Вот это лучники поняли, засели в кустах, приготовили стрелы…

Двое остались с лошадьми, один – тиун Степан Иваныч – на островке, с Кольшей, – на ходу прикидывал Игорь-Довмонт. Остается чертова дюжина – тринадцать. Из них сам князь и его люди – трое, остальные разбойники, из которых доверять по большому-то счету можно только Рогнеде. Впрочем, эта взбалмошная девчонка держала своих людишек в узде, а как уж ей это удавалось – бог весть. Юную атаманшу в шайке уважали, а некоторые – и побаивались, к тому же зеленоглазая красотка служила лесным татям еще и в качестве талисмана, ибо никогда не выпускала из своих тонких, но крепких рук неверную птицу-удачу.

Лучников оказалось шестеро, их всех князь, не раздумывая, оставил в засаде. Ведь кто знает, сколько этих язычников на самом деле?

– Господи-и-и… – сыскные парни – Кирилл и Семен – разом перекрестились, как только увидели трупы, распятые на вкопанных в землю столбах.

В основном – молодые, даже юные, девы. Нагие. У каждой – содрана кожа со спины, у каждой – перерезано горло.

– Чтоб помучились, – пояснила Рогнеда. – Но недолго. Ножом по горлу – чик. Кровушка бы-ыстро вытечет.

– Смотрите-ка, тут и парень, – показал рукой один из разбойных, здоровущий черноусый бугай – косая сажень в плечах.

В отличие от несчастных девчонок, отрок был одет. Длинная, до самых пят, рубаха, ослепительно-белая, с вышивкой красными шерстяными нитками по вороту, подолу и рукавам. Поверх рубахи – алый шелковый плащ. По тем временам – вещица дорогущая неимоверно. Шелк-то из далекого Китая привозили, как зеницу ока берегли. На подол праздничного кафтана полоску пришить, нарукавники справить, богатство свое показать – и то за счастье. А тут – целый шелковый плащ! На покойнике. Окромя же плаща – еще и серебристый шлем! Так вот, на голову мертвую и надетый. Привязан надежно ремешками – не спал, когда голова свесилась. Да! И ни капли крови. Лишь на шее – красный рубец.

– Задушили парня, – подойдя ближе, покачал головою Довмонт. – Впрочем, не его – меня. Смотрите, что на плаще-то вышито…

– «Кунигас Даумантас» – корявились на плаще желтые шитые буквицы. Латынь. Но по-литовски. Видать, чтоб богам было понятно, кого имели в виду. Что ж, теперь никаких неясностей не осталось. По княжью душу явились язычники из не такой уж и далекой Литвы. Именно так и никак иначе.

– Хоп! – кто-то рядом хлопнул в ладоши, и все дружно повалились в траву, пропуская просвистевшие над головами сулицы.

Копья летели из дубравы… оттуда же выскочили дюжие парни с секирами и мечами. Около дюжины человек… Нет! Уже две!

Вскочив на ноги, Довмонт обернулся к орешнику и махнул рукой… Тут же крикнул:

– Лежа-ать!

…и сам грохнулся наземь!

Ох, не зря князь оставил засаду. Меткие разбойничьи стрелы сразу же вывели из строя добрую половину язычников! Остальные, сообразив, в чем дело, схоронились в зарослях… Правда, долго не высидели.

Здоровенный молодой бугай с нечесаными патлами и бородою вдруг поднялся на ноги и, не торопясь, вышел на опушку. Оглянулся с ухмылкою и, скинув рубаху, ударил себя кулаком в грудь:

– Выходите, трусы! Кто там у вас за главного? Выходи!

Язычник казался огромным. Ростом около двух метров, с широченными плечами и буграми мускулов, грозно перекатывающимися под потной кожей, он чем-то напоминал быка. Чуть наклоненная голова, поистине бычий загривок, мощная, покрытая синими татуировками грудь. Приплюснутый нос, в который так хотелось вставить кольцо, маленькие, дышащие невиданной злобой, глазки, сверкающие из-под массивных надбровных дуг. Руки… несоразмерно длинные руки… как у орангутанга… впрочем, не совсем…

Неандерталец! Да, да – именно он. Игорь-Довмонт ахнул – неужто подобные существа еще сохранились в диких литовских лесах? Да нет, наверное, уж никак не могли. Просто похож. Один тип.

