5

Сын был для Елены всем – самой главной радостью, самым близким человеком, светом в окошке, надеждой (хотелось верить, что и опорой), смыслом жизни… Она тряслась над ним не только потому, что он был единственным и к тому же часто болел, но и потому, что на собственном печальном опыте узнала, как подчас невинное на первый взгляд событие, шутка, игра, может перечеркнуть всю жизнь. Слава богу, что ей хватало ума сдерживаться, не перебарщивать с опекой, чтобы сын рос человеком самостоятельным. Впервые отпустив Рому от себя – одноклассник пригласил провести выходные на даче, – Елена места себе не находила, казалось, за двое суток и глаз не сомкнула, но звонила сыну всего два раза. В пятницу вечером – узнать, благополучно ли доехали, и в воскресенье утром, уточнить, когда ждать возвращения – к обеду или к ужину. Заодно порвала с тогдашним своим любовником, который, узнав об отъезде Ромы, неприлично обрадовался и сказал что-то вроде: «Наконец-то мы можем побыть вдвоем». Елена спокойно, не повышая голоса, несмотря на то что внутри кипел прямо-таки вулканический гнев, объяснила идиоту, что ему лучше найти себе женщину без детей. Закончив объяснение, сунула уже бывшему любовнику в одну руку принесенную им бутылку вина, а в другую – розу на длинной ножке, традиционный субботний дар, и указала на дверь.

После того случая она уже не рассматривала, не воспринимала никого из мужчин в качестве спутника жизни. Какой смысл тешиться иллюзиями, если в конце концов им, иллюзиям этим, суждено разбиться? Подруги, у детей которых были отчимы, в один голос утверждали, что мужчинам нужно время для того, чтобы привыкнуть к детям. Пока, мол, вместе жить не начнете, ничего ожидать не стоит. Но Елене это утверждение казалось по меньшей мере странным. Разве правильно решаться на столь серьезный шаг, как брак, в надежде на то, что муж «привыкнет»? А если не привыкнет, что тогда? И разве любовь к женщине не означает любви к ее ребенку? Как можно разделять мать и ребенка? Как можно радоваться тому, что «наконец-то мы остались одни» (ох уж это гаденькое «наконец-то», оно взбесило Елену больше всего), да еще и потирать при этом руки? К черту таких кавалеров! Недаром персидский поэт и философ Омар Хайям сказал: ты лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Нынешний друг, бухгалтер с хлебокомбината Максим Михайлович Манухин, которого в городе прозвали МММ, в первую очередь нравился Елене своим отношением к Роме. Дети очень чувствительны и ранимы, а подростки в особенности. Всюду им мерещится покушение на их права и свободу, то и дело кажется, что их, пятнадцати-шестнадцатилетних, продолжают считать детьми. Максим общался с Ромой как с равным. Обращался к нему на «вы», интересовался его мнением по поводу различных событий, происходивших в городе (глобальные мировые проблемы Максима совершенно не занимали), деликатно высказывался по поводу творчества. Хвалил сдержанно, мог сказать, что «вот это» не очень нравится, короче говоря – не подлизывался. Ну и, конечно же, никогда не позволял себе намеков на то, что Рома ему мешает или чем-то тяготит. Одно время, поначалу, Елене казалось, что с Максимом у нее может что-то получиться, но это наваждение быстро прошло. Она поняла, что отношение Максима к Роме не является чем-то этаким, особенным, «утверждающим и подтверждающим», как выражалась мама. Просто характер у человека такой, уживчивый. Умеет он нравиться людям и находить с ними общий язык. А если вникнуть, то ему все едино – что Рома, что Ерема… По большому счету он и к Елене относился так же, вполне допуская, что на ее месте могла бы быть другая женщина. Елена не обижалась. После исчезновения мимолетного наваждения ее отношение к Максиму было точно таким же. Приятный интеллигентный человек, заботливый любовник, непьющий, неназойливый, необременительный. Да-да, именно так – необременительный. Это слово лучше всего подходило Максиму. Но не боец, не защитник, не опора. Узнав про Еленины проблемы с «варягами», вздохнул и посоветовал отступиться. Сказал, что против лома нет приема и что любой мелкий бизнес рано или поздно приводит к крупным проблемам. И вообще учителю математики с многолетним опытом ведения собственного дела лучше податься в бухгалтеры. Свою профессию Максим считал лучшей на свете. Сидишь себе тихо-спокойно в кабинете, циферки в графы вписываешь и, самое главное, не принимаешь никаких решений. Все определяет директор, а бухгалтерское дело – исполнять.

