#5. ИННОКЕНТИЙ

Его снова куда-то этапировали. Трясся вагон, переполненный зэками; стоял сигаретный чад, перемешанный с вонью немытых тел. Потом поезд остановился на пустом перроне, в поле, и их повели к автозаку. Небо было большое и чистое, душно жарило солнце.

– Голову пригнуть! Друг за другом! На корточках! Движение в сторону – стреляем!

Иннокентий посеменил за толстяком с выбритой на затылке бесконечностью, но тот двигался слишком быстро.

– Друг за другом, кому сказано!

Иннокентий попытался догнать толстяка, но ногу свело, а тот всё убегал и убегал вперёд, будто вертлявый таракан. Раздались восхищённые возгласы, кто-то навис сверху. Иннокентий поднял взгляд, ожидая если не выстрела, то удара резиновой дубинкой. Нет: телефон… рука… подросток с причёской-ананасом.

– И-извините, – прохрипел юный фотограф.

Иннокентий окончательно проснулся и вспомнил, что едет домой. Сам, без конвоя, без этапных вагонов-«столыпиных».

Весь автобус от мала до велика снимал вид из окон. Было душно, тесно, шумно. Иннокентий снял через голову свитер и, ощутив блаженную прохладу, огляделся.

Автобус пылил по новенькому мосту. Слева тянулось железнодорожное полотно – некоторые секции ещё достраивались и жёлтыми насекомыми вертелись плавучие краны. Рябили в глазах отбойники, искрилось море. Под сахарными облаками вытянулись сизые ленты кораблей: грузовые баржи, паромы, теплоходы, катера. Далеко на горизонте синел Крым в белых пятнышках городской застройки.

Керченский пролив, экая невидаль.

Иннокентий улыбнулся. Он, конечно, радовался, что за время его отсидки построили мост, но куда больше восхищался теми стеклянными дощечками, в которые за пятнадцать минувших лет превратились телефоны.

Он уже знал, что фотоаппараты в них ничуть не уступают «зеркалкам», а ещё там музыка, игры, кино… видеозвонки; сотовыми меряют расстояние, оплачивают счета, рисуют карты. Это приводило его в почти детский восторг, словно Иннокентий вдруг зашёл через экран в научно-фантастический фильм. От последних суток кружилась голова и постоянно вспоминалась колония, где из впечатлений были только бесконечные шмоны, полипропиленовая вонь на промке да упавший во время вечерней проверки забор.

Иннокентий засмеялся, вспомнив этот забор, аплодисменты заключённых и роту охраны с автоматами, а потом грозовым облаком наползли мрачные мысли.

Тебе за пятьдесят.

Ты бывший зек.

Подошва.

Он посмотрел в окно. Железнодорожный мост вырастал на бетонных быках над уровнем автомобильной трассы. Справа рыжели отмели, затем потянулись искусственные насыпи – с волноотбойной стеной из булыжников. По насыпи ездили синие и красные грузовики и ссыпали щебень, а рабочие в оранжевых жилетках выравнивали щебень в ровное, как зеркало, полотно.

Иннокентий подумал, что неплохо бы устроиться на такую работу, и немного повеселел. Ну уж щебень-то грузить с судимостью можно?

Ведь можно же?

На промке он работал от силы несколько месяцев, а в остальное время были сплошные проблемы. То не хватало мешков, то паспортов от них, то вкладышей, и оставалось лишь скучать по нормальной работе и нормальной зарплате.

Мост выгнулся дугой над судоходным каналом, затем опять пошёл вниз. При въезде на полуостров автобус встретило информационное табло с гербом, ограничением в 90 км/ч и четырьмя красными надписями:

Дорога сухая

Видимость хорошая

Ветер 9 м/с

Температура 16 ^оС

Табло почему-то показалось Иннокентию насмешкой. Потянулись пригороды Керчи. Он помнил, что раньше здесь были пустыри, дорожки из бетонных плиток и жиденькие домишки – теперь все смела новая трасса с шумовыми заслонами. Вдалеке белыми замками высились новостройки: крыши синие, крыши красные, белые.