Правой могучей ручищей бугаина сжимал огромную суковатую дубину, больше напоминавшую вырванное с корнями дерево. Впрочем, свое грозное оружие язычник тут же отбросил в сторону, чуть не пришибив кого-то из своих. Выбросив, вытянул вперед руки и пошевелил корявыми пальцами…

– Ну, идите же, трусы!

Бахвалился, нехристь. Поединщика ждал. Что ж, будет тебе поединщик!

Довмонт поднялся на ноги… Но его тут же опередила чья-то стремительная и ловкая тень.

Рогнеда!

В три прыжка безбашенная девчонка оказалась рядом с бугаем. Ухмыльнувшись, сняла перевязь с мечом – недавним княжеским подарком – нагнулась, аккуратно положила в траву. Потом вдруг резко распрямилась, словно пружина, подпрыгнула, метнулась стрелой, уже в воздухе вытянув ногу и ударив язычника в лоб!

Хороший вышел удар! Иного бы враз снесло напрочь… да только не этого быка! Дерзкое нападение разбойницы лишь раззадорило «неандертальца». Хмыкнув, он помотал головою и глухо, по-звериному, зарычав, с неожиданным проворством бросился на девчонку. Та даже не успела сообразить, что происходит… Издав жуткий крик, язычник сгреб атаманшу в охапку, тут же сорвав с нее рубаху и порты. Заломив девушке руки, глумливо осклабился…

Все произошло очень быстро… и что-то еще должно было вот-вот произойти. Что-то очень мерзкое, гнусное…

Довмонт раскрутил на бегу шестопер…

«Неандерталец» громко завыл, рассупонивая штаны…

Князь метнул свое оружие…

С громким противным хлюпаньем перья шестопера впились в череп врага. Прямо в лоб!

Бугай замер. По щекам его потекла темная кровь пополам с мозгами… корявые пальцы разжались, выпуская жертву…

Оскорбленные в своих лучших чувствах язычники выскочили из кустов, явно намереваясь как следует проучить наглецов, не дать им ни малейшего шанса на спасение!

Подбежав, князь схватил разбойницу за руку и потащил за собой. Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь, на опушке.

Горячие поклонники Перкунаса между тем ловили своими телами стрелы. Впрочем, эти суровые парни презирали смерть… как презирали теперь и бывшего литовского кунигаса. Видано ли дело? Не ответил на вызов. Девку вместо себя подослал, трус. Да еще так подло убил – унизил! – славного поединщика. Побоялся схватиться по-честному, один на один, как и положено воину. Поступил, как подлый трус, да падет на него вечное презрение!

Язычники-литовцы всегда отличались не только презрением к смерти, но и некой особой моралью. Только вот Даумантасу с недавних пор было плевать на мораль, особенно – на первобытную. Игорь-то был современный человек – циник. И действовал, и поступал – соответственно. Совершенно напрасно наивные почитатели ужей ждали от князя соответствующего поведения, совершенно зря! Просчитались, увы.

– Добейте всех, – покинув свое убежище, приказал Довмонт.

Кто-то из валявшихся в траве литовцев, скрипя зубами, из последних сил бросился на князя… и тотчас же наткнулся на нож.

– Только умоляю – никого не пропустите, – вытащив клинок из обмякшего тела, князь без всяких эмоций вытер его об рубаху убитого и подошел к Рогнеде.

Разбойница уже успела одеться и теперь, усевшись под дубом, натягивала сапоги. Завидев приятеля, девчонка улыбнулась, пожаловалась:

– Вот ведь свинья! Рубаху всю разорвал… Теперь только новую.

Князь присел рядом, погладил подружку по плечу:

– Да не шибко-то и разорвано. Зашить – и все дела.

Зря такое молвил! Вскинулась красавица дева, очами сверкнула, едва по загривку не огрела:

– Ты мне штопаное предлагаешь носить?

– Извини, – развел руками Довмонт. – Подарю тебе рубаху. Тебе какой цвет по нраву? Лазоревый?

– Ну да, лазоревый. Ты же знаешь! И… чтоб вставки шелковые по подолу были.

Пришлось обещать, чего уж. Главное, потом не забыть бы и про рубаху, и про вставки шелковые.

Погибших литовцев князь велел похоронить в общей могиле, в изголовье которой воткнули дубовый кол. Отправив всех прочь, Довмонт задержался, украсил кол цветными ленточками, оторванными от подола плаща:

– Прими, великий Перкунас, этих славных парней. Они были добрыми воинами здесь… столь же истово будут служить и тебе. Пусть светит их душам утренняя звезда Аушрос Варта.

