нерешительно, видно соображая, что говорить дальше, а что нет. Но, тяжело вздохнув и собравшись с духом, решил-таки, похоже, рассказывать все как есть:

– Мне пришлось бродяжничать и попрошайничать… воровать иногда… я пытался, конечно, подработать, но кто ж меня такого маленького и худого в работники возьмет? Проще сразу прогнать, чем попробовать… пока лето-то было, вроде и ничего, выживал, а как холодать-то стало, вот тут мне конечно тяжко пришлось. Потом я сюда добрался, а здесь Лошадник – тоже не простой человек! Он и пожалел меня, к себе на конюшню взял. Потом и вы, дядь Лайсо, меня не выгнали… спасибо вам! – и парень, прямо сидя за столом, попытался изобразить поклон в сторону хозяина.

– Ой, ладно, малец… хм, парень! – замахал на него руками тот: – Вот только делать-то нам, что с тобой?

– А мы его с собой заберем, – вступил в разговор до этого молчавший принц: – Поедешь с нами Лион? Я тебя брату представлю – он наследник престола. Тебя, эльфа-то, пажом к себе в свиту точно возьмет. Будешь песни ему петь, да копье на турнирах подавать. Петь-то умеешь?

– Умею… немного. А почему не к вам? Вы же, тоже принц, – спросил тот.

– Ну, во-первых, до приезда в столицу я среди своих просто Вик и на «ты», пожалуйста. Не привык еще я к этим церемониям – десять зим без них прекрасно жил! А во-вторых, что там дальше, да как будет, не знаю – посмотрим, может и мне придется пажом обзаводиться! – и весело рассмеялся.

– А вам, папаша Лайсо, не мешало бы о себе, да о своих близких позаботиться. Эти разбойники ведь к вам придут, у вас же в трактире все случилось, да еще и парня не найдут… – напомнил о еще одной надвигающейся проблеме Ворон.

– Да-а, я уж подумал об этом… мож, охрану в Аргилле нанять? Человека три хватит? – спросил хозяин растерянно.

– Я предлагаю другое решение… – ответил Корр и вопросительно посмотрел на друзей.

Те согласно кивнули. А он, получив их согласие, сорвался со скамьи и бегом кинулся в комнатку, в которой они начинали свой вечер в этом трактире. Вернулся быстро, неся их чересседельные сумки, и одну сразу же передал Вику.

Тот, порывшись в ней, достал две звезды из белого металла. При ближайшем рассмотрении, когда он их выложил на стол перед всеми, стало понятно, что это знаки Светлого, внутри которых выбиты древние руны какого-то заклинания.

– Это охранные обереги – их сам Архимаг создавал. Нам они больше без надобности. Вы их над воротами и над входом в трактир прибейте, и каждый, кто попытается ступить через порог с плохим умыслом к постоянным обитателям дома, не сможет пройти дальше – ноги сами вынесут его вон, – сказал Виктор и продвинул звезды по столу к папаше Лайсо.

– Да вы все наши беды разрешили, господа! Уж не знаю, как вас и благодарить? А давайте выпьем еще! – радостно воскликнул тот.

***

Проснулся Ли в давно уж забытом состоянии – в спокойной безмятежности. Ему, вроде как, даже что-то снилось хорошее … С ним такого не случалось уж, наверное, с тех пор, как он уехал из родного дома.

Тут, за воспоминаниями о покинутом не по своей воле доме, надвинулся и кошмар прошедшего дня. На мысли о страхе, унижении и собственной беспомощности тут же отозвалось и тело – само свернулось в калачик, подтаскивая колени к самому подбородку.

« – Вот был бы я высоким и сильным, и был бы у меня в руках меч… иль волшебство эльфийское, то тогда бы…»

Тут пред глазами, как воочию, предстали его спасители – Тай, Вик и Корр, такими, какими он увидел их перед тем, как удариться головой и отключиться – сильными, высокими и бесстрашными.

