#2. СТАНИСЛАВ

– …Разрыв селезенки, перелом позвоночника, таз… обе ноги, – перечислял Станислав. У окна закипал чайник, на стуле справа Галактионова стучала ручкой по т-образному столу. Переключатель ручки не срабатывал и только пружинисто скрипел-елозил в корпусе. Станислава едва не передергивало от этого, и он старался заглушить мерзкий звук голосом: – В общем, пока жива.

– Вторая тоже в больнице?.. – уточнил отец. – А… А-а… как её там?..

Сколько знал Станислав своего отца, тот всегда путался в именах. Тем удивительнее, что эта особенность не помешала Константину Михайловичу Герасимову дослужиться до подполковника юстиции и руководства Кировским следственным отделом, а также пропихивать всюду своих знакомых, детей своих знакомых и детей их детей.

– Александра, – напомнил Станислав. – Ушибы, сотрясение, больше ничего. Бампер у «Хюндашки» оказался мягкий. Ну или у неё кости крепкие.

– Амнезия, – заметила Галактионова и, когда Станислав зыркнул на неё, поспешно отвела взгляд.

По всему выходило, что Константин Михайлович слишком близко к сердцу принял на себя роль крестного отца, когда вытаскивал Галактионову из купели: ничем иным Станислав не мог объяснить ни ее присутствие в кабинете, ни в своей жизни вообще.

Неистребимое.

Неисправимое.

Назойливое присутствие.

Станислав хрустнул шеей и посмотрел на часы.

Было 10:40. Из оконного проёма, где двое рабочих устанавливали стеклопакет, дул холоднючий сквозняк. Пахло горячим пластиком от чайника и травами – из отцовского пакета «Крымского сбора». Неразборчиво трепался моноблок, показывая неизвестно кому выпуск новостей, а Галактионова, не прекращая, стучала и стучала ручкой.

– Амнезия, – повторил отец.

Чайник щёлкнул, выключаясь, и Станислав с трудом подавил желание ещё раз хрустнуть шеей.

Отец налил воду в чашки, поставил их на стол и вытащил из застекленного шкафа засушенное «юбилейное» и не менее засушенные «голландские вафли». Кроме еды, в шкафу руководителя следственного отдела почти ничего не было: одна папка-регистратор, одна фотография усатого мужчины («Учитель, без комментариев»), одна икона с Георгием Победоносцем.

Отец уселся и постучал обкусанным ногтем по своей чашке.

– Сбор прошлого года.

– Ты про чай или печенье? – пошутил Станислав.

– Очень смешно. Версии?

Станислав пожал плечами.

– Анализы на наркотики и алкоголь отрицательные. М-м…

Он открыл рот, но так и не нашёлся с продолжением и залил в себя «прошлогодний сбор». Трава травой. Галактионова взяла одно «юбилейное», скептически осмотрела и попробовала укусить. Отец последовал её примеру.

Несколько минут все молча хрустели печеньем, прихлёбывали, стучали чашками о т-образный стол.

– Не то чтобы версия… – начала Галактионова с набитым ртом, – теория…

Станислав вновь посмотрел на неё уничтожающим взглядом. Галактионова села ровно, дожевала «юбилейное» и, как отличница, положила обе руки на стол.

– Они шли два километра по шоссе. По разделительной полосе. С огромными баулами вещей. Это слишком целеустремленное действие. Если спросить психолога…

– Ты не психолог, – перебил Станислав, – а физик-недоучка.

Галактионова прищурилась в его сторону, но продолжила гнуть своё:

– Если спросить Гюстава Лебона: порой безумие передается, как эпидемия гриппа. Если в толпе один в панике побежит, вскоре побегут и остальные. Две сестры-близнецы… близнецы – это же вообще что-то с чем-то. Ударит одной кирпич в голову, и другая это почувствует. Квантовая запутанность на макроуровне.

– Кирпич… – повторил отец и отклонился на спинку своего потёртого кресла. Кресло жалобно заскрипело, отец насуропился. Видно было, что при всем хорошем отношении к Галактионовой он уже порядком устал и от сегодняшнего дня (к 10:40 утра), и от её криминологического постмодернизма. – Психолог ту… недополоманную осмотрел?

– Да, подтвердил шок, – ответил Станислав.

Галактионова снова завела своё:

– Ну… порой бывает сложно отличить ненормальность от шока. Скажем, человек абсолютно нормален во всём, кроме чёрного хлеба. А чёрный хлеб он не может разрезать. Или вот умирающая лошадь…

И отец, и Станислав скептически воззрились на Галактионову.

– Что? – она повела плечами. – Тест Войта-Кампфа.