Довмонт не испытывал никаких сомнений относительно правильности своих действий. Язычников нужно было добить, ибо они ничего не сказали бы. И тогда какой толк тащить за собой раненых? Выхаживать будущих мстителей? Ну уж нет, не дождетесь.

Прихватив с болотного островка Кольшу с тиуном, князь и его люди простились с разбойниками на берегу реки. Там, где их терпеливо дожидалась резная ладейка, точнее говоря – ее чернобородый хозяин и два его холопа-гребца. Попробовали бы не дождаться, ага!

* * *

Уничтожение язычников-литовцев явилось хотя и важным, но все же побочным делом: главной своей цели – отыскать пресловутых убийц и выяснить их мотивы – Довмонт и его люди так и не достигли. Разве что отыскали сбежавшего отрока – Кольшу, и это можно было считать продвижением. Раз какие-то злодеи его ищут, так можно было использовать парнишку в качестве живца. Что и делали. Правда, результатами покуда похвастаться не могли.

Как ни отпирался Кольша, а все же пришлось ему вернуться на усадьбу к тетке Мордухе. Только теперь рядом с усадьбой всегда ошивался кто-нибудь из сыскных – Осетров Кирилл или Семен, а то и сам Степан Иваныч, тиун. Впрочем, на повседневную жизнь отрока это никак не влияло. Тяжелая на руку вдовица по-прежнему заставляла Кольшу работать от зари до зари, да, не стесняясь, била. Как всегда. То затрещину влепит, то ногой пнет, а бывает – и велит выпороть на конюшне. Чаще всего – не за дело, а чтоб место свое знал.

Терпел Кольша. С обидой, но терпел. Каждый день ждал, когда же убийцы объявятся? Вот, как схватят их, так Степан Иваныч, тиун, обещался отрока к себе в рядовичи взять да приставить к сыскному делу. А что? Все по закону, по «Правде русской». Колька Шмыгай Нос ведь не челядин, не холоп обельный, не закуп и даже не смерд. Сам себе хозяин! Захочет, сей же час от вдовицы уйдет. Было бы куда только.

Одновременно с ловлей убийц на живца сыскные занялись и немцем. Тем самым шкипером с барки «Красная корова». Как помнил князь, звали шкипера Йост Заммель. Герр Йост Заммель из Ревеля. Можно, конечно, было схватить подозрительного немца за шкрябень, да в пыточную. Глядишь, и поведал бы что-нибудь… Или – не поведал бы, если и впрямь – ни при чем. Однако ссориться с иностранными купцами для Пскова было бы очень невыгодно, ни посадник, ни вече на такой шаг не пошли бы. Пришлось действовать тайно, на свой страх и риск.

– Шкипера брать покуда не будем, – лично предупредил тиуна Довмонт. – А последить – последим.

– А если он ничего делать не будет? – Степан Иваныч вскинул глаза. – Просто дождется конца торговлишки да поплывет к себе в Ревель. Так мы и не узнаем ничего.

– Уплывет, значит, и впрямь ни при чем, – нахмурился князь. – Тогда зря мы на немцев грешили.

– Как сказать, княже. Как сказа-ать, – покачав головой, тиун пригладил бородку. – Если предположить… предположить только, что шкипер Йост Заммель – соглядатай орденский… или епископа ревельского человек – не важно. Важно, что тогда он должен здесь, в Пскове, своих людей иметь. И как-то с ними связываться… как и они с ним. Сведения важные передавать.

– Немец, конечно, во Пскове птица не редкая, – вслух предположил князь. – Однако на виду, проследить можно.

– Да можно! – тиун хохотнул и устало прикрыл веки рукою. – Ежели он хоть что-то делать начнет. Встретится с кем-нибудь, записку передаст через торговых отроцев… Или, наоборот, ему передадут. Ежели во Пскове что-то важное вдруг случится.

– Случится, – неожиданно улыбнулся Довмонт. – Обязательно случится… и не вдруг, а сегодня же.

Князь громко расхохотался, уж больно забавно выглядел в этот момент Степан. Посмеявшись, кликнул слугу да угостил собеседника квасом… Заодно угостился и сам, после чего продолжил, заявив о том, что собирается внести важные изменения в строительство новой городской стены.

