А я сказала бы, что чем больше материала для восприятия получит зритель, тем богаче будет возможность интерпретировать. И даже если главная мысль показалась бы ему скучной, он найдёт в истории что-то интересное для себя, близкое его мыслям или биографии. И поэтому у писателя и режиссёра больше шансов понравиться, чем у фотографа, который ограничен одним единственным кадром.

А Илья ответил бы, что автор может дать такое название фотографии, что оно будет вводить в заблуждение зрителя. Слова могут настолько очевидно не соответствовать картинке, что эта дисгармония сама по себе будет привлекательна, вне зависимости от изображения.

А я бы вспомнила, что на сегодняшней выставке названий не было. Там было много фотографий на разные темы – от пейзажей и людей до сюрреалистических инсталляций, запечатлённых на бумаге. Общим для них для всех было то, что их авторы не пользовались фотошопом.

Илья сказал бы, что сейчас это очень модно.

Я бы согласилась, припомнив современные рекламы белья и купальников с моделями обычной внешности, акции «звёзды без макияжа», псевдо-документальное кино, которое снимают молодые режиссёры российской кинематографической школы.

Илья вспомнил бы бесконечные реалити-шоу и передачи, на которых вытряхивают грязное бельё. И сказал бы, что естественность и реализм в его самых грязных подробностях заставляют человека почувствовать себя живым, настоящим в этом квазипроницаемом и пластмассовом мире современных технологий, где представленные в социальных сетях витрины человеческих жизней постоянно вызывают сомнение в их подлинности.

А я бы вспомнила книгу Виктора Пелевина под названием «Snuff», где поглощающие информацию зрители даже не представляют, насколько события, подаваемые как реальность, оказываются спланированными, ловко смонтированными, созданными с целью манипуляции… И ещё вспомнила бы оттуда суру – биоробота, которая «влюбилась» в одного из героев. Мне так понравилось, как она взяла его за руку – она обхватила его большой палец ладонью. Мне кажется, в этом жесте соединилась детская невинность и какая-то необычайной степени опытная порочность. И мне так хотелось взять за руку так какого-нибудь мужчину. Не моего мужа. Я не чувствовала к нему этого искреннего порыва: соблазнить. И вот теперь мне так хочется взять Илью за руку так. И потянуть его в сторону. И указать на какую-нибудь затейливую картинку, которая меня привлекала: ах, смотри! Мне захотелось сделать это прямо сейчас, потому что впереди я вижу красную буковку «М» у входа в метро. А это значит, что мы расстанемся. Что мы снова прервём свой разговор, как тогда, у беседки. Только-только разогнавшись, затронув часть тем, которые требуют более подробного обсуждения. Хотя… эта незаконченность создала такую благодатную почву для моей фантазии. Правда, я сейчас уже не уверена, насколько последствия от этого странного ощущения безопасны для меня.

Я действительно подошла к метро. Мне нужно спуститься вниз и ехать в квартиру. Так не хочется! У меня такое странное чувство удовлетворения на душе. Я впервые в жизни вела своего рода внутренний диалог. Я так ярко представляла наш разговор: слова, интонации голоса… эту очень незатейливую игру в бисер.

Ну же! Мне нужно спуститься! Вернись в реальность, Оля! Впереди несколько станций в подземке, короткий путь к подъезду, полупустой холодильник и непослушный кусок стейка, который нужно пожарить. Впереди обмен дежурными фразами с мужем. Гигиенические ритуалы. Проверка безопасности помещения. Сон.

Почему у нас с мужем так мало друзей?

У нас есть схожая позиция в том, что заводить дружбу на работе – опасно. Пожалуй, это даже опаснее, чем служебный роман. А трудно перевести отношения между собеседниками в дружеские, если не делиться секретами, не поднимать откровенные темы, не приглашать в гости.

Однако если мой муж очень привязан к месту своей работы, то мне с этим гораздо проще. Мои профессиональные способности универсальны, могут пригодиться и в маленькой фирмочке, и в большой корпорации. Правда, я ограничена территориально – отсутствие способностей к иностранным языкам не позволяют мне покинуть родину и поселиться где-нибудь в другой стране. Казалось бы, я работаю с цифрами – мой муж думает, что мне было бы проще, чем ему. Он эксперт в областях узких, работает с абстрактными понятиями, но ведь он хорошо знает английский. На его месте я бы с удовольствием рванула на годик-два на стажировку в США. Сейчас меня здесь ничего не держит. А может, я в глубине души думаю о том, что была бы рада пожить без него. Иногда мне кажется, что я убеждаю его уехать.