Автобус покружил по подъездным дорогам и повернул к автовокзалу. Сама Керчь, в отличие от федеральных трасс, изменилась мало. Казались ярче вывески, стало больше иномарок и вообще машин, но дома и люди – это было прежним, знакомым. Вот показался чёрный горб крытого рынка, вокруг которого голубой колбасой выстроились ряды палаток. Слева белело здание вокзала с надписью: «Керчь», чем-то неуловимо похожее на научный институт. Мелькали рои желтых и белых газелей, которые всё время отъезжали и подъезжали.

Автобус обогнул вокзал и свернул к зоне высадки. Пассажиры засуетились, зашумели, стали снимать сумки с багажных полок; зашипели и открылись двери.

Иннокентий сошёл на тротуар, засмотрелся на женщину с длинными волосами. Он всё никак не мог привыкнуть к ним – словно после пятнадцати лет изгнания оказался в обществе инопланетян, – и приходилось делать усилие, чтобы не пялиться, не замечтаться.

Тебе за пятьдесят.

Ты бывший зэк, не Одиссей и не Персей.

Ну какая баба позарится?

Иннокентий высморкался в два пальца, огляделся: тут цвела фиолетовая вывеска: «Торговый центр Таир», там – ярко-красная «Московская ярмарка». «Кофейня» и «Парихмахерская» – блёклые, старые, прямо на здании вокзала. Лохматые тополя. Холм.

– Какая следующая? – послышалось сзади.

– Феодосия! – угрюмо ответил водитель. – «Айвазовская».

Иннокентий сообразил, что вышел слишком рано, и хотел лезть обратно в автобус, когда кто-то крикнул командным голосом:

– Мужчина!

Он дёрнулся, но в последний момент решил, что нет, не ему – и направился к водителю.

– Мужчина! С ушами проблемы?

В солнечном сплетении похолодело. Иннокентий повернулся. Метрах в пяти шёл мусор – в пропотевшей форме, толстый, с тупым бульдожьим лицом. Он остановил парня с ананасом и прочеканил:

– Документы предъявите, пожалуйста.

«Пожалуйста» было максимально нейтральным – ни толики вежливости, ни презрения. Просто форма речи вроде союза или предлога.

Иннокентий наконец понял, что звали не его, и стал загибать пальцы, успокаиваясь: 1, 2, 3…

Парень что-то невнятно отвечал бульдогу. Бульдог уверенно лаял.

4, 5, 6…

Долетел обрывок фразы мусора:

– …так пошли, прокатимся до отделения.

– На каком основании? – вырвалось у Иннокентия. Он тут же пожалел, что влез, но мусор оглянулся и скривил губы:

– Что-что?

– На каком основании шмонаешь?

– Да ничего, – пролепетал ананас, – я… я…

Мусор холодно улыбнулся Иннокентию.

– Вы, гражданин, закон сначала изучите, а потом уже лезьте.

– Верту… Сотрудник при обращении обязан представиться.

Улыбка мусора несколько испортилась, от искусственной вежливости не осталось и следа:

– Ты, дедуля, борзятины объелся?

Иннокентий набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.

– Никому лучше не станет, если ты его в отделение заберёшь.

– Я не понял, дедуля, мне твои документы проверить?

Иннокентий положил сумку на асфальт, достал паспорт и направление в уголовную инспекцию. Протянул.

– Пятнадцать лет в колонии строгого режима. За двух жмуров. А этот мальчишка еще и женщину голую не видел.

– Вообще-то видел, – вставил зачем-то паренёк, – но…

Мусор подозрительно смотрел на Иннокентия и не отвечал. Казалось, в его зажиревшем мозгу что-то не стыковалось, не срабатывало.

– Закончили? – спросил Иннокентий.

Тот кивнул.

– Так и быть. Поедете в отделение оба.

#6. АНЯ

Аня вышла из больницы, ища по навигатору автостанцию. Этот район она знала плохо и откровенно злилась на Рыжего, который оставил ее здесь одну. Минуты две стрелочка тупила, кидаясь то в серёдку Феодосийского залива, то в Симферополь, а потом повела Аню через стоянку скорой помощи. Кто-то истерически сигналил, воняло выхлопными. Экипажи без конца отъезжали и приезжали.

