Я стала резкой, надменной. Я покупала их и презирала их слабость, их холуйские взгляды, их жалкую игру во власть. Все измерялось количеством денег. Вот сидит человек в кабинете и строит из себя специалиста, показывает свою важность, строгость, следование закону. И как он меняется, когда видит сумму, которую ты кладешь на стол (без конверта, конечно, так эффектнее). Как он начинает мельтешить, подобострастно вскакивает и бежит закрывать дверь, чтобы никто случайно не зашел. Как он пытается делать строгое лицо, смотря на деньги, лежащие на столе. Но его выдают глаза: он уже считает, сколько там лежит. Человек не понимает в тот момент, что я смотрю на него, как в театре. У него все в мимике, в движении глаз. Он уже продался, готов подписать и выдать любой документ. Но ему хочется при этом сохранить лицо, свое мнимое достоинство. А ты уже не скрываешь своего презрения, потому что он – протянул руку к деньгам. Даже видя и понимая, как ты на него смотришь, он всё равно не убирает руку, а ведь мог бы. Но нет, он слаб. Он хочет эти деньги взять…

Продажность властей привела к полной потере уважения к ним со стороны народа. Однажды мэра нашего поселка, любителя выпить, вывезли в лес в течение рабочего дня, «отделали» и привезли обратно. Никаких последствий! Оказалось, что он не вышел на работу, сказавшись больным (запой – известная русская болезнь), а кому-то срочно потребовалась важная бумажка. Так этот человек обиделся и наказал мэра – «хозяина поселка» отметелили как последнюю «шестерку». С тех пор мэр начал носить печати с собой, понимая, что если не может пойти на работу из-за плохого самочувствия, то всё подпишет на дому. История эта, как это обычно случается в небольших поселках, немедленно стала известна всем.

Итак, мне было двадцать восемь лет, когда в моей голове сформировалось новое понятие о мире: «Всё и всех можно купить». У криминала в это же время сформировалось свое понятие о мире: «Всех и вся можно убить».

Начали пропадать заведующие государственных магазинов. Через недельку-другую такие магазины банкротились, затем их выкупали у мэрии за копейки новые хозяева. Трупы прятали, но не особо тщательно. Говорят, водолазы приходили в шок, когда в купальный сезон искали в близлежащих водоемах утопленников. Трупы, не один и не два, находили на дне – они стояли, замурованные ногами в тазы с бетоном. Их даже не вытаскивали, иначе много вопросов возникло бы к милиции. Поэтому все делали вид, что ничего не знают и не видят.

Первоначальный шок исчез, и дальше всё было ещё страшнее. Трупы уже никто не прятал: после разборок убитых оставляли там, где «разговоры разговаривали». Не щадили никого: ни молодых женщин с маленькими детьми; ни мужчин – единственных кормильцев в семьях. Сейчас это называется рейдерскими захватами. Криминал начал переводить государственную собственность в частную. Бандитские сообщества разрастались на глазах. Куда ни сунься, почти в каждой семье – или коммерсант, или бандит. У наших подруг, приятельниц, продавцов бандитами стали мужья, женихи, братья.

Мы все начали дружить семьями: собирались играть в лото, выезжали на шашлыки, отмечали праздники в ресторанах. Родственники, по-прежнему, хотели от нас много денег: родители, младшие и старшие братья и сестры, тети и дяди. Приходилось оплачивать их безбедную жизнь. Подарки, продукты, одежда, поездки в отпуск, квартиры – на всё надо было зарабатывать. И никто не спрашивал, какими усилиями, нервами и слезами это давалось.