Честно говоря, я пыталась представить жизнь без него. Как это? Когда он не будет ночевать со мной в одной постели неделями, месяцами. Не будет язвить мне за ужином после моих неудачных попыток завести беседу. Не будет тащить меня по воскресеньям в продуктовый магазин и к его родителям. Казалось бы, эта скучная и неприятная картина семейной жизни должна мотивировать меня к расставанию. И мысль о том, что я буду одна – в данном конкретном случае должна приносить мне облегчение. Но я не хочу. Не хочу, чтобы мы расставались. Возможно потому, что меня больше пугает одиночество, чем разрыв отношений с этим человеком. А может, я и вправду ещё на что-то надеюсь.

Так почему же у нас так мало друзей? Так было не всегда. Куда делись одноклассники, однокурсники, друзья детства? Как мы умудрились так незаметно растерять громадную компанию, в которой пересекались и заводили дружбу друзья друзей, закручивались романы, планировались поездки в гости. Нам было мало пятницы и выходных, мы могли встречаться вечерами будних дней, хотя бы на часик, хотя бы попить чайку. И численность тусовки всё время менялась: мы могли встречаться вчетвером, всемером, по двадцать человек. По мере того, как все обзаводились семьями, количество знакомых росло. Конечно, мы уже не могли себе позволить встречаться в любой день, но у нас всегда оставалась суббота.

А потом мы отгуляли свадьбу, и всё вдруг стало меняться. Жизнь продолжалась, но как-то… не с нами, вокруг нас. Мы стали часто отказываться от приглашений, стали реже звать гостей к себе. И, в конце концов, нам просто перестали звонить. А мы и не настаивали. Когда я думаю об этом сейчас – мне становится ужасно грустно. Мы рвались к стабильности в карьере, в быту, в отношениях – и теперь как никогда я нуждаюсь в людях. Близких и весёлых, многочисленных.

Осталась только Мариш. С ней мы дружим с детства. И мне иногда так обидно слышать от неё, что она встречалась с кем-то из наших общих знакомых, что её приглашали в гости – особенно когда речь заходит о тех, с кем я когда-то общалась ближе, чем она. Я ревную? Завидую? Нет, просто всё выглядит безнадёжно. Почему у неё получилось, а у меня – нет? Потому что дело во мне… Я что-то сделала не так.

Мой муж говорит, что по социологическим данным близкие друзья появляются в жизни человека до начала полноценной трудовой деятельности. И если к этому времени нет приобретений в социальном мире, или они утрачены, то остальная жизнь обречена на поверхностные беседы, которым не суждено перерасти в понимание и поддержку.

Господи, какая же отвратительная суббота! Никто не звонит, и позвонить некому. Дождь занудно долбит в асфальт, в грязную траву, перебирается с одной ветки полуголого дерева на другую, и неизбежно шлёпается вниз. Темнеет. Часы движут стрелки к ночи. Чем бы мне заняться? Мой муж обещал мне сегодня вечернюю прогулку. И секс.

Я зову его по имени. Он молчит. Вспоминаю, что это очень дурная привычка – переговариваться из разных комнат. Человек может не расслышать, что ему говорят, и начинает раздражаться. Иду в спальню. Мой муж сопит в кровати. Он предпочитает спать во время дождя, если, конечно, выдаётся такая возможность. Я снова зову его по имени. Но он продолжает спать. Даже если я растолкаю его – мне вряд ли понравится результат. А сам он не проснётся в ближайшее время, он спокойно может проспать так до утра.