Аня с трудом выбралась из этого ада к трапецевидному скверу, в узкой части которого застыл полубарельеф-полубюст советского деятеля: взгляд – печальный, причёска – лохматая, бородка – козлиная. Мимо деятеля шла девушка в кумачовом пальто и вертела головой, будто высматривала кого-то. Ветерок играл хвостиком её волос, полами изорванной, грязной одежды.

Аня хотела было пройти мимо, затем узнала:

– Алекс?

– Чё? – Саша оглянулась, хмурая, мрачная, насупленная. Несколько секунд она рассматривала Аню будто надоевшего комара, потом лицо в ссадинах разгладилось, на щеках возникли ямочки, на губах – улыбка. – А, чудовище.

Аня решила пропустить подколку мимо ушей:

– Ты знаешь, куда идёшь?

– А ты?

– Я серьёзно.

– Вперёд, только вперёд. Что, кстати, с рукой?

Аня посмотрела на бинты, подкрашенные запекшейся кровью, пошевелила пальцами.

– У тебя есть где остаться до суда?

– Ну явно не дома. – Саша похлопала по карману, из которого торчал сложенный лист. – Передай спасибо своему питекантропу.

Аня не нашлась с ответом, и они перешли дорогу.

Сюда, видимо, ремонтники не добрались – асфальт напоминал спину мертвого и покрытого пылью слона, с которого медленно сходила кожа. Дул холодный ветер, пропахший известкой. Справа тянулись дома в оттенках песчаника, по большей части одноэтажные, с бежевой черепицей. Менялись только вывески и памятные таблички вроде «Чебуреки», «Парикмахерская» или «Здесь жил великий композитор», «Здесь жил великий художник», «Здесь жил великий поэт». Слева желтели изгороди, стриженные под батон хлеба; за ними осыпались восточные руины, торчал ветками парк и белела буква «Я» с алым сердечком в кружке.

– Тебе нужна какая-то помощь? – спросила Аня.

– Ох, ну прекратите, сударыня.

– Что?

– Сама разберусь.

На последних словах Саша помрачнела, оглянулась. Аня отвела от лица волосы и проследила за её взглядом: «Самса», «Гемотест», «Аптечный склад» – ничего интересного. Кивнув с досадой, она ускорила шаг, как бы отделяясь в этой прогулке от Саши.

– Ты очень добрая, – сказала та тихо и как-то искренне, без своей обычной манеры.

Аня приостановилась, оглянулась.

– Вовсе нет.

– И, видимо, скромная.

Ане сделалось до страшного неловко. Хотелось по-детски закрыть уши и переменить разговор на какую угодно тему.

– Ты правда ничего не помнишь?

Саша покачала головой и в который раз осмотрелась.

– И почему сестра приехала к тебе, тоже не помнишь? После такого перерыва?

Саша вытянула шею, словно заметила кого-то на другой стороне улицы, и прошептала:

– Не поняла?

– Твои родители сказали, что вы не общались.

Саша резко обернулась и смерила Аню грозным, если не злым взглядом.

– Мои родители плохо разбираются в современных технологиях. И тем более – в отношениях.

Аня растерялась на несколько секунд, поражённая резко сменой тона и настроения девушки. Что-то задело Сашу, но что?

Напоминание о родителях?

Мимо прогромыхал красный «жигуль», и они перешли на другую сторону по зебре. Слева показался голый сад, потянулась ограда из каменной кладки и синих решёток. Тротуар раздолбался в труху, от нормальной дороги оставался только прерывающийся ручеек, окружённый гравием и песком, где не хватало только памятной таблички: "Когда-то здесь лежал асфальт".

– Какой вопрос ты хотела задать?

– А? – не поняла Аня.

– Ну, козочка, что-то там… Пока твой питекантроп не вмешался.

– Да… глупость.

– Как хочешь.

– Ага. А то я… – Аня отмахнулась, – а то мне опять влетит.

В молчании они прошли улицу, другую, наконец обнаружили невидимую остановку. Знаков здесь не было, навеса не было, и догадаться о ней можно было лишь по метке на «Яндекс-картах» да по толпе людей, ожидающих автобуса.

Судя по навигатору, ожидать предстояло и Ане. Она размяла спину, посмотрела на слепящее солнце, которое бесконечно-медленно двигалось по безоблачному небу. Один мужчина курил, другой, помоложе, договаривался о покупке квартиры в Алуште.

Было нестерпимо скучно.