Отец вопросительно наклонил голову и отхлебнул травяного сбора. Станислав поднял руку, собираясь пригрозить Галактионовой пальцем, но её уже было не остановить:

– Испытуемому говорят, что он наткнулся на лошадь с переломанным позвоночником. Лошади не жить, она умрет – это факт. Но умирать будет долго, в мучениях. Как поступит испытуемый? Большинство помогут – или сами, или отвезут к врачу. Ветеринар, наверное, добьёт. Остальное – патология.

– Так, я понял, – отец хлопнул ладонью по столу, – никаких лошадиных тестов. Аня, тебя это касается в особенности. В печёнках уже сидят беседы с этим вашим «ВРИО».

Она непонимающе развела руками.

– Ты не руками маши, а вспомни, где ты служишь и кем. Несмотря на все твои… твоего… – отец замялся, и в кабинете сделалось неуютно и тесно, будто из угла подялась поднялась незримая тень и заняла все свободное пространство. Впрочем, эта тень всегда следовала за Галактионовой.

– С рукой-то что? – Отец показал на забинтованную руку Галактионовой.

– Дизель.

– Дизель, – повторил он устало и посмотрел на Станислава.

– Давайте, дизелята, без художественной самодеятельности.

– Я не… Например? – удивилась Галактионова.

Отец повернул моноблок от себя и прокрутил выпуск «Чрезвычайных происшествий» до 6-й минуты. Через ночное шоссе, засекая время, бегала Галактионова – туда-сюда, как будто сдавала норматив по физподготовке. Была она в красном пальто и с причёской-хвостиком, как у проклятых близняшек.

Станиславу захотелось закрыть лицо руками.

– Я только… – начала Галактионова объяснять, но Станислав взглядом заставил её замолчать и соврал:

– Это по моему поручению.

Отец хрюкнул.

– И какая цель у этого поручения, мой дорогой сын?

– Проверить версию, мой дорогой папа, – съязвил Станислав в ответ.

– Какую? У вас ни одной.

Станислав открыл рот, поднял руку.

– Она… ну, не подтвердилась?..

– Чтобы воспроизвести эксперимент, надо воспроизвести его условия, – заметила Галактионова. – Чтобы понять, почему человек поступил именно так, нужно одеться, как он; ходить, как он… она то есть.

– Помолчи, а? – тихо сказал Станислав.

– Итого, – отец шлёпнул ладонью по столу, как судья – молотом, – в присутствии двух сотрудников ДПС, одного – МВД и одного – СК едва не погибли под колёсами машин две девушки, а грузовик с химически опасными веществами чудом не вылетел на встречку. Версий происшествия нет, а красна девица из МВД устраивает на месте преступления театр Станиславского. Всё верно? Журналисты нигде не ошиблись?

Станислав помычал, и отец добавил, глядя на Галактионову:

– Не испорти себе жизнь, как сама знаешь кто.

Тень за спиной Галактионовой, казалось, стала выше и тяжелее.

– Да не испортит… – буркнул Станислав, но и сам почувствовал, что прозвучало это неуверенно, будто щебет птенца.

#3. ИННОКЕНТИЙ

В темноте под епитрахилью были только духота и звуки. Пахло лежалой тканью, шёпотом молились заключённые, шуршала одежда. Голос старца, певучий и тонкий, надреснутый, разносился над Иннокентием:

– Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Иннокентий, вся согрешения твоя.

Иннокентий передвинул затёкшими коленями и прошептал: «Прости, Господи». Перекрестился. На него повеяло чем-то тёплым и радостным: бархатной осенью, бликами солнца на воде, чистым воздухом.

– И аз, недостойный иерей, – продолжал старец, – властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

Епитрахиль скользнула с макушки Иннокентия. На секунду или две его ослепило солнце, а потом он увидел над собой руку – она тянулась сверху, из золотого сияния.

Иннокентий прижался лбом и губами к этой руке, чувствуя её бугры и морщины. Затем она собралась в щепоть, перекрестила его и помогла подняться с колен.

Иннокентий размял затёкшие ноги, проморгался.

Солнце ушло куда-то в сторону, и он вновь оказался в привычном храме колонии. Горела свеча на престоле, молились мужики, успевшие подать заявления «на храм» – все в чёрной арестантской форме, как и Иннокентий, все в окружении прапоров с автоматами и овчаркой.

Раньше подобные службы случались редко. На Пасху или Рождество иногда наезжал «крестный ход» с позолоченным попом, который раздавал благословения и кропил через зарешёченные форточки, но в остальное время все просьбы заключённых о богослужении встречали отказ.

Раньше, да. Теперь был храм, который Иннокентий сам помогал строить, который сам чистил, мыл, украшал перед службами. Иннокентий знал, что в пять вечера солнце озаряло Архангела Михаила, и его лик будто светился сам по себе. В семь утра, вместе с рассветом, сюда просачивались «красные» и обыскивали алтарь, престол, требник – каждый угол, будто там было, что прятать. Даже сейчас в дверях нетерпеливо подглядывал на часы помощник дневального, типичный «козел», толстый и рыхлый, которому требовалось следить за богослужением. За «козлом» солнце заливало светом траву, зелёный забор с колючей проволокой и зелёную вышку с автоматчиком. Чуть дальше блестела голубая лента реки, а за ней уступами к свободе и лесу поднималась бетонка.