И вот они берут его с собой! Именно из-за их обещания он спал сегодня так хорошо, несмотря на вчерашнее! Так что, не может он, сжавшись от страхов, лежать и дрожать, как побитая собачонка!

« – А вдруг они узнают и решат, что я трус?! И не возьмут с собой! А вдруг они уже уехали?!»

Стоило этим, по-настоящему уже страшным мыслям попасть в голову Ли, как он подскочил со своей лежанки в закутке конюшни и кинулся в трактир.

Заполошные мысли неслись поперед ног, сперепугу не давая заспанным глазам разглядеть дорогу. Во дворе парень чуть не снес одного из Светлых братьев, ночевавших тут же – в конюшне на сеновале, а теперь плескавшихся в бочке с водой у ее порога. А в неприбранном еще зале чуть сам не расшибся, запнувшись об упавшую скамью. Но когда он с размаху залетел в кухню, то увидел, что, ни кухарки, ни посудомойки, ни поварят, что приходили из деревень, еще не было.

« – Уф! Знать совсем еще раненько!» – догадался он, глядя, как папаша Лайсо в гордом одиночестве только-только водружает на плиту «кашную» кастрюлю.

С успокоенной душой Ли, было, сунулся помочь хозяину и потащил еще дров к печи, но тот, увидев его, вдруг заохал и заахал:

– Ой-йой-йой, малыш! Ай! Прости, парень! Все никак не привыкну к тому, что ты оказывается совсем уж большенький. Какой же ты грязный да чумазый! Господа же тебя в самый королевский дворец везти собрались! Иди сюда, – и, видно забыв опять, что парень давно большой, потащил его, как маленького за руку, в заднюю комнату. А там, найдя в хозяйстве посудомойки тетки Овсяны здоровенный таз, заставил хорошо умыться.

Затем он хотел еще и голову его макнуть туда же, решив, что при свежевымытой мордуленции грязные патлы только страшнее выглядеть стали. Но от этой беды его спасла Цветка, которая, что-то напевая, в этот момент вошла в кухню и оттуда увидела их войну над тазом:

– Оставь парня, дядь, не мучай. Господин Корр сказал, что они его по пути в ларгарские бани завезут. А уж эти южане в мытье толк знають! Так что в порядок его приведуть, перед тем, как везти во дворец – не сумлевайся даже! – со смешком сказала она и, взяв метлу, вышла в общую залу.

« – Бани? Это уже лучше… тем более, что они будут потом!» – решил Ли. И, пока хозяин не опомнился после слов племянницы, и не удумал еще какой экзекуции его подвергнуть, подхватил поднос для грязной посуды и потрепал следом за девушкой.

Завтрак заканчивался и скоро – в дорогу.

Лион, уже не как бедный подавальщик, а как настоящий гость, сидел в общей зале за столом, меж господином Таем и Лошадником, и дожевывал пирожок. Он съел и тарелку каши, и два ломтя хлеба с ветчиной, да и пирожок был далеко не первым – и не вспомнить, когда уж в него столько лезло! Это все от радости, от того, что господа, проснувшись поутру, не забыли про него!

Господин Корр и Цветка сидели за другим столом, воркуя меж собой как голубки. Господин достал монету и, что-то говоря девушке, стал класть ей за корсаж.

« – Оу! Половинный золотой!» – у сидевшего к ним лицом и увидевшего денежку Лиона, пораженно выпучились глаза.

Дядюшка Лайсо, углядев его странный взгляд, обернулся и видно тоже успел заметить стоимость подарка. К столу он поворачивался с такими же округлившимися, как и у Ли, глазами. А потом не удержавшись, охнул:

– Ох, и щедрый господин Корр!

После этого восклицания посидел пару минут, помолчал, что-то соображая, и расцвел в довольной улыбке, принявшись выкладывать свои, эти самые, радостные соображения: