Дрожите! Марек Шадов и Центральный Комитет Германского сопротивления объявляют войну Третьему рейху. Беспощадную, без пленных и без мирных переговоров. Убивать, убивать и убивать!

Прости, брат Отомар!..

7

– …Нет-нет, синьорина Анна! Я кофе только по утрам пью.

Мухоловка даже растерялась. Ребенка вином не угостишь – и сигареты на стол не выложишь, тем более, если сама решила завязать.

– Вы на меня внимания не обращайте, я просто посижу, пока Кай не вернется.

Марека с утра унесло по делам. Анна тоже не скучала. Прошлась по кварталу, забавляя встречных итальянским акцентом, и довольно быстро нашла столярную мастерскую. До Великой войны, когда в этих краях табунами селились художники, там изготовляли рамы для картин, теперь же были согласны на любой заказ. Балетный станок, мадам? С радостью, мадам. Давайте вместе поищем ваше нижнее ребро, мадам^[36]. О, мадам, в прежние времена меня женщины хватали не за нос… За ухо, за ухо, мадам!..

В мастерской оказался телефон, и Мухоловка, не тратя времени даром, дозвонилась до нужного магазина. Трико, туфли-«балетки» и модные ныне «джазовки», само собой, с доставкой. Решилось и с зеркалом, тоже по телефону. Парижская жизнь имела свои преимущества.

Вернувшись, Анна навела порядок в комнате-каюте, все распланировала, освободила место. Затем открыла окно и дала себе слово: ровно через месяц выбросить трость, запустив ее прямиком в старое воронье гнездо на платане.

– …Знаешь, Анна, я танцевать совсем не умею. То есть всякое обычное умею, а танго – нет.

– Не грусти, маленький Вальтер. Я тебя научу.

Улыбнулась – и заставила себя забыть, ненадолго, на тот же месяц. «У вас обязательно получится, мисс Фогель. Не спешите. Время иногда – лучший союзник», – сказал ей полковник Хаус, мастер танго. Только на следующий день Мухоловка сообразила, с кем довелось познакомиться. Рассказать – не поверят. Да и рассказывать некому.

Тут-то и пришла малявка. Бросила у дверей школьный ранец, плюхнулась на стул. На лице такое, что даже расспрашивать не тянуло. В чужую жизнь Анна Фогель старалась не вмешиваться, хотя сразу сообразила, что у Кая и Герды не все складывается просто. Их двое, а где Снежная Королева?

– Я сегодня с Королевой встретилась, – низким, не своим голосом проговорила девочка, и Мухоловка невольно вздрогнула.

– С мамой… Как в тюрьме: у дверей – дед, а за дверями директор школы. И часы на стене…

Всхлипнула, но, быстро справившись, села ровно.

– Я, синьорина Анна, сама во всем виновата. Но дальше – тайна, и не моя, извините. Вы же мне тоже ничего не расскажете, правда?

Секретный агент Мухоловка улыбнулась:

– Встретились два шпиона – и принялись красноречиво молчать. А ты, Герда, поделись тем, чем можешь. Имен не называй…

– Ага, как в сказке, – малявка на миг задумалась. – Это можно, синьорина Анна. Будем считать, что я случайно проговорилась. Я ведь маленькая и глупая, правда? А вы Каю перескажете, потому что ничего не поняли и удивились.

Встала, шагнула к подоконнику, поглядела на зелень платана.

– Я от ящерицы письмо получила, уже третье. Ее арестовали, хотели судить, но потом выпустили. И даже орденом наградили. А еще ей очень-очень плохо, и я не знаю, как помочь. Совсем не знаю!

– Ты ей уже помогла, – негромко проговорила разведчица Анна Фогель.

* * *

– Я приехала из Штатов, Марек. Туда меня отвезли в инвалидном кресле, я даже говорила с трудом. А лечил меня отставной сержант. Очень просто лечил – заставлял двигаться. Было невероятно больно, но боль – это жизнь. Я справлюсь, Марек!.. И еще… О некоторых вещах спрашивать не положено, поэтому я буду задавать вопросы, а вы просто говорите: «Дальше». Хочется поразмышлять вслух. Согласны?

– Согласен. Но могу и ответить. Спрашивайте, Анна.

– Сколько лет вы работаете в разведке?

– Недавно подсчитал. Двенадцать. С короткими перерывами на личную жизнь.

– Мы говорим с вами на немецком, но оба – не немцы.

– Верно.

– Вы чех?

– Дальше.

– Мою страну захватил Гитлер. Она маленькая, ее нетрудно контролировать. У немцев очень сильная контрразведка, все наши или струсили и убежали – или предали. Если начинать борьбу, то с чего?

– Наиболее уязвимое место вражеской армии – ее командующий. Убивать его не стоит, нового назначат. Но вот напугать, сбить с толку, а еще лучше – перевербовать…

– Как, Марек? Чем?

– Мячик, который вы видели, мне подарил мастер Чен. Он как-то обмолвился, что у хорошего человека самое сильное чувство – любовь, у плохого – страх.

– Спасибо. А насчет номера для кабаре вы все-таки, Марек, подумайте. У меня свой интерес. Немцы за мной наверняка приглядывают, пытаются узнать, чем я занимаюсь…

– …А вы готовитесь выступать в «Paradis Latin». Действительно… У меня тоже свой интерес. Мэтр Робо обещал взять для кабаре два десятка картин – бесплатно, на два месяца. Ему нужен громкий скандал в новом сезоне. Но и я не против… Хорошо, Анна, номер мы с вами подготовим.

– Вам нужно сделать еще кое-что, Марек, – помочь одной ящерице.

8

Местный эскулап смотрелся зловеще. Темный костюм, тяжелая трость, надменный блеск пенсне в золотой оправе. А на лице – ни капли жалости, будто к лягушке пригласили.

– Месяц! – не без удовольствия изрек он, прищелкнув крышкой серебряных часов. – А будете себя вести плохо, молодой человек, то и полтора.

– Месяц? – ужаснулся Кейдж. – В смысле – лежать?!

Он и так лежал – на деревянной кушетке, укрытый легким, сшитым из разноцветных кусков, одеялом. Сержант Жан-Пьер Мюффа скромно разместился у дверей, а из коридора выглядывал еще один Мюффа, Поль-Константин, такой же голубоглазый и широкоплечий, но на десять лет младше брата – и с совершенно целым носом.

Гостя поместили в одной из пристроек большого каменного дома на самой окраине Авалана, где жили братья и их достойная матушка, на данный момент гостившая у сестры в Тулузе.

Эскулап, пожевав губами, повернулся к двери.

– Вы поняли, мсье Мюффа? Месяц не смейте и близко подпускать этого адского гонщика к мотоциклу. Лично прослежу. А сейчас бы его под арест дня на три. Желательно в помещении с крысами. Устроите?

Братья переглянулись.

– А за что? – нерешительно поинтересовался старший.

Эскулапов палец взметнулся вверх.

– За наплевательское отношение к собственной жизни. Иначе в следующий раз вам придется вызывать дядюшку Антуана.

Повернулся к больному и уточнил, блеснув фарфоровой улыбкой:

– Это наш гробовщик. А по городу вы его, сержант, в наручниках водите. Во избежание.

И отбыл, напоследок посоветовав смазать ссадину на локте йодом, а заодно поставить клизму, желательно со скипидаром и патефонными иголками.

– Уф! – выдохнул Крис, смахнув со лба холодный пот.

– Вы не радуйтесь, – посоветовал младший из братьев (старший отправился провожать гостя). – Дядюшке Барбарену уже доложили. Он пообещал вам мотоцикл на голову надеть.

Кейдж честно попытался представить, что из этого может получиться. Наверняка удачное фото – в рубрике «Ужасы на сон грядущий». Одно хорошо: жив остался. Это отчасти обнадеживало.

– Ну что? – воззвал с порога Жан-Пьер, глядя не без сочувствия. – Пошли, Кретьен, сдаваться!

* * *

Окраина Авалана ничем не отличалась от уже виденных Крисом французских деревень, если по-местному – village. Дома из желтого камня под потерявшей от времени цвет черепицей, белые ставни на окнах, сараи, курятники, трактора у ворот. Но дальше, вверх по холму, здания выросли до трех, а то и четырех этажей, глухие заборы исчезли, зато появилась брусчатая мостовая и железные фонари. Керосиновые, как объяснил Жан-Пьер. Электрические тоже имелись, но дальше – у главной площади, где мэрия. Однако отправились не туда, а на одну из узких улиц. Древний трехэтажный дом, темная подворотня, за нею двор, но уже не деревенский, вполне городской. Не сарай, а гараж, открытые железные ворота…

В книжке, читанной Кейджом, нечто похожее уже было. «И подъехал рыцарь Кретьен к замку Красного Великана, и ударил латной перчаткой в створку ворот…»

– Жди здесь, – мрачным голосом велел сержант. – И не убегай, все равно поймает.

«…И воззвал голосом громким, вызывая злочестивого людоеда на смертный бой…»

Потомок кажунов убегать не собирался. Съедят – так съедят! Хотел приключений? Вот они! «Сожранный заживо!» Три колонки, большая фотография – и на первую полосу.

«Достав же свой славный меч, поцеловал рыцарь верную сталь…»

– Это ваш мотоцикл, мсье? – густым басом вопросил плечистый здоровяк в клетчатой ковбойской рубашке, выныривая из темноты. – Английский, «Sunbeam» 1918 года?

– Oh, yeah! – ответствовал бесстрашный «дикси». – В смысле да.

Здоровяк взглянул с укоризной:

– И вы на нем ездили?

Прежде чем констатировать очевидное, Крис присмотрелся к тому, кто пришел из тьмы. Годами слегка за сорок, черные волосы, легкая проседь на висках, густые усы, толстая шея. Ладони – хоть крысу бей. А уж если в кулаки сжать…

Здоровяк, почуяв внимание, приосанился, сдвинул густые брови:

– Максимилиан Барбарен! Слесарь и автомеханик. Могу и сварку, если нужно.

Крис решил, что самое время блеснуть репортерской смекалкой.

– Вы – мэр Авалана?

– Да! – правая рука, сложившись в кулак, взметнулась вверх. – Мэр нашего города! Избран в честной борьбе по списку «Народного фронта».

Репортер «Мэгэзин» поспешил расчехлить взятый с собой «Contax II». Мэр расставил ноги пошире и принял вид.

– А вы, мсье, из прогрессивной прессы? – поинтересовался он, честно претерпев процесс съемки. – Или из реакционной?

Крис на миг задумался.

– Скорее, третье. Мы для дам пишем.

Дядюшка Барбарен угрюмо хмыкнул.

– На что силы тратите, tovarishh? Ладно, пошли смотреть ваш металлолом.

* * *

Блокнот Крис доставать не стал, слушал.

– …Фашисты! Кагуляры! «Огненные кресты»! – вещал Максимилиан Барбарен. – Худшие подонки загнивающего империализма! Мы дали бой этой контрреволюционной гидре. Мы, коммунисты и все прогрессивные граждане, сплотились в Комитет бдительности, построили баррикады!..

Прервался, взглянул снисходительно.

– Для вас, конечно, это пустой звук, господин из Нью-Йорка. Откуда вам знать, что такое настоящая классовая борьба?

Кристофер Грант невозмутимо пожал плечами.

– Везде свои бородавки. А много вы, господин мэр, слышали о последнем скандале на кокусе республиканцев в Вайоминге? Крутой, я вам скажу, был мордобой. Велик мир!

Мэр города Авалана нахмурился.

– Вы правы, Кретьен… Если по имени, не обидитесь? Вот и хорошо, а меня «господином» не титулуйте. Когда мы в моем кабинете, то «гражданин», а так – «дядюшка» или, если хотите, «папаша». Все зовут, чем вы хуже? Так вот, вы правы – однако не совсем. Авалан – маленький город. Но это – Франция! Узнаете нас – узнаете всю Республику. Мы – глоток хорошего вина. Прочувствуешь – и оценишь весь урожай.

– Оh! – Крис все-таки вытащил из кармана блокнот. – Очень неплохо! Но, дядюшка Барбарен, разве жизнь – это только политика?

Из горла гражданина мэра вырвался грозный рык.

– А что еще? Дамские шляпки? Кастраты в папской капелле? Байки про привидения в белых саванах? Ваша пресса только сбивает с толку рабочего человека!

О политике беседовали ввиду того, что надгробное слово мотоциклу марки «Sunbeam» было уже сказано. Надевать его на голову гостя мэр не стал, но укорил жестоко, вспомнив, как в прошлом году недалеко от города погибла целая семья. Взяли напрокат «ситроен», а тормоза проверить забыли. Сам же мотоцикл дядюшка Барбарен предложил выкрасить – и выбросить, однако, чуть подумав, рассудил, что за неделю берется его оживить. Быстрее не выйдет, запчасти придется заказывать в Тулузе.

Крис пожалел старого коня – и дал добро. Пусть еще поскачет по прериям.

В гараже, где мэр-автомеханик устроил мастерскую, они остались одни. Помощники, а заодно и сержант, отправились на обед, гостю же дядюшка Барбарен предложил зайти в мэрию, а уже после перекусить.

– Попросил бы я вас, Кретьен, написать об Авалане, – подытожил он. – Правду написать, ничего не скрывая. Хороший город, и люди хорошие. А если негодяя увидите, то и о нем пишите, чего нам бояться? И древностей у нас всяких навалом, и красота вокруг – глаз не отвести. Только не напечатают, верно?

Репортер «Мэгэзин» и не думал спорить. Печатать не станут, завернут с ходу. Не потому, что мэр Авалана – коммунист. Хорошие люди, история, природа – не сюжет для нью-йоркского еженедельника. Вот если бы в центре города крокодил съел старушку! А еще лучше, если бы наоборот…

И кто он, Кристофер Жан Грант, после этого?

– А знаете, дядюшка Барбарен, я все равно попытаюсь. Вы за неделю мотоцикл почините, а я, если из города не выгонят, напишу, сколько успею. Мне бы только пачку бумаги купить.

* * *

Мэрия оказалось недалеко: прямо по улице, налево и прямо, до главной городской площади – Святого Бенедикта. Название мэр категорически не одобрил, обещая уже в следующем году переименовать площадь в правильном духе. Естественно, реакционеры, а особенно клерикалы, черные вороны Ватикана, будут против, а значит, неизбежна тяжелая и трудная борьба.

Слова о черных воронах Кейдж пропустил мимо ушей, разглядывая попадавшиеся по пути здания. Ничего приметного не встретилось, но Авалан был чист и по-старинному уютен. В который раз вспомнился Новый Орлеан – тот, каким он был до Великого наводнения. После маленького, обдуваемого всеми ветрами Сен-Пьера, город возле устья Отца Вод казался ожившей сказкой. Старые французские кварталы, зеленые пальмы, скрипящие кареты с вензелями на дверцах – и джаз, настоящий джаз на каждом углу!

– Да, я белый, и что с того? – сказал он Анжеле, своей первой любви. – Я все равно научусь!

– Научишься, Кейдж, но это будет белый джаз.

Авалан ничем не походил на The Big Easy^[37], но узкая, вымощенная булыжником улица с каждым шагом все больше походила на дорогу Памяти, по которой так легко и горько шагать – от призрака к призраку…

– А-а, гражданин мэр! Куда вы ведете это юношу? Как обычно, на расстрел?

Мэр сердито засопел, Крис же, вынырнув из воспоминаний, недоуменно оглянулся. Почти пришли! Впереди, как и обещано, площадь, справа – серая громада собора, острая колокольня, обшитые старой медью врата. А перед ними…

– Тогда, может, разрешите этому несчастному напоследок исповедаться – из пролетарского гуманизма?

Черный ворон? Нет, скорее Черный Конь!^[38]

9

– Ne chitajte do obeda sovetskih gazet, – посоветовал как-то Харальду Пейперу его случайный знакомый, русский эмигрант. Гауптштурмфюрер СС счел совет мудрым, добавив про себя, что чтение национал-социалистической прессы вредно в любое время суток, но особенно не до обеда, а после. Вывернет!

Однако под настоящий «Courvoisier» урожая 1932 года – отчего бы и нет?

Коньяк с долькой лимона те же русские именуют «Nikolashka» в честь одного из своих императоров. А если не под лимон, а под свежую «Фелькишер Беобахтер»? Не иначе, «Адди». Очень похоже на русское «Ad».

Сын колдуна обозвал себя извращенцем и с удовольствием потребил.

На коньяк ушли почти все деньги из бумажника Хуппенкотена. Поминать сына юриста Харальд не собирался. Пусть без помех обживает свой «Ad»! Просто хотелось слегка расслабиться, благо и повод есть.

Устроился все там же, на кухне, за зеленым пластиковым столом. Согрешил: достал пепельницу и выкурил подряд две сигареты, после чего не без удовольствия взялся за газету. Творчество душевнобольных порой забавляет, если, конечно, дозой не ошибиться.

