– Несерьезно! – категорически заявил Козел. – Какие-то журналисты, рекламные агенты, любители географии. Ни одного профессионала! Где здесь разведка, Пейпер?

Для нового руководителя «стапо» разведка сводилась к похищению чертежей секретного танка и взрыву железнодорожных мостов.

«Ковбоев» Пейпер отслеживал, но даже для него стало неожиданностью рождение еще одного монстра, раскинувшего сеть по всей Европе. Основой стала обычная, на первый взгляд, торговая фирма. Монстр тоже не имел имени. В некоторых документах мелькало название «Структура», но гауптштурмфюрер вовремя вспомнил, с кем довелось воевать ковбоям. С апачами! Значит?

«Ковбои» и «Апаши»!

– Всемирный заговор коммивояжеров? – Козел даже позволил себе улыбнуться. – Но это уже, извините, Пейпер, паранойя!

«Вы – параноик, Харальд…»

…Дождь все-таки пошел, мелкий и очень холодный. Сын колдуна, отступив под сень ближайшей липы, надвинул поглубже шляпу и поглядел на серые тяжелые тучи. Переждать? Нет, это очень и очень надолго.

Он закурил и шагнул под дождь.

 
Дым табачный
из старой трубки,
Голос бури
из буйной пены,
Нет покоя,
ни в чем покоя нет!
Ах, где найти покой?
 

4

На середине лестничного пролета, ведущего к дверям деревянного корабля, Мухоловка остановилась. Замерла, вцепившись в ветхие деревянные перила, а затем беззвучно, но сильно ударила себя по щеке. Раскисла, Сестра-Смерть? Не слишком ли рано?

Прислушалась, вдохнула поглубже. Сигаретный дым! Марек-голландец не курит. Допустим, нарушил зарок, но… Голоса?

Бесшумно взлетела по ступенькам, сама себе удивившись. До двери – всего шаг. Стучим? Нет, слушаем!..

– …Другие и столько не дадут, мсье Альдервейрельд. Соглашайтесь.

– Согласен, другие не дадут. Но мы говорим о вас, мэтр Робо.

Анна вспомнила картины в деревянных рамах. Не о них ли речь? Если так, то сделка точно не выгорит. Не ту коммерцию выбрал себе быстроногий!

Улыбнулась, сама себя поправив. Именно ту, агент Мухоловка! Кто заподозрит чудака, торгующего этакой жутью?

Стучим?

– Buona sera, signore e signori! Non voglio disturbarla…

На столе пепельница и початая темная бутыль в компании глиняных рюмок. Марек в костюме, галстук в полоску…

– Добрый вечер, Анна! Мэтр Робо, это моя соседка, художница из Италии.

…Тоже в костюме, только подороже, из очень приличного магазина. Плечи вразлет, усы, как у брандмейстера, но фигура… Сильный, несмотря на возраст, подтянутый, однако не из военных. Неужели коллега? Не по разведке – по Академии искусств?

– Мадемуазель Анна?

Руку целовать не полез, что сразу же понравилось. А вот глаза… Иные, несть им числа, взглядом раздевают, а этот под кожу лезет, в кости, в мускулы…

– Мы тут обсуждаем работы Пауля Клее, – начал было Марек, но усатый мэтр поднял руку.

– О, мсье Альдервейрельд, еще успеем, целый вечер впереди.

Шагнул ближе, встопорщил усы.

– Мадемуазель! Смею надеяться, вы хотя бы немного понимаете язык Бодлера и Рембо…

Дождавшись кивка, дернул густыми бровями.

– Отлично!.. Я – Антуан Робо, директор и хозяин кабаре «Paradis Latin». Одного из лучших во всем Париже, мадемуазель, чем весьма горд. А еще я – тигр!

Анна ждала, что мэтр зарычит, и весьма разочаровалась, когда тот ограничился белозубым оскалом.

– Но вы устали, мадемуазель, у вас не самое лучшее настроение, поэтому не смею более навязывать свое общество. Однако, если желаете и если наш хозяин не станет возражать, я был бы счастлив…

Мухоловка задумалась. Настроение и вправду паршивее некуда, однако тигр заинтересовал. Алчет ее тела, но явно не ловелас. Может, каннибал?

– Se non ti dispiace, non posso rimanere a lungo. Не-на-дол-го, да? Не возражать?

Не возразили. Анна была усажена за стол и оделена рюмкой. Тигр, дождавшись, пока она сделает глоток, расправил крепкие плечи.

– Итак, я – тигр! Мои охотничьи угодья – искусство. Все, что можно купить, продать и показать зрителю. Мои клыки не ведают пощады, а мое чутье не дает добыче шанса. Бесполезно!

Мухоловка решила, что настал ее час, но мэтр внезапно обратился к Мареку.

– Не смею критиковать ваш род занятий, мсье Альдервейрельд, но вы стоите не на своей дороге. И не спорьте со мной! Вы прекрасно танцуете, ваши пропорции почти идеальны, вы молоды и сильны. Вы – звезда, которая рискует не взойти и погаснуть!

Ответа ждать не стал, повернулся резко.

– Ваш, мадемуазель, случай совсем иной. Вы можете назваться художницей, революционеркой, собирательницей бабочек. Но Большая Сцена проступает у вас сквозь кожу.

Кинув взгляд на сиротеющую возле окна трость, нахмурился.

– Понимаю – и сочувствую. Тигр не добивает раненых. Моя сегодняшняя охота не удалась.

Вздохнул, сжал в руке глиняный стаканчик…

Анна закусила губу, до боли, до соленой крови. Пожалел… Нет, побрезговал! Недобитых оставляют умирать и гнить. Даже Квентин, ее рыцарь…

Встала, не чувствуя ничего, ни волнения, ни боли. Скинула плащ, сорвала с головы берет, сбросила, не глядя, туфли. Места хватит, от картин до противоположной стены метров шесть.

…Préparation в IV позиции, затем pirouette en dehors. Одинарный? Нет, двойной, пусть увидят! Приседание, толчок, поворот. Восемь тактов по четыре…

Умирай, Анна Фогель!

Фуэте!..

* * *

…Хотела опустить руки – не смогла. Так и стояла, недвижными ногами в пол, пальцами же за воздух цепляясь. А потом вернулась боль, а потом ее подхватил Марек.

– Я бы вас застрелил, мэтр Робо. И не сделаю это только потому, что у вас нет оружия. Но считайте, вызов я вам уже послал.

– Принимаю, мсье Альдервейрельд. С одним условием – пусть нас вначале рассудит мадемуазель.

Надо было говорить сквозь боль, но это оказалось неожиданно легко. Анна даже вспомнила, что она – итальянка.

– Non è successo niente, signori! Ни-че-го не слу-чи-лось! Просто – фуэте. Signor Tiger… Мэтр, вы увидеть добыча?

– Увидел, – очень серьезно ответил Антуан Робо. – Мадемуазель! Мсье Альдервейрельд! Предлагаю вам сделать номер для нашего кабаре.

5

Белые дома Лавеланета остались за спиной. Город кончился, дорога пуста, и Кейдж, решившись, повернул рукоять газа почти до упора. Старичок «Sunbeam», давний подарок англичан своим французским союзникам, рыкнув без особой радости, попытался подпрыгнуть, но все-таки увеличил скорость. Ветеран попался с характером, в Лавеланете целый час пришлось убить в мастерской, приводя его в порядок. Крис не слишком огорчился – на то они и приключения.

Вперед!

Сзади и слева – невысокие горы, лысые серые вершины, густая зелень по склонам. Впереди равнина, но у самого горизонта – тоже горы, ровная цепь, плечом к плечу. Здесь – узкая дорога, редкие деревья у обочин, а над всем этим – яркое южное солнце. Мчи, «Sunbeam» – ветеран, набирай скорость!..

Dude, он же сержант Бришо из Тулузской жандармерии, будучи весьма доволен сделкой, презентовал «шпиону» крупномасштабную карту местности, предварительно оторвав от нее верхнюю часть со служебной печатью (тс-с-с-с!). Теперь Крис чувствовал себя ковбоем из вестерна. Верный мустанг, прерия, а впереди – зарытый в давние годы клад.

 
Эй-о, эй-о! Эй-о, эй-о!
Если только конь хороший у ковбоя.
Эй-о, эй-о! Эй-о, эй-о!
То всегда найдет он счастие свое.
 

В Лавеланете, маленьком городке, похожем одновременно и на Новый Орлеан, и на калифорнийский Сан-Диего, тема лежала на теме, садись и пиши. Например, велосипеды. Местная команда смотрела на жизнь серьезно, уже не первый год пытаясь сделать родной Лавеланет стартовой точкой знаменитой гонки Тур-де-Франс. Хватало и любопытной старины: собор, пара средневековых башен и даже самые настоящие римские руины. А еще там собирались провести местный конкурс красоты «Мадемуазель Арьеж-1936». Все это тянуло на приличный репортаж, Кейдж даже потратил две полные пленки, запечатлев все более-более интересное. Но… Журналист Грант искал не просто тему, а Тему. Она была близко, где-то совсем рядом, может быть, прямо за следующим поворотом…

 
Мы ворвемся ночью в дом,
Мы красотку увезем,
Если парня не захочет полюбить.
 

А тем временем Великолепная Лорен… Крис довольно улыбнулся. Пещеры он не любил с детства, в них сыро, холодно и очень темно. Профессор же решил начать поиски Грааля именно с пещер. Первая из них именовалась Le Roc de la Tour – здоровенная дыра в красной, словно закат, скале.

 
Но зачем такая страсть?
Для чего красотку красть,
Если можно просто так уговорить?
 

Кейдж, никому зла не желавший, мог лишь порадоваться, что вовремя унес ноги из Монсегюра. Пещеры? Нет уж, спасибо! Удачи вам, Мисс Репортаж! Vivat!..

Слово из далекого кажунского детства, из его счастливого палеолита, подбодрило, добавило сил. Газ до упора, курс – на горизонт! А что зубы ноют – ерунда-а!..

 
Эй-о, эй-о! Эй-о, эй-о!
Если только конь хороший у ковбоя…^[32]
 

Как заглох мотор, он услышал. Все прочее было беззвучным: метнувшаяся навстречу земля, ярко-красная вспышка – и бесконечное поле под вечным синим небом.

…Он покоит меня на зеленых пастбищах и водит меня к тихим водам. Он душу мою оживляет и ведет меня по путям праведности ради имени Своего. Пусть пойду в темноте долины смерти, не устрашусь я зла…^[33]

* * *

– Поистине труден твой путь, рыцарь, – молвила королева Златовласка, коснувшись губами его чела. – И рада я радостью великой, что не ошибся ты, избирая дорогу, и встретились мы.

– Грамерси!^[34] – ответствовал ей с должным вежеством Кретьен, искатель Небесной Чаши. – Однако же поведай мне, прекрасная, что зрю я вокруг? Не Смерть ли, всех нас, сотворенных погубительницу? Ибо сгинул Мир Божий, и остались лишь мы с тобой, словно пращуры наши Адам и Ева.

Мягки были ее губы и сладок, словно мед, поцелуй.

– Не бойся, рыцарь Кретьен! Не в Смерть ты вступил, но в Землю Грааля. И не в пример нам пращуры наши, ибо здесь, где царит Чаша Христова, сторонятся греха. Мы же увидимся еще с тобой, и счастливой станет грядущая встреча. Делай что должен, рыцарь, – и будь что будет!

И распахнулся синий полог над их головами, открывая иное, Истинное Небо…

* * *

– О-о-ой-й!..

Очки не только не разбились, но даже не упали с переносицы. Однако все прочее – руки, ноги, шея и то, к чему они крепились, куда-то подевалось. Нос остался, а перед ним торчала высокая сухая травинка.

– Ой! Ну надо же!..

Вернулась рука – левая. Кейдж уперся пятерней в пыль и без особого успеха попытался приподняться. Завалился набок, скользнув глазами по легким перистым облакам, плывущим по синему океану. Удивился: когда он ехал, небо было чистым. Сколько же он здесь пролежал?

Напомнила о себе и правая рука – противной ноющей болью. Ноги… Наконец Крис ощутил себя полностью. Подождав немного, выдохнул…

Жив?

Он все-таки встал, хоть и с третьей попытки. Мир вернулся. Дорога – прямо перед ним, в трех шагах, слева, колесом вверх, мотоцикл-саботажник, а еще один где-то близко, не виден, зато слышен очень хорошо. Мотор мощный, тому, что заглох так не вовремя, – не в пример.

…Надо же, испугаться – и то не успел!

«Не бойся, рыцарь Кретьен! Не в Смерть ты вступил, но в Землю Грааля…» Откуда слова? А из книжки, там даже картинка есть: рыцарь при коне – и дама при короне. Хорошо же его навернуло! Понятно, не рыцаря…

Мысли плыли легкие, словно облака в зените, и Кейдж без особой спешки принялся рассуждать о том, что следует в первую очередь сделать. Обрадоваться? Удивиться? Или все-таки испугаться до смертного пота? Нет, это подождет.

Кристофер Жан Грант поглядел в Небо.

– Грамерси!

Кто услышит – тому и достанется.

– Эй, парень! Эй!..

А вот мотоцикл – прямо на дороге. Мотором урчит, видом вдохновляет: черный, тяжелый, да еще и с коляской. Рядом парень в светлых брюках и рубашке «апаш». Ростом высок, волосом темен, ликом смугл, годами же ему, Крису, ровня.

…То есть не рядом с мотоциклом, уже прямо здесь. Взял за плечи, скользнул по лицу взглядом… Нет, не смуглый, просто загорелый. Нос подгулял, расплющен в биточек. Глаза же голубые, яркие и цепкие.

– Здорово расшибся?

– Oh, yeah! – согласился Крис и бухнулся на траву.

* * *

– Кости целы, – не без сомнения констатировал голубоглазый после беглого осмотра. – Насчет головы, тебе, парень, виднее, но к врачу мы тебя отправим прямо сейчас. А вот мотоциклу твоему, похоже, каюк. Ты чего, на этом керогазе рекорды ставил?

Крис виновато вздохнул.

– Жан-Пьер, – отрекомендовался мотоциклист. – Я из Авалана, это совсем рядом.

Ладонь нового знакомца была крепкой и сухой, словно хорошо выдержанная доска.

– Кристофер, – вздохнул репортер. – Нью-Йорк, тоже недалеко.

Жан-Пьер на миг задумался.

– По-нашему, значит, Кретьен. Тебя я, Кретьен, в коляску посажу, а вот куда керогаз девать?

Кейдж хотел махнуть рукой, мол, пусть тут и лежит, предатель, но вовремя вспомнил, в каком мире живет.

– Оттащить бы его подальше. Украдут, и ладно, но если полиция…

– Они могут.

Жан-Пьер, расстегнув нагрудный карман, вынул удостоверение в бордовом сафьяне.

– Против жандармерии не возражаешь? Сержант Мюффа, территориальная бригада, Арьеж. Свои бумажки можешь не доставать, у тебя все на лице написано.

Крис, слегка обидевшись, все-таки полез во внутренний карман куртки. Паспорт, корреспондентская карточка… Жан-Пьер покачал головой.

– Ты, Кретьен, меня удивить не пытайся. Журнал «Мэгэзин», три сотрудника, с ними – профессор из Парижа. Пошли, грузиться будем.

– А-а… А куда мы? – на всякий случай поинтересовался Кейдж, вспомнив о Чертовом острове и кан-да-лах. Сержант Мюффа взглянул удивленно.

– Так в Авалан и отправимся. А! Я тебя, Кретьен, предупредить должен. Авалан – коммуна, то есть не совсем город. Но ты это никому не говори, особенно дядюшке Барбарену. Он хоть коммунист, но на «коммуну» обижается.

Кейдж ничего не понял, но твердо обещал.

До коляски удалось добраться без всяких помех, даже боль в правой руке съежилась в маленькую пульсирующую точку у локтя. Крис успел пожалеть о почившем мотоцикле. Сейчас бы посидеть часок на травке – и дальше с ветерком.

– Особо не бодрись, – предостерег Жан-Пьер. – Насмотрелся я аварий, да и сам два года назад навернулся. Нос какой красивый, заметил? О! Что там у нас?

Прислушался к тому, что гремело и урчало за поворотом, – и довольно кивнул.

– Старик Бюссо на своем тракторе. У него прицеп, вот туда мы твой керогаз и определим. Отвезет к Барбарену, а там разберемся.

Крис решил не спорить. Так тому и быть! Заодно узнает, куда его занесло.

…Авалан почти что город. Кружок на карте, рассеченной стрелами дорог.

6

 
В темный воскресный день ты торопись ко мне.
Свечи в гробу, догореть вы успеете.
Бедное сердце не бьется в груди моей…
 

Мрачным баритоном воззвала пластинка. Не тут-то было! Лектор, юркий толстячок во фраке, поспешил махнуть пухлой ладонью. Патефон внял и умолк.

– Н-ньет, дамы господа! Nem! Ульибка! У-льиб-ка!.. Раз! Két! Три!..

Харальд Пейпер и не хотел, а вздрогнул. Улыбка оказалась нарисованной – прямо посреди большой марлевой маски. С непривычки смотрелось жутковато. Гауптштурмфюрер рассудил, что именно так выглядят раненные в челюсть после первой перевязки^[35].