Я скажу то, за что, может быть, меня осудят. Мне самой больно об этом говорить. Но все-таки я решусь поднять одну из тем, ради которых я вообще пишу эту книгу. Я считаю, что наши родители, все старшее поколение, нас предало. Предало своих детей. Предало и продало за материальные блага. В результате выжившие получили убогую старость. А многие и не дожили – сошли с ума, умерли в страданиях от болезней, спились и погибли. Я давно не живу в том подмосковном поселке, но там остались наши друзья. Из разговоров с ними узнаю, что многих не минула чаша сия. Пришло время собирать камни…

Посудите сами. Родители, наблюдая за сыном или дочерью, не понимали, откуда берутся продукты, деньги и подарки?! Что это за работа, которая начинается вечером, а заканчивается в четыре-пять утра? Почему нельзя увидеть место, где работает твое чадо: палатку, офис, заводскую проходную? Почему с работы дочь возвращается обкуренная, пьяная, пропахшая неизвестно чем? Почему вечером сын уходит с другом на работу в ночь, а утром мать друга стучится в дверь в истерике – ее сын убит! Почему родители делали вид, что ничего не происходит? Почему они брали эти грязные деньги у своих детей? Почему принимали подарки, купленные на деньги, заработанные грабежами и убийствами? После «терок», «стрелок», «разборок» молодёжь приезжала в родительские дома и дрыхла до обеда. А матери стирали перепачканные (в том числе и кровью), рубашки, готовили обеды. И что? Неужели никто ничего не понимал? Совсем? Более того, родители хвастались заботливыми детьми перед соседями и гордились, что их сыночек или доченька стали кормильцами семьи. А потом слезы на похоронах… Как же так?

Могло быть по-другому? Могло!

Надо было говорить «нет». Отцу – бить морду сыну за пистолет в сумке или набитые деньгами карманы. Матери – отказаться от сумок с дефицитными продуктами: «Откуда это, доченька?» Не брать, выкидывать на помойку, не допускать в дом грязные деньги. Следовало говорить «нет»! А они говорили: «Да! Больше! Молодец! Еще!» А если кто-то из подросших детей не хотел или не мог так жить, то ему тыкали в соседа Петю или Васю, который (молодец какой!) хорошо заботится о родителях и сам на машине, одет, при деньгах, и друзья у него такие же успешные.

Начинающих предпринимателей это тоже касалось. Неужели наши родители не видели, какими мы становились? Наглые, высокомерные, мы перестали уважать всех вокруг. Мы швыряли деньги направо и налево, тратили неприличные суммы, решали все вопросы взятками. Надо оплатить обучение брату? Пожалуйста! Надо заплатить врачам? Да не вопрос! Надо получить разрешение на участок, а вы там себе лишнюю землю захапали? Договоримся! Надо шубку, сережки, летний отдых? Получите!

А вы все хотели и хотели. Без меры и стыда. А мы все давали и оплачивали. И в конечном итоге решили, что весь мир у наших ног. Слишком молоды (а многие и юны) были мы для такой вседозволенности и больших денег. Собственно говоря, мы покупали у родителей разрешение на плохое и даже неприличное поведение – если мы даем деньги, значит нам можно всё. Взрослые отошли в сторону и гордились своими успешными чадами. Вот поэтому я и говорю, что виноваты мы все. Тот, кто не делал, но брал деньги – тоже виноват. Тот, кто молчал – виноват. Тот, кто делал вид, что не видит происходящего – виноват вдвойне.

Теперь это касается всех. Но уже поздно…

В декабре 2014 года я разговаривала с сыном в «Скайпе». И он поделился со мной своим решением, которое не хотел озвучивать раньше, чтобы я не расстраивалась. Утром я отправила ему имейл. И хотя он ни разу не сказал, что получил это письмо, он все-таки переменил планы и никуда не поехал.

Вот мое письмо к сыну.

«Мне не уснуть сегодня.

Хожу по квартире кругами и мысленно разговариваю с тобой. Чтобы хоть как-то успокоиться, села писать дневник, а потом подумала – лучше я напишу тебе письмо.

Я не была готова к этому разговору, поэтому не уверена, что мне сразу придёт в голову все, что я хочу тебе сказать.

Я знаю – твои размышления серьезны, о таком не шутят, тем более с близким человеком.

Смерть – страшное событие. И то, что у тебя пока нет детей, вовсе не означает, что ты не сможешь понять мои чувства. Давай представим, что я позвонила тебе и сказала: „У меня рак и через полгода меня не станет… Ты не увидишь больше, как я улыбаюсь, не узнаешь, о чем я мечтаю… Больше ты не сможешь мне звонить, у тебя не получится меня обнять, теперь ты будешь один“.

На войне умирает намного больше людей, чем остается в живых. И я останусь одна. После меня – никого. Многие вещи, которые сейчас важны и интересны, станут совершенно незначительными по сравнению с тем, что тебя нет в этой жизни.

Можно сказать, что все умирают, и я тоже умру, но это не значит, что твоя жизнь перестанет иметь наполнение и смысл. Есть порядок: дети знают, что родители умрут раньше – таков закон природы. Но когда ребенок уходит в молодом возрасте, для матери это противоестественно, потому что именно она дарит ему жизнь. Рискуя своим здоровьем и благополучием, мать старается защитить своё дитя.

Невыносима мысль о том, что после меня никого не останется.

Если ты примешь решение пойти воевать – это будет точка невозврата. Вне зависимости от того, чем закончится для тебя эта история, даже если судьба будет к тебе благосклонна, и ты выживешь, Рубикон будет пройден.

Я против этой войны. Я против того, что страна поставляет оружие, людей, деньги и из-за этого гибнут дети, женщины, мужчины. Для меня это война олигархов и амбиций. Человеческая жизнь здесь не в счет. Люди живут, надеются, любят, а потом их всех убьют. Просто так. Без видимой на то причины, мотива или идеи. Убьют, потому что они родились на земле, которая сейчас кому-то нужна. Кому? Убийцы защищают тех, кого убили? Или еще не успели и сделают это завтра?

Мой сын собирается поехать на чужбину. И каждый показанный по телевизору ребенок, женщина, солдат армии – молодой пацанчик, призывник восемнадцати лет – может быть убит моим сыном. Если ты решишь уехать, я сразу стану матерью убийцы. Да, нам кажется, что мы в ответе только за себя, но это не так. Каждый лишенный жизни станет членом нашей семьи. И его непрожитая жизнь, неиспытанное счастье, так и нерожденные дети обернутся горем для нашей семьи. Мысль о том, что я – мать убийцы, мне придется пережить по полной. Как в духовном, так и в социальном плане.

Это убьёт смысл моей жизни. Неужели всё было напрасно?! Сын, которого я очень люблю, которым горжусь, за которого радуюсь, собирается взять оружие и защищать непонятно кого, в чужой стране, на чужой земле.

Я ПРОТИВ!

Ты знаешь, я во многом тебя поддерживала и поддерживаю до сих пор. Я радуюсь, когда ты стараешься жить интересной и творческой жизнью. И ты помнишь, что я принимала даже те твои решения, которые мне совсем не нравились. Но если ты решишь уехать воевать, я не смогу найти для себя ни одного шанса для утешения и ни одного слова оправдания – для тебя.

Я просто стану матерью убийцы, и в моей душе будет зияющая рана, и сердце будет спрашивать: получается, что все, что ты делала для своего сына, было для того, чтобы он пошел убивать? Все эти тридцать лет для этого?

Сыночек, неужели это так?…

Почему, когда у тебя есть крыша над головой (Господи, сколько ночей я не могла уснуть, переживая, что у тебя нет своего угла); деньги на то, чтобы заниматься тем, что ты хочешь; здоровье; красивое тело; ум; талант; любящая семья – все это надо похоронить ради чужой войны? Там ты не будешь защитником. Я, твоя бабушка, твой дядя, тетя, двоюродные братья и сестра не живут в той стране. Можно защищать тех, кого любишь, своих родных, близких. Почему тебе вдруг стала близка сторона, которую мы все считаем чужбиной?

На войну идут с родительским благословением, а с чем пойдешь ты? С нашим горем?