Воздух и небо. Их всегда не хватало, как не хватало и пресловутой свободы, даже не в смысле той, забытой уже, нормальной жизни, а в смысле свободы прогулки, свободы времени, свободы от безграмотных, душных сержантов и прапоров, вечно небритых, прокуренных, лузгающих семечки. Свободы от кепки с белой полосой и робы с такими же паскудно-белыми полосками, от ботинок с картонными стельками, от подлых, лживых и завистливых дневальных, продавшихся администрации за пачку сигарет. Свободы…

– Сирота! – крикнул помощник дневального, заметив взгляд Иннокентия. – На выход собираемся? Или ещё годик на нарах полежим?

Иннокентий с силой провёл ладонью по своей лысине и посмотрел на старца. Без солнечного нимба монах превратился в старичка из советских сказок, забавного и какого-то родного. Глаза у него были ясные и живые, пронзительно-голубые. Глаза человека очень молодого душой.

– Не нравится мне это, – прошептал Иннокентий. Старец почесал крючковатый нос и поинтересовался:

– Мне припомнить фразеологизм – из тех, что всуе не упоминаются?

– Да уже наслушался твоих фразеологизмов. Ну скажи: кто меня там ждёт? Одиссея уже через десять лет никто не ждал. А он царем был.

– Они не ждут, а ты им – радуйся. Каждому взгляду их и слову. Радуйся и помни, что их обидой тебя Господь испытывает.

– Галактионов, хватит сопли разводить! – крикнул помощник дневального.

Иннокентию захотелось стукнуть его пару раз об алтарь, и он перекрестился со словами: «Господи, дай мне смирения». Несмотря на эти потуги, в душе не прибавилось ни смирения, ни уверенности, что условно-досрочное принесёт хоть каплю радости.

– А если никогда они не простят? – обратился он снова к старцу. – А я как дурак?..

– Галактионов, на выход! – заорал уже где-то над ухом помощник дневального.

Иннокентий прикрыл глаза и в блаженной темноте под веками услышал напевный голос старца:

– Значит, это испытание твоё. Жить с ними рядом, любить их, но самому не быть ими любимым.

Иннокентий поднял взгляд на старца. Тот печально улыбнулся, словно знал, какие именно испытания уготовлены Иннокентию, и кивнул головой, мол, все, пора.

Уже не прощаясь, не обращая внимания на начотряда, Иннокентий пошёл прочь – из храма, из колонии, через КПП. На свободу. В первый раз за пятнадцать лет.

#4. СТАНИСЛАВ

Коридор больницы пах лекарствами и хлоркой. До середины стен его выкрасили небесно-голубым, от середины – оставили белым. Под ногами скрипела растрескавшаяся голубая плитка, но в окнах блестели новые стеклопакеты и бугрилась строительная пена.

Станислав на ощупь искал рукав халата, высматривал номер палаты и вполуха слушал Галактионову:

– …живет с матерью в Херсонесе, а Саша – с отцом, в Виноградном. Мать сказала, что Женя ни слова не говорила о поездке к сестре. Отец подтвердил. Сестры, по словам родителей, вообще не особо общались.

– То есть Женя приехала к сестре, подхватила её… 202-ая. – Станислав показал на голубую дверь впереди.

– И они с вещами куда-то побежали по шоссе.

Станислав посмотрел на Галактионову. Она пожала плечами, стянула волосы в хвост и направилась внутрь.

Палата была на двоих, такая же бело-голубая, как и коридор, с рассохшимися тумбочками и сетчатыми койками, от взгляда на которые у Станислава заныла поясница.

Женщина справа ругалась с медсестрой, лёжа, сонно, повторяя снова и снова: «Капельница… капельница… капельница…» Капельница и в самом деле стояла рядом с пациенткой, но, видно, как-то не так.

Вторая жительница палаты – светловолосая девушка в белой футболке, шортах и с ссадинами на лице – замерла у окна и настороженно разглядывала улицу.

Александра?

Ночью Станислав толком не рассмотрел её, но теперь она показалась ему миловидной. Волосы распущены волной, нос – клювиком, ушки – мартышкой. А ещё было в ее движениях что-то осторожное, даже опасливое, будто у зверька, за которым следил хищник.

Когда дверь скрипнула, девушка резко обернулась, к удивлению Станислава, напряжённая, если не злая. Мгновение – и она уже улыбалась. Перемена случилась так быстро, что Станислав насторожился.