– Мы остановим смьерть! Ульибка! Smile! Ульибка, дамы и господа! Нашье общество, дамы и господа, уже основало фильиалы в семьи… Нет, уже в восьмьи городах мьира. Нам пишут тысьячи людьей на всьех языках!

Двое помощников между тем беглым шагом двинулись среди рядов, раздавая такие же точно марлевые намордники с приклеенным бумажным оскалом в три краски. Кто-то решился надеть, рассмеялся нервно…

– У-льиб-ка!..

* * *

Афишу с объявлением о лекции «профессора из Будапешта Ене» Харальд приметил, гуляя по Унтер-ден-Линден. На первый взгляд, ничего особенного: общество «Сила через радость», отдел культуры, в помещении Немецкого дома оперы, что в Шарлоттенбурге… А вот название царапнуло: «Улыбка против смерти».

Постояв у афиши и выкурив сигарету, сын колдуна рассудил, что после Олимпиады ничего интересного в Берлине не случилось. «Улыбка против смерти», да еще в исполнении будапештского профессора, неизбежно заинтересует многих. Будет ли пресса? Без сомнения, причем первыми пожалуют венгры, дабы поддержать земляка. А поскольку журналисты – народ дружный, значит, придут и другие.

Малый зал Немецкого дома оказался почти полон. Репортеров, устроившихся в первом ряду, Харальд насчитал с полдюжины. Четверо – точно иностранцы, причем двое говорят по-английски.

Отлично!

Сама лекция, несмотря на весь пафос «профессора из Будапешта», напомнила Харальду детскую страшилку о том, как в черном-черном городе на черной-черной улице стоял черный-черный дом. В этом доме, как выяснилось, жил черный-черный музыкант, однако не африканец, а чистокровный венгерский еврей Реже Шереш, который из ненависти к роду людскому придумал черную-черную песню, дабы множить и множить число самоубийц. Гауптштурмфюрер решил, что именно национальность злодея подкупила руководство общества. «Сила через радость» не преминула еще раз напомнить берлинцам, кто всем их бедам причина.

Марлевая повязка – против «Мрачного воскресенья». Держись, мировой кагал!

Харальд представил себе толпу на вечернем бульваре. Все в масках, все с приклеенными улыбками… Сам в гроб ляжешь!

 
Бедное сердце не бьется в груди моей,
Веки, как свечи, ждут ласки руки твоей,
В мертвых глазах ты прочтешь утешение…
 

Песня Харальду очень нравилась. Но радостный идиот с его марлевыми повязками мог оказаться очень полезен. То есть не он сам…

* * *

– Одну минутку, дамы и господа!

Репортеры задержались ненадолго, всего на четверть часа. Кажется, особых вопросов к профессору Ене у них не нашлось. Харальд встретил всю компанию на улице, прямо у тяжелых дубовых дверей.

– Не желаете ли маленькую сенсацию?

По-английски, чтобы прохожих не смущать. Пока сообразят, пока словарь достанут…

– Меня зовут Марек Шадов. Я могу вам рассказать, кто и как убил рейхсминистра Геббельса.

Скользнул взглядом по растерянным лицам. Еще не поняли, а поняли – не поверили.

– Какое оружие? – негромко спросил тот, кто был старше прочих. Американец? Наверняка!

– Контрольный вопрос? Рейхсминистр был убит из пистолета Борхардт-Люгер 1914 года, карабинная модель. Приклад, диск на 32 патрона, оптический прицел, разрывные пули – австрийские, компании «Альдер». Убит первыми тремя пулями – точно в голову. Стрельба велась из окна третьего этажа Северного корпуса отеля «Des Alpes» – очередями, по три-четыре патрона.

– Оh! – выдохнул американец.

Сын колдуна широко, по-голливудски, улыбнулся. Нам, профессор, ваши повязки ни к чему!

– Откуда мне это известно, дамы и господа? Да потому что я сам и стрелял, да-да, я лично, Марек Шадов. Ну что, поговорим?

* * *

Гауптштурмфюрер СС Харальд Пейпер прекрасно знал, чего боятся правители Рейха. Не войны, не блокады, не разрушенных чужими бомбами городов. Им страшно лишь за собственную жизнь, единственную и драгоценную. Потому и подполье бессильно. Листовками не пробить дубленые партийные шкуры.

Террор! Вот самый страшный из призраков, способный вогнать в ледяной пот любого храбреца в черном мундире. Если уж Геббельса не уберегли, что говорить о рядовом крайсляйтере из маленького городка? Ночью, в подъезде, в авто, в собственной квартире…