Почему ты хочешь все бросить и либо умереть постыдной смертью, либо вернуться домой в чужой крови? Это не будет героическим поступком или смертью героя. Рано или поздно, но военных преступников будут судить. Кто-то должен ответить за гибель мирных людей.

Если это была шутка, то мне не смешно. То, что я сейчас переживаю, я даже словами не смогу передать. Для описания страданий души слов нет, только слезы скорби. И за сегодняшний вечер я выплакала их немало, да и завтра уже не будет счастливым для меня. В очередной раз рушится мой мир, и от моих желаний и радости остается только пепел. Что за жизнь у меня такая нелегкая? Неужели нет мне ни счастья, ни радости, ни покоя в этом мире?

Подумай обо всем, отнесись ко всему серьезно. Дороги обратно не будет ни для кого. Наш мир и так очень хрупок, сейчас всем нужно спокойно делать свое дело, каждому – свое и на своем месте. Нас и внутри страны лихорадит, не до резких движений сейчас. Всем нужно успокоиться и сесть за стол переговоров. Зима на носу.

Я тебя очень люблю. Твоя мама».

Дети вырастают. Им кажется, что они уже понимают жизнь и по многим вопросам могут принять серьезные взвешенные решения. Но у них ещё нет опыта последствий судьбоносных ошибок. Они ещё не выли от боли при осознании невозможности вернуться во вчерашний день. В моем поколении многие с этой болью начали жить слишком рано.

Надо было с нами разговаривать. Надо было не бояться называть вещи своими именами. Но…

Недавно подруга рассказала мне историю своей бывшей начальницы, владелицы здания, в котором раньше располагался крупный универмаг, а она была его директором. Внучка втихаря от бабушки стащила документы, подделала подписи и продала черным риелторам половину этого здания. Когда бабушка обо всем узнала и стала читать внучке нравоучения, та ей ответила: «А что ты хочешь? Я ведь дочь бандита». У этой женщины был единственный сын, и он, действительно, был известным на весь город бандитом, который «помогал» приватизировать этот универмаг. Жил он недолго, сложил голову в бандитских разборках, дочь росла, как сорная трава, поэтому нет у нее уважения ни к отцу и его деятельности, ни к бабушке и ее имуществу. Обычная история, даже обыденная.

У моей сотрудницы, воспитывающей с мужем (водителем электропоезда) двух девочек-близняшек, в тот год погиб брат, который был на два года её старше. Мать на похоронах сына сказала ей: «Лучше бы ты, чем он». Вот так! Лучше смерть молодой женщины, умной, образованной, жены и матери, чем смерть сына-бандита, который сам выбрал такую судьбу. Лет через десять у её матери помутился рассудок – она умерла в психиатрической клинике.

Через год был убит брат Иры. Его нашли в лесу. Его даже не убили, а забили – рубашка намертво впечаталась в изодранную кожу.

Вот истинная цена той радости, которую испытывала мать, когда сын приносил дорогие продукты и деньги. В этом, действительно, заключается гордость отца? Сколько таких матерей и отцов по стране, делавших вид, что ничего не происходит, а потом рыдавших на могилах сыновей? И нет здесь никакого «тлетворного влияния Запада». Мы еще толком про Запад даже не знали, ни наши родители, ни мы, их дети, воспитанные в СССР.

Так, может, перестанем врать нашим детям, что там, в Советском Союзе, было хорошо! Может, мы перестанем учить их уму-разуму, если сами не знаем, как правильно? Мы все сплоховали, два поколения подряд. И нам страшно об этом говорить. Как мы можем научить наших детей строить будущее? Ведь мы до сих пор боимся рассказать им всю правду о себе, о бабушках и дедушках. Нам страшно, что наши дети могут от нас отвернуться…

А тогда, в лихие девяностые, мы все-таки открыли ночной клуб-ресторан! И мой муж захотел стать… бандитом.

Как у Розенбаума: «Гулять – так гулять, стрелять – так стрелять!»