– Мм, какой красавчик, – выдала она. Станислав переглянулся с Галактионовой, но та лишь округлила карие глаза и ничего не сказала.

– От окна отойдите, – отчеканил Станислав. – Александра Ивановна!

Девушка встала на подоконник, едва не свалив бутылку воды, расправила руки в стороны.

«Акробат хренов», – подумал Станислав, а она перепрыгнула на кровать, поклонилась, упала навзничь. Медсестра и женщина с капельницей замолчали.

– А ты в этой паре, – Александра улыбнулась Галактионовой, – наверное, чудовище?

По палате густой ватой ползла тишина. Галактионова нахмурилась, Александра развела руками.

– Да шутка! Ну смешно же… «Красавец и чудовище».

Тишина наливалась свинцом.

– Не красавица, а красавец, – попыталась объяснить шутку Александра. – И… и чудовище.

– Да уж покрасивее некоторых, – вставил Станислав неожиданно для самого себя. Он имел в виду Галактионову, но та, видимо, не поняла или не поверила и посмотрела на него с подозрением.

– Александра Ивановна, вы понимаете, кто мы? – снова взялся за дело Станислав.

– Можно просто «Алекс».

– Александра Ивановна, какой сегодня день?

Она задумалась, села по-турецки и стала заплетать волосы в косички. Медсестра ушла, женщина с капельницей прикрылась рукой от света.

– Понедельник? Нет, вторник. – Александра повернулась к Галактионовой. – У тебя нет зеркальца? Мой телефон забрали ваши питекантропы.

Галактионова полезла карман пальто, пошебуршала там и достала чёрное зеркальце-расческу.

– Год? – спросил Станислав.

Александра взяла зеркальце, открыла. Посмотрелась. Надула губы бантиком.

– Ну прекратите, сударь. Я в своем уме.

– Год!

– Сумма цифр года – 21, – Александра поправила выпавший локон. – Корень квадратный… 44 с чем-то. Как ты думаешь, я симпатичная?

– Александра Ивановна…

– Алекс.

Станислав почувствовал, что теряет терпение и постарался говорить максимально четко и твёрдо:

– Александра Ивановна. Два ведомства разбираются с вашей вчерашней свистопляской. Вы это будете как-то объяснять?

Александра опустила зеркальце.

– Ты не ответил на вопрос.

В солнечном сплетении что-то вспыхнуло. Станислав шагнул вперёд, и в этот момент ему на плечо легла забинтованная рука Галактионовой. От бинтов неприятно пахло какой-то мазью, но этот простой жест успокаивал, заземлял.

– Алекс, ты симпатичная девушка, – сказала Галактионова.

Александра улыбнулась.

– Ты тоже. Насчёт чудовища я пошутила.

– Нам надо понять, что вчера случилось. Это какое-то недоразумение или?..

Александра чуть повернула зеркальце, и у Станислава мелькнуло в голове, что она не собой любуется – наблюдает за улицей.

За кем? Кого она ищет?

– Не помню. А ты не знаешь, где мои серьги? И одежда?

Станислав открыл рот, но Галактионова крепче сжала руку на его предплечье и спросила:

– Ты знаешь, что с твоей сестрой?

Александра защёлкнула зеркальце и протянула обратно.

– Догадываюсь ли я, что с ней все плохо? Догадываюсь. Говорили ли мне что-то о ней? Нет.

– Ее оперируют. Са… Алекс, мы должны понять, почему всё это произошло.

Александра застонала, бухнулась на постель и натянула одеяло на голову.

– Да что ты с ней?.. – Станислав рванул одеяло и швырнул на пол.

Александра, кажется, впервые за разговор растерялась и заметно покраснела.

– Больной?

– Здоровый! Дальше выкобениваться будем?

Женщина с капельницей поднялась, всполошилась, запричитала.

– Слав, децибелы, – попыталась успокоить Гагактионова. – Алекс, что вчера случилась?

Александра приблизила свое лицо к лицу Станислава и прошептала с вызовом:

– Не. Пом. Ню.

Он отшатнулся, будто на пружине; в сердцах махнул рукой.

Александра, сердитая, красная, демонстративно поправила причёску, глянула в окно.

– Так, пока закончим, – примирительным тоном сказала Галактионова. – Мы вернёмся позже. Идёт?

Она взяла Станислава за плечо и потянула к двери.

– А… а можно мне как-то на улицу? – донеслось сзади.

Когда Станислав оглянулся на Александру, она сидела с невиннейшим видом. Ангелочек, блин. Солнышко.

В этот раз Станислав сдержался – достал из портфеля два листа и шлёпнул на колени девушке.

– Ставь автограф и вали.

– Не думаю, что это… – начала Галактионова, но Станислав так посмотрел, что рот у неё закрылся.

Александра проглядела подписку. Перевернула. Перевернула снова.