– У меня сегодня совет тайный… Ежели средь вечных славных мужей предатель, соглядатай немецкий… так он может и…

– Полагаете, и его возьмем?

– Если шкипер при делах – обязательно достанем! Хватило б для слежки людей.

– А вот это уже моя забота, княже.

Шкипер засуетился уже с утра! Обычно он день-деньской безвылазно сидел у себя на барке, отлучаясь разве что в выстроенную на берегу общественную уборную, а тут вдруг проявил необычайную активность. Спустился – бегом сбежал – по сходням, бросился сначала в немецкую церковь, недавно выстроенную на дворище заморских гостей – купцов, затем в корчму на Застенье, где и засел с кружкой свежесваренного пива в обществе двух рижских приказчиков и одного подмастерья.

– Собеседники, похоже, случайные, – тут же доложили князю. – В уборной же, на стенке, кто-то две полосы углем провел – условный знак, верно. Ранее никаких таких полос не было.

– Ага! – Довмонт радостно потер руки. – Все ж засуетились, суки! Теперь и у себя предателя вычислим… и немца на горячем прихватим. А, Степан Иваныч? Так?

– Так – да не так, – скептически кривил губы тиун. – Они ведь лично-то встретятся вряд ли. Разве что немца пытать…Так, а что на это посадник скажет? Вече?

– Это да-а, – вздохнув, князь с досадою покусал губы. – Верно мыслишь, Шара… тиуне! Не дадут нам санкции на арест.

Сыскной вскинул глаза:

– Чего нам не дадут, княже?

– Схватить не дадут. И в пыточную кинуть не разрешат. Эх! И как тут работать?

Про то, что в высших городских кругах есть предатель – а то и не один, – Довмонт догадывался давно. Не могло так быть, чтоб не было! Кто-то обо всем докладывал в Новгород, кто-то – великому владимирскому князю, а кто-то – немцам, архиепископу дерптскому, или того хуже – ордену. Немецкая партия во Пскове всегда была очень влиятельной, многие не видели ничего худого в том, чтобы вместо присланного из Новгорода посадника посадить наместника великого магистра с отрядом рыцарей и кнехтов. Тевтонец точно так же защищал бы Псков от чужих притязаний… в том числе – и от Великого Новгорода, надоедливого старшего братца. Так что многочисленные шпионы окопались во Пскове крепко, и взять их вот так, за здорово живешь, нахрапом, было никак не возможно. Даже и связного – того же шкипера – просто так не взять! Схватишь – обязательно прознают, обязательно найдутся защитники, поднимут вой…

– Схватить, может, и не схватим, – задумчиво глянув в оконце, промолвил князь. – Но кое-что вызнаем, точно. Глаз со шкипера не спускать! Чувствую, ох, не зря он засуетился.

Довмонт, конечно, не выдержал, решив принять личное участие в деле. Степан Иваныч, тиун, к слову сказать, был этим решением весьма доволен. Еще бы – сам князь брал на себя ответственность за всё!

В корчме на Гончарной улице, что на Застенье, ближе к вечеру стало довольно людно. Прослышав про свежее пиво, потянулись с пристани заморские гости – не только корабельщики, но и приказчики, а то и сами купцы. Хватало и своего, обычного, люда – по пути из города заглядывали в корчму и бродячие, и артельщики, и крестьяне, и вот, скоморохи – пели, играли, ходили колесом.

– Ах, дуда моя, дуда… Ах, дуда, ох, дуда!

Да вприсядку! Да с трещотками. Да с бубенцами! Весело!

По мысли князя, скромненько притулившегося в дальнем углу, дело шло к хорошей драке. И таковая не замедлила начаться. Кто-то кого-то толкнул, случайно или намеренно – бог весть. То ли немец – русского, то ли русский – немца. Да еще и датские – из Ревеля – купцы были, и шведы. Да и русские – вовсе не заодно. Псковичи, новгородцы, полоцкие… разные все.

Началось!

– А, так ты нас не уважаешь? Вот тебе, собака!

– От собаки слышу, ага!

Удар! Хороший, увесистый – прямо в лоб. Ответка – слева в скулу – прилетела незамедлительно. Тот, кто бил первым – рыжебородый мастеровой в серой свитке – отлетел в угол, упав прямо на князя.

Довмонт вежливо посторонился – да не тут-то было! Плечистый, с глазами навыкате, парень – второй забияка, – подскочив, схватил князя за ворот, занес для удара руку:

– А! Да вы все заодно тут!