Дела в бывшей конторе Колченогого шли ни шатко ни валко. Нового министра до сих пор не назначили, делами занимался сладкоголосый Фриче в компании с неизвестно откуда взявшимся молодым да рьяным Вернером Науманом. Кресло же министра, по слухам, достанется самому Рудольфу Гессу, второму человеку в НСДАП. Фюрер мудро рассудил, что партии достаточно и первого.

Ожидания обманули – газета оказалась скучной, даже под коньяк. Разве что удивила статья на второй странице. Подписи нет, значит, либо сам Фриче, либо кто-то повыше, к примеру, тот же Гесс. Название хоть куда: «Грязь и память». Харальд, устроившись поудобнее, наполнил следующую рюмку. Зачитался – и даже не отреагировал на приход Ингрид. Взяв с подоконника карандаш, отчеркнул предпоследний абзац, воткнул рядом восклицательный знак…

* * *

– Нет-нет, мне не надо! – Девушка с недоверием покосилась на заботливо наполненную рюмку. – Сразу же развезет. Харальд, нам нужно поговорить. Я сегодня встретилась…

Сын колдуна отмахнулся.

– Успеется! Кстати, это вам!

Шоколад «Золотая печать»: желтая обертка в красной рамке, веселые физиономии, посреди, как и обещано, печать на шнурке. Дочкина радость.

– Спасибо! – Ингрид, присев за стол, достала сигареты. – А курить здесь можно?

– Брат сказал: «Тебе можно». А вы со мной, за компанию. Кстати, Ингрид, вы, кажется, хотели присоединиться к подполью? Рад доложить: оно действительно существует. Ну, по крайней мере, с сегодняшнего дня.

Сигарета, так и не загоревшись, беззвучно упала на зеленый пластик.

– А-а… А что за подполье? Какое оно?

– Вам, Ингрид, все сразу? – гауптштурмфюрер весело рассмеялся. – Явки, пароли, тайники, каналы связи?

Оборвав смех, наклонился через стол.

– Только после вашего согласия на вступление. Условие простое: любые приказы выполняются немедленно и без возражений. Любые, Ингрид! Со всеми неизбежными последствиями в случае отказа.

Уточнять не стал. Starica sa kosom уже приходила к светлоглазой. Поймет!

– Подумайте! А пока взгляните, может, вас заинтересует. Вы же встретились с братом в «Гробнице Скалолаза»?

И пододвинул газету.

* * *

Смотреть на девушку были приятно. Лицо читалось, как книга, страница за страницей. Непонимание, удивление, растерянность, гнев…

…Сжатый кулачок ударил в зеленый пластик.

А вот и радость, и снова удивление, и снова гнев. Пальцы впились в край стола, утреннее небо в глазах полыхнуло осенней грозой.

Красивая…

Гауптштурмфюрер СС прикинул, каков ее шанс уцелеть к концу операции. Ноль целых, ноль десятых… Может, наплевав на все, вытащить девчонку из ада, отправить подальше, а после войны назначить Рейхспрезидентом?

Вздохнув не без сожаления, сын колдуна щелкнул зажигалкой. Никак стареть начал, Гандрий?

– Сволочи! – выдохнула Ингрид, откладывая газету. – Как они смеют? «Авантюристы и дезертиры»! Это кто дезертир?!

Харальд Пейпер пожал плечами:

– А что им еще говорить, если плутократическая пресса гнусно клевещет на павших героев «Эскадрильи прикрытия “Эйгер”», отдавших свои молодые жизни ради покорения неприступной Северной стены…

– Курц и Хинтерштойсер действительно взяли Стену! – резко перебила Ингрид. – Пусть пишут, что хотят!

– Пусть, – улыбнулся младший брат. – А что взяли, не сомневаюсь, раз там побывал Марек. Вы бы, Ингрид, не сердились, а радовались. Если о таком пишут в «Фелькишер Беобахтер», значит, шум стоит немалый… Кстати, вы как, надумали?

* * *

Лицом к лицу, глаза в глаза…

– Согласна… Если что, я уже умирала. Не страшно! Как называется организация?

– «Германское сопротивление». Первое ваше задание, Ингрид – придумать себе псевдоним. Мужской, незачем «стапо» подсказки давать.

– Если так, то… Эйгер! Имя… Пусть будет Вальтер, хорошо?