Глава II. Все-судьба

Апрель 11

И вот мы с Дороти в самом деле на пароходе, отходящем в Европу, как ясно для всякого, кто поглядел бы на океан. Я очень люблю океан. Я хочу сказать, что я очень люблю пароходы и особенно люблю «Маджестик», потому что он совсем не похож на пароход, а скорее на отель Ритц, и стюард говорит, что океан не такой скверный в этом месяце, как обыкновенно. Мистер Эйсман приедет к нам через месяц в Париж, где он должен быть по делам. Он всегда говорит, что нет другого такого места, чтобы увидеть все наимоднейшие виды пуговиц, как Париж.

Дороти уже гуляет взад и вперед по палубе с джентльменом, с которым она познакомилась на трапе, но я не желаю тратить драгоценное время на гуляние по палубе с джентльменами, потому что если бы я только и делала, что гуляла по палубе, то я бы не могла ни писать своего дневника, ни читать книжек, которые постоянно читаю, чтобы усовершенствовать свое развитие. Но Дороти совершенно не заботится о своем развитии: я всегда браню ее за то, что она тратит время на прогулки с разными молодыми людьми, у которых ничего нет за душой, тогда как Эдди Гольдмарк (фильмы Гольдмарка) действительно очень богат и имеет возможность делать прекрасные подарки. Но она верна себе и даже вчера, т. е. в день накануне нашего отъезда, она вместо того, чтобы позавтракать на прощанье с мистером Гольдмарком, отправилась завтракать с неким мистером Менкеном из Балтимора, который издает какой-то маленький журналишко даже без иллюстраций. Но мистер Эйсман всегда говорит, что далеко не всякая молодая девушка так стремится к культуре и образованию, как я.

Мистер Эйсман и Лулу поехали провожать меня на пароход, и Лулу очень плакала. Я думаю, она не могла бы меня любить больше, будь она белой, а не чернокожей. У Лулу была очень печальная жизнь, – когда она была еще совсем молоденькой, в нее безумно влюбился проводник поезда; она поверила ему, и он ее соблазнил и увез из дома в Аштобулу и там ее обманул, а когда она убедилась, что он ее обманывает, она осталась с разбитым сердцем и решила вернуться домой, но было поздно, потому что ее лучшая подруга, которой она всецело доверяла, украла ее мужа, и он уже не захотел принять Лулу обратно. Я ей сказала, что она может остаться в моей квартире; я не хочу сдавать ее на время отъезда. Дороти сдавала свою, когда в прошлом году ездила в Европу, и джентльмен, который снял у нее квартиру, водил к себе разных неприличных девиц!

Мистер Эйсман просто завалил каюту цветами, и стюард не знал, откуда взять столько ваз, чтобы поместились все цветы. Стюард сказал, что как только он нас с Дороти увидел, так сейчас же и подумал, что будет большой спрос на вазы. И, конечно, мистер Эйсман прислал мне массу хороших книг, как всегда, потому что он знает, что хорошим книгам я всегда рада; между прочим, он прислал мне толстую книгу про «Хороший тон и этикет», потому что он говорит, что в Англии и в Лондоне обращают большое внимание на этикет и что мне не мешает его изучить. После завтрака я возьму «Этикет» на палубу и буду его читать; мне многое нужно узнать, например, как должна поступать молодая девушка, если джентльмен, с которым она только-что познакомилась в таксомоторе, предложит ей что-нибудь этакое. Конечно, я в таких случаях всегда негодую, но в тех рамках, что все-таки оставляют ему некоторую надежду на успех.

Стюард пришел сказать, что подают завтрак и пора идти наверх; джентльмен, с которым Дороти познакомилась на лестнице, пригласил нас завтракать в Ритц. Это такая специальная столовая на пароходе, где можно потратить кучу денег, потому что обыкновенные завтраки и обеды подают в другой столовой.

Апрель 12

Сегодня я решила остаться в постели: я ужасно взволнована, потому что встретила одного человека, который заставил меня понервничать. Я не совсем уверена, что это тот самый человек, так как я его видела совсем издали, в баре, но если это действительно «он», то это доказывает, что от судьбы все равно не уйдешь.

Когда я увидела его, я как раз была с Дороти и майором Фокном, – это тот джентльмен, с которым Дороти познакомилась на трапе, – и майор Фокн заметил, что я занервничала, и просил, чтобы я ему рассказала, в чем дело; но это все так ужасно, что я никому не могла бы рассказать. Я пожелала майору Фокну доброй ночи и оставила его с Дороти, а сама пошла, к себе в каюту и там хорошенько поплакала, а потом велела стюарду принести мне бутылку шампанского, чтобы отвлечься. Дело в том, что шампанское заставляет меня всегда смотреть на вещи с философской точки зрения, и я тогда начинаю понимать, что раз чья-нибудь жизнь так полна фатальных случайностей, как моя, то уж с этим ничего не поделаешь.

Сегодня утром стюард принес мне мой кофе и огромный графин ледяной воды, и я останусь в постели и не стану больше пить шампанского до самого завтрака. В жизни Дороти совсем не бывает фатальных случайностей; она тратит время попусту, и я все думаю, хорошо ли я сделала, что я взяла с собой ее, а не Лулу? Она должна производить на джентльменов неприятное впечатление, потому что она ужасно любит говорить на арго. Когда я вчера пришла к завтраку, я услышала, как она говорила майору Фокну, что она «иногда любит малость дербалызнуть», – она не сказала «выпить», а именно «дербалызнуть», что на арго значит «выпить», – и еще она сказала «назюзюкаться», а я ей всегда говорю, что такие выражения неприличны.