Я склоняю голову набок и внимательно смотрю на него. Его живот вздымается под серой футболкой, оголяющей волосатую кожу и не накаченный пресс. Ноги раздвинуты, на щиколотках красные полоски от резинок – носки немного сползли, собираясь неровными тёмно-синими складками. Я вижу на одном из них дырку, в которую неаккуратно вылезает палец. Его кисти неестественно вывернулись – видимо, проваливаясь в сон, он пытался подхватить падающую книгу, но на полпути сдался, и она опрокинулась рядом с его туловищем навзничь, подмяв несколько страниц под собственной тяжестью. Его волосы всклокочены. Он давно не стригся, и поэтому они начинают загибаться на кончиках, причём с одного бока вовнутрь, а с другого вовне – это создаёт уродливую асимметрию вокруг его головы. Его короткие, светлые ресницы, будто выгоревшие на солнце, подрагивают от беспокойного движения век – даже не хочу знать, что ему снится. Его рот беспомощно полуоткрыт – я могу разглядеть неидеальный нижний ряд зубов. На лбу, у самой линии роста волос, выступают малюсенькие капельки пота. Он выглядит таким жалким сейчас. Помятым, словно старый холостяк, оставшийся без матери.

Но у меня нет желания приласкать его, пожалеть. Когда я сейчас смотрю на него, вспоминаю о невыполненных обещаниях, предвкушаю одинокий остаток вечера и ночь под отдельным одеялом – я чувствую агрессию – мне хочется… Ах, даже страшно представить, что мне хочется. Мне хотелось бы убить его. Как? Вцепиться ногтями в его глотку? Но он вызывает у меня такое отвращение, что я даже не могу подойти к нему на расстояние вытянутой руки. Может, накрыть его подушкой? Навалиться всем телом. Нет, он сильнее меня, он сразу же проснётся и сбросит меня об стенку. Может, нож? Воткнуть в самое сердце, вон там, рядом с жёлтым масляным пятном на футболке. И что я буду делать потом? Нет, я не про то, как избавляться от трупа, как заметать следы, обманывать полицейских и немногочисленных знакомых. Что я буду делать, если его не станет?

Мне ничего не приходит в голову. Я вижу лишь серую пустоту. Ни одной возможности как-то наладить свою жизнь. И меня это угнетает.

А если просто попросить развода? Мы просто перестанем жить вместе и общаться. У нас, скажем так, нет общих друзей. Очень сомневаюсь, что он будет поддерживать отношения с Мариш – она, скорее, моя подруга… А если будет? Как она отнесётся к моей инициативе разорвать брак? Ведь это для неё священно. Она будет осуждать меня. Она скажет, что я ответственна за то, что не смогла сохранить отношения. И вот я представляю, как он звонит ей. Она жалеет его. Он рассказывает, какая я мерзкая, невнимательная, истеричная. Он рассказывает это ей и Илье. Что они подумают обо мне? А потом мой муж найдёт себе другую… Она будет интересней, моложе, общительнее. Мариш пригласит их к себе. А я приеду в Нару одна. Я буду сидеть между двух пар: Мариш и Илья – Саша и она. Мой муж будет вежлив со своей любимой. Она, конечно, изменит всю его жизнь. Он полюбит динамику, увлечётся экстремальным вождением, начнёт качаться, они будут путешествовать, она будет обсуждать с его мамой посадки на даче… и, конечно, они заведут ребёнка. Я знаю, как это бывает. Он всё предложит ей сам, с искрящейся инициативой и счастливой улыбкой на губах: через пару месяцев они съедутся, ещё через пару месяцев – поженятся, а потом она быстро и легко забеременеет. Она будет причиной его счастья, а он будет счастлив и неотразим. Он будет счастлив без меня.

Они будут смеяться надо мной. Говорить, что я – неудачница. Он будет рассказывать ей, как я обижалась на него за то, что он отказывает мне в сексе. И она, в отличие от меня, узнает причину. Мне хочется стоять здесь и тихо плакать. Я уже не выношу этого чувства беспомощности. Что же мне делать? Ну что же мне делать?

Я держу себя в руках из последних сил. Ненависть и отвращение к моему мужу внутри меня ведут ожесточённую войну. Они оба настолько мощные, что их столкновение сродни планетарному. И какое-то физическое явление происходит с ними от проникновения друг в друга – они не трансформируются в нечто новое, они нейтрализуют друг друга.