Максим работал на хлебокомбинате уже пятнадцатый год. Пересидел трех директоров (одного застрелили, другого заменили, третий умер от инфаркта прямо в кабинете) и втайне, кажется, этим гордился. Зная, что отец Елены когда-то был главным инженером хлебокомбината, и желая сделать ей приятное, Максим любил повторять, что сейчас комбинат уже не тот, что раньше, при социализме. Елена однажды не выдержала и спросила, откуда он мог знать, каким был комбинат три десятка лет назад. Максим уловил в ее голосе раздражение и больше на эту тему не разглагольствовал. Он вообще очень чутко улавливал ее настроение, он все чутко улавливал и старался делать то, чего от него ожидали окружающие. В постели это качество Елене очень нравилось, а вот в жизни не нравилось совсем. Человек, тем более мужчина, не должен быть похожим на флюгер, поворачиваться по ветру. Она удивлялась тому, как бесхребетный конформизм Максима расходится с его мужественной внешностью. Чеканный профиль, волевой квадратный подбородок, гордая посадка головы… Ах, как часто внешность бывает обманчива. Станислав тоже был таким мужественным, таким надежным…

Станислав… Станислав как в воду канул, за все эти годы ни разу не подал весточки о себе, не попробовал разыскать Лену, несмотря на то что сделать это было нетрудно, ведь она жила по тому же самому адресу, который указывала в анкете при поступлении в институт. И номер домашнего телефона у нее не менялся. Реставрация отношений со Станиславом была невозможна, но если бы он захотел увидеть сына, поддерживать с ним отношения, то Елена бы этому препятствовать не стала. Тут Роме предстояло решать, не ей. Но Станислав не давал о себе знать. Однажды в телевизионном выпуске новостей Елена увидела сюжет о приезде премьер-министра в ее альма-матер. За спиной ректора мелькнуло знакомое лицо. Станислав совершенно не изменился, только волосы импозантно тронуло сединой. «Раз стоял сразу за ректором, значит, сделал карьеру», – подумала Елена и переключилась на другой канал. Рома, помнится, еще удивился, чего это вдруг мама смотрит футбол?

В первый раз Рома спросил об отце в четыре года. Елена ответила, что папа живет далеко, что он очень занят и не может к ним приехать. В сущности, сказала правду, потому что так оно и было. Рома удовлетворился ответом. Спустя три года вопрос прозвучал снова. Поскольку ребенку было уже семь лет и он начинал понимать, что к чему, отделаться одной фразой не получилось. Пришлось рассказать подробности, разумеется, в сильно смягченном виде. Сначала мы с папой дружили, а потом поссорились, да так сильно, что расстались. Теперь у папы своя жизнь, а у нас с тобой своя. Как-то так. Рома не расстроился, да и какой смысл расстраиваться, если он ни разу в жизни не видел своего отца? Только спросил, кто папа по профессии. Узнав, что педагог, поскучнел (не иначе как представлял отца на более героическом поприще) и больше вопросов не задавал.

Елена очень радовалась тому, что в Рогачевске никто не знал подробностей ее неудачного романа со Станиславом и потому не может рассказать их Роме. Зачем ребенку знать о том, что родной отец настойчиво советовал его матери избавиться от него? Подробности знала только мать, но та, оберегая «семейную честь» (вот уж понятие из средневековой Италии!), держала язык за зубами. Мать вообще не любила делиться сокровенным с окружающими, даже в близком кругу подруг рассказывала только то, что считала возможным предать огласке. Невероятно, но ей удавалось на протяжении многих лет скрывать свой роман с заместителем директора энергетического колледжа Борисом Савельевичем Тертычным. Скрывать ото всех, в том числе и от детей. Это в Рогачевске-то, где о каждом чихе немедленно становится известно всему городу.

Елена узнала о романе матери только после ее смерти. Сначала удивилась тому, как горько рыдал во время похорон совершенно посторонний человек, а когда услышала проникновенный, можно сказать – родственный тост на поминках, то что-то заподозрила. Тертычный уходил с поминок последним. Попрощавшись, вернулся с порога и, глядя на стоявший у окна портрет матери, рассказал, что они много лет были близки и он несколько раз предлагал матери пожениться, но она отказывалась. А встречались они в Твери, подальше от любопытных глаз. На такой конспирации настаивала мать. Конспирацию она соблюдала и после инфаркта. Разрешала Борису Савельевичу навещать себя только в отсутствие дочери и внука, причем просила приходить огородами, через заднюю калитку. Елена едва сдержала улыбку, представив себе, как солидный, представительный Борис Савельевич крадется огородами к ним домой, щуря близорукие глаза. Именно крадется, это по улицам ходят, а огородами можно только красться. Она так и не поняла, зачем матери понадобилось скрывать свой роман с Борисом Савельевичем, ведь никто бы в городе, за исключением самых безмозглых сплетников, не стал осуждать вдову за связь с холостым мужчиной. Однако же вот скрывала.

Елена свои романы скрывать не считала нужным. С женатыми мужчинами она принципиально дел не имела, а в отношениях незамужней женщины и неженатого мужчины ничего постыдного не видела. Дело житейское, обыкновенное и смотреть на него надо без ханжества. С другой стороны, она была не директором школы, как мама, а всего лишь владелицей кафе. Ей не надо было соответствовать эталону, ей бы никто не сказал: «Вот вы наших детей воспитываете, а сами…» Директор школы в маленьком городке – это не просто должность, это нечто большее, светлый образ, человек, который должен быть примером для всех на долгие годы.

Что бы сказала мама, узнав, что ее внук убил человека? Пусть без намерения, по неосторожности, но все-таки убил.

Впервые в жизни Елена подумала: как хорошо, что мама не дожила до сегодняшнего дня. Подумала и совершенно не ужаснулась своим мыслям.