Майор Фокн для англичанина очень приятный человек. То есть, он тратит деньги не считая, и мы очень хорошо завтракали и обедали в Ритце, пока я не увидела того человека. Я так взволнована, что, пожалуй, мне лучше будет одеться, пойти на палубу и посмотреть, действительно ли это тот самый человек. Делать мне больше нечего, мой дневник на сегодня я закончила, а книгу про хороший тон я решила не читать, потому что я ее пролистала, и в ней нет ничего такого, что я хотела бы знать: там написано без конца про то, как надо называть лордов, а все лорды, с которыми я встречалась, обыкновенно сами говорили мне, как их называть, и большей частью у них бывает какое-нибудь смешное прозвище вроде Куку, хотя по настоящему его зовут лорд Кукслэй. Так что не стоит тратить времени на такую книжку. Но я хотела бы, чтобы меня не так сильно волновал тот человек, про которого я думаю, что это «он».

Апрель 13

Это действительно оказался тот самый человек, о котором я думала. Когда я убедилась, что это он у меня прямо-таки сердце остановилось. Мне так и вспомнилось все то, о чем вспоминать никому не могло быть приятно. И вот вчера, когда я вышла на палубу, чтобы посмотреть на «того человека» и убедиться, он это или не он, я встретила очень милого джентльмена, с которым я как-то познакомилась на одном вечере, мистера Гинцберга. Только его фамилия больше не Гинцберг, потому что один джентльмен в Лондоне по фамилии Баттенберг, который приходится родней какому-то королю, переменил свою фамилию на Монтбаттен, что по словам мистера Гинцберга значит то же самое – и тогда мистер Гинцберг решил переменить свою фамилию на Монтгинц, что он находит более аристократичным. Мы с ним гуляли по палубе, и я встретилась лицом к лицу с «тем» человеком, и я увидела, что это действительно он самый, – а он узнал меня. Он покраснел, как свекла, когда увидел меня. Я так заволновалась, что простилась с мистером Монтгинцем и скорее побежала, чтобы запереться в моей каюте и выплакаться. Но когда я сбегала с лестницы, я наткнулась на майора Фокна, который заметил, что я очень сильно взволнована. И майор Фокн заставил меня пойти в Ритц выпить шампанского, чтобы успокоиться и все ему рассказать. И тут я все рассказала майору Фокну: про Арканзас, и про то, как папа отправил меня в Литл-Рок на курсы стенографии, чтобы я научилась быть стенографисткой. Мы тогда повздорили с папой, – ему не нравился один молодой человек, который постоянно провожал меня, – и папа думал, что мне полезно будет на время уехать из дома. И вот, когда я с неделю всего пробыла на курсах в Литл-Роке, туда приехал один джентльмен по фамилии мистер Дженнингс, которому нужна была стенографистка. Нас всех вызвали к нему, и он выбрал меня. Он сказал заведующему курсами, что я обучусь всему, чему надо, у него в конторе, так как он адвокат и ему не требуется от меня особенных знаний. Он действительно помогал мне заниматься, и я пробыла у него в конторе около года, как вдруг мне пришлось убедиться, что он не из тех мужчин, с которыми молодая девушка может чувствовать себя в безопасности. А именно, – как-то вечером, когда я пришла навестить его на квартиру, я застала у него особу, которая на весь Литл-Рок славилась своим неприличным поведением. Когда я убедилась, что подобные особы посещали мистера Дженнингса, со мной сделалась ужасная истерика, а потом я уже не помнила себя; а когда я очнулась, то оказалось, что у меня в руках револьвер, и этот револьвер выстрелил в мистера Дженнингса.

Так вот, человек, которого я встретила на пароходе, был тот самый государственный прокурор, который обвинял меня на суде во время процесса и говорил в мой адрес такие слова, что я даже не могу их написать в моем дневнике. Во время процесса все, кроме этого прокурора, были необыкновенно милы ко мне, а присяжные заседатели все плакали как один, когда мой адвокат указал на меня и сказал им, что ведь у них у всех, наверное, есть матери или сестры. Присяжные заседатели совещались всего три минуты, вернулись и оправдали меня, и все были такие хорошие, что мне пришлось их всех расцеловать; когда я расцеловала судью, то он прослезился и потом сразу отвез меня к своей сестре. После того как я стреляла в мистера Дженнингса, мне пришла мысль стать киноактрисой; этот же судья мистер Гиббард взял мне билет до Голливуда. Он же придумал мне и псевдоним, потому что ему не нравилось мое имя, и он находил, что у женщины должно быть имя, выражающее ее индивидуальность. Поэтому он посоветовал мне называться «Лорелей»; так звали одну девушку, которая прославилась тем, что сидела все время на какой-то скале в Германии. В Голливуде, я стала сниматься в кино и там я встретилась с мистером Эйсманом, который убедил меня, что девушке с такими умственными способностями, как у меня, грешно оставаться в кино, а надо закончить свое образование. И он занялся этим вопросом.