Я остаюсь наедине со своей обидой. Я выдыхаю. Я пытаюсь вытащить её из горла дыханием. Но ничего не получается. А сопение моего мужа царапает мои нервы словно ноготь по стеклу, его сбивчивое дыхание похоже на клокочущий смех. Мне хочется выскочить из этой комнаты. Мне хочется бежать по мокрой улице, дрожать от холода, подставлять лицо ледяному моросящему дождю. Главное – бежать. Бежать, и ни о чём не думать.

Мне совершенно всё равно, как я сейчас выгляжу, заболею ли, наткнусь ли на хулиганов – я уже не помню, как преодолела это расстояние от выхода из квартиры до лестницы в подъезде. Я выбегаю. Здесь так пустынно. Вечерняя апрельская мгла скрывает меня от редких прохожих, и их от меня. Я слышу шум мелкого дождя и свои шаги, стучащие по асфальту и хлюпающие по лужам. Я не смотрю под ноги. И мои волосы постепенно пропитываются дождём. Я чувствую себя сбежавшим из дома подростком. И мне так плохо и одновременно так легко сейчас. Моя тоска словно подгоняет меня вперёд. Как хорошо дышать здесь, в этих иссине-жёлтых сумерках. Я забываю о чувствах. Я только ощущаю. И мои мысли превращаются в ощущения.

Я бегу, когда мне хочется. Я останавливаюсь, когда чувствую усталость, и теперь мой шаг превращает этот побег в размеренную прогулку. Здания во дворе сменяют друг друга незаметно, они так похожи, они одинаковые. Мне слишком тихо здесь, и темно. Я выхожу к грязно-жёлтому свету от шоссе.

Я стою у шумной дороги. Капли грязи долетают до моего лица, обочина слишком узкая, и на ней полно мокрой пыли. Но я не хочу возвращаться в тишину дворов. Я никак не могу насладиться этим разрушающим, ритмичным, разнородным грохотом. Мне хочется скорости звука, мне хочется стать неотъемлемой его частью. Впервые в жизни мне хочется идти по разделительной полосе, против безумного московского движения, и одновременно вместе с ним. Я внюхиваюсь в запах бензина, всматриваюсь в ослепляющие огни фар, вслушиваюсь в гул двигателей, я ощущаю… вибрацию…

Я ощущаю вибрацию в моём кармане. Я взяла с собой телефон. Вот же предусмотрительно. Неужели проснулся? Не буду отвечать – пусть переживает и ищет меня под дождём. А если он заболеет после этого?

То ли под страхом обязанности выслушивать мужа о том, какие процессы происходят в его организме под влиянием простуды, то ли из любопытства, я всё же вытащила перебираемое пальцами в кармане мобильное устройство и взглянула на экран. Там незнакомый номер. Но я отвечу.

– Да, – серьёзно говорю я в трубку.

– Привет, – я слышу потрясающий голос в ответ, вальяжный, растягивающий буквы. Я отчётливо представляю как рот, говорящий таким голосом, изгибается в улыбке, – это Илья.

Коленка Мариш похожа на маленькое кровавое месиво. Она нервно хохочет, отворачивается и дёргает ногой так внезапно, что я рискую получить не только в лоб, но и сердечный приступ.

– Спокойно, – периодически чеканю я, – не ёрзай… почти всё.

– Из тебя получился бы отличный врач, – Мариш одним глазом косится в сторону перебинтованной раны.

Я поднимаюсь с корточек и мою руки. Всё равно я умудрилась перемазаться зелёнкой, это уму непостижимо! Безымянный палец правой руки теперь украшает отпечаток зелёной струи. Хорошо хоть кольцо додумалась снять. Говорила я себе, что никогда больше не возьмусь за это изумрудное зло, но у нас дома не оказалось никаких мазей.

– Тебе кажется, что из любого человека, который не боится крови, получится отличный врач, – утверждаю я.

– Этих людей не так уж много, – не соглашается Мариш. – Мы с мамой натуральным образом падаем в обморок при виде крови. – Мариш придвигается ко мне и говорит шёпотом: – Да и Илья, скажу тебе честно, держался из последних сил.

Её шёпот кажется мне таким ласковым. Какая же она нежная. Маленький лесной цветочек на тоненьком стебельке, с полупрозрачными лепестками. Кажется, дотронешься даже кончиком пальца до его согретой весенним солнышком кремово-розовой глади, и его цвет уже развевается по воздуху, оставив серебристую пыльцу на руках.

– Приспичило же вам в такую погоду учиться кататься на роликах, – неодобрительно качаю я головой.

Мариш надевает джинсы. Какие у неё стройные ножки, изгибы будто созданы руками талантливого скульптора. А какая белая у неё кожа. Я вспоминаю, как касалась её, когда лечила эту маленькую коленку. Неудивительно, что Илья так любит гладить её. Как, должно быть, восхитительно это выглядит – его длинные тонкие пальцы на этих молочных бёдрах. И я отчётливо ощущаю зависть к красоте этой пары – они напоминают мне мужчину и женщину из какого-нибудь очень романтического эротического фильма, несомненно, старого французского… тогда режиссёры умели показывать женщин очень естественными и нежными, словно в утренней дымке. И мужчины – уверенные в себе, сильные, упрямые, опытные. Когда смотришь такие кадры, их нереальность вызывает ещё большую зависть – они будто существуют в каком-то другом мире по-настоящему, и твой мир никогда не будет таким прекрасным и ярким… Как бы мне хотелось посмотреть, как они целуются по-французски – Мариш и Илья.

– Мы разбирали антресоли над кухней, и там я обнаружила их. Они же совсем новёхенькие, потому что когда я их купила, мне не с кем было учиться. И погода была хорошая, когда приехал Илья. И я подумала: или сейчас, или никогда. В конце концов, им уже больше пятнадцати лет.

Мы выходим из ванной комнаты. Мой муж и Илья обсуждают перспективы 3D принтеров.

– Как лапка? – Илья обнимает Мариш за плечо и целует в висок. Он едва заметно втягивает носом запах её волос. Я вспоминаю, что они пахнут дождём и цитрусами.

– Оля блестяще справилась с ролью Айболита, – хмыкает моя подруга.

Мой муж с грустью глядит на меня. Я думала, он был рад обмолвиться парой слов с умным человеком в безрадостный субботний вечер. Но он до сих пор не проснулся, и, очевидно, не рад гостям. Когда я позвонила ему по пути домой, он не взял трубку, так как сон его был крепче нехороших предчувствий. Поэтому разбудить его и предупредить о том, что к нам ввиду чрезвычайной ситуации вот-вот заглянут Мариш и Илья, мне удалось буквально за несколько минут до их прихода. Он только и успел что надеть штаны да пригладить волосы рукой. Непослушные пряди всё равно скрутились в разные стороны, и он напоминал сейчас безумного учёного – ещё бы очки на нос.

– Спасибо вам огромное, – Илья посмотрел на моего мужа, на мой взгляд не ответил. Я вдруг поняла, что сегодня мы ни разу не встретились взглядами, и мне почему-то стало ужасно обидно. – Надеюсь, тёща не заметит, что я сделал с её дочерью.

Белый бинт предательски выглядывал из порванной на коленке джинсы, однако кровищу с окаёмок мне удалось смыть.

– Сейчас посидим ещё пять минуток, и пойдём, – Мариш устало опускается на стул.

– Может, чаю перед дорогой? – предлагаю я.

Ребята переглядываются и Мариш кивает. Я ставлю чайник. Илья отодвигает стул рядом с Мариш и садится.

– Ужасно хочется курить, – говорит он.

– Я думал, вы пропагандируете здоровый образ жизни, – удивляется мой муж.

– У меня нет зависимости, – спокойно говорит Илья. – Но иногда хочется выкурить сигаретку… – он глядит на Мариш, которая смеряет его неодобрительным взглядом, – в стрессовых ситуациях… когда любимая девушка истекает кровью, тут не только покурить хочется…

О! Он называет её – любимая девушка! Не «жена», не «женщина», не «моя». Любимая девушка – как будто они только встречаются, и у них прекрасный конфетно-букетный период. Они кажутся мне такими юными сейчас…

– Мне тоже свойственно тянуться к сигарете в крайних случаях, – вздыхает мой муж. Раньше он был курильщиком, но бросил ещё до нашей свадьбы. Иногда он признаётся, что очень скучает по сигарете – обычно после наших немых ссор. И я испытываю ужасное чувство вины. – Если так уж хочется, у меня на балконе есть заначка.

– Пожалуйста… – жалобно протягивает Илья и с мольбой смотрит на Мариш.