– Пф-ф! – вскинул голову Фраги, но бокал подставил.

– Карсис, скажи, как Боаро? Жив? – спросил Штессан. – Кто-нибудь жив из наших? Олтлерой, Каварго, Син-Варсин?

– Погоди.

Бульканье. Звон стекла.

У Лёшки затекла спина, ноющая боль стала подёргивать плечо, но он боялся пошевелиться.

– За нас, – сказал Фраги, отделённый от него стенной панелью и тремя метрами пространства. – За гвардию.

– За гвардию, – эхом повторил Штессан.

– Ф-фу! – шумно выдохнул отставной капитан, глотнув коньяка. – Нет, неплохо. Думал, будет хуже. Но греет.

Он сел на подлокотник. Несколько секунд его пальцы задумчиво крутили опустевший бокал.

– Боаро видел, – сказал Фраги, помолчав. – Это было весной, когда Второй кнафур пытался прорваться к столице. Потом их разбили. Несколько мечников добрались до меня, рассказали… В общем, шансов у них не было. И Боаро, кажется, знал это. Мы тогда перекинулись парой фраз… Он зашёл ко мне. Я сказал ему, что он напрасно лезет в пасть Шикуаку. А он ответил мне, что, если есть хоть малая надежда, он просто обязан…

Не договорив, Фраги шевельнул подбородком.

– А остальные? – произнес Штессан.

Капитан качнул головой.

– Не видел. Никого не видел. Про Олтлероя говорили, что скрылся в лесах Бартмуда, там совсем дикие края. Может жив, может нет.

– Господин Фраги, – сказал Мёленбек, – я думаю, вам не стоит идти к Сомбалю.

– И куда мне, к вам? – усмехнулся капитан.

– Нет, я бы не хотел, чтобы меня здесь вычислили. По крайней мере, не сейчас. Это письмо, – Мёленбек достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо синеватый листок, – к Элоху Кранцу, оно без имени и подписи, но он поймёт. В сущности, это совершенно безобидная бумажка, можете даже прочитать ее на досуге.

– Шифр?

– Чуть тоньше. Запомните, кошаль Вессер, городок Лемурген.

– Это далековато.

Фраги с сомнением взял послание.

– Ничего, – Мёленбек обошёл стол, – до распутицы еще далеко, дороги пока хорошие. Советую уходить и непременно сегодня ночью. Утром Сомбаль, скорее всего, пришлёт сопровождающих. Пойдёмте, я вас провожу.

Он подхватил капитана под руку.

– Империя и королева, – напутствовал их Штессан.

– Гвардия и жизнь, – отозвался Фраги.

Пароль, блин, и отзыв, оторопело подумал Лёшка. «Три мушкетёра» какие-то. За свою небольшую жизнь он привык, что всякие выспренные фразы в его кругу вызывают в лучшем случае весёлое глумление и смешки. Но здесь…

Здесь почему-то пробирало.

Наверное, потому, что и Штессан, и Фраги, и Мёленбек всерьёз верили в то, что говорили. Империя, блин, и королева.

– Эй, – позвал Иахим, усевшись на подоконник, – секретарь, ты здесь?

Подумав, Лёшка сдвинул панель и, жмурясь, выглянул в кабинет.

– Здесь. Здесь темно, как в ойме.

Штессан хмыкнул.

– Ойме бывает разное. Ещё узнаешь.

– Вы садисты, что ли? – покинув прятку, Лёшка рухнул в освободившееся кресло. – Вообще какие-то ненормальные.

– Знаешь, кто такой ликурт?

На лице Иахима расцвела улыбка, не предвещающая Лёшке ничего хорошего.

– Воинское звание?

– Встать! – рявкнул вдруг Штессан.

Ноги сами вытолкнули Лёшку из кресла, и он застыл, хлопая глазами.

Спрыгнув с подоконника, Штессан медленно приблизился, тяжёлым взглядом упёрся Лёшке в переносицу.

– Ликурт – третье звание в гвардии. Первое – сквир – означает «птенец». Мечник в начальной стадии. Кое-что умеет, обучен кое-каким приёмам, прошёл испытание, срок жизни в бою с хъёлингами – минуты. С цогами – секунды. Второе звание – панцир. Означает «кулак». Командир боевой пятерки. Отрядом может успешно сражаться против равной стаи. Против цога со слабым кристаллом, скорее всего, тоже выстоит. А ликурта зовут по-разному. Кто отцом, кто палачом. Кто учителем. Слово «ликурт» вообще-то берёт начало от слова «ликас» – «дюжина». Но я предпочитаю думать о родстве со словом «ликрант» – «наказывающий». Ты понял?

– Только не ойме снова! – выдохнул Лёшка.

Правда, признаться, даже с каким-то азартом выдохнул. Подумал: ну, заверни, а я разгадаю. Идиотизм, да?

Штессан фыркнул.

– Понравилось? Правильно. Если уж думаешь одолеть такого, как я, научись тому же, что умею я. И сделай это лучше.

Скользнув в сторону, он снова оказался у Лёшки за спиной.

– Второй урок.

Лёгкое прикосновение к ямке под затылком – и Лёшка, как и перед ойме, потерял возможность двигаться. Тело своё он при этом ощущал, но будто спелёнутое простынёй или одетое в смирительную рубашку.

– Что это за королева? – спросил Лёшка. – Вы откуда?

– Это тебе к Солье, – Штессан присел перед ним на корточки. – А я скажу вот что. Это испытание называется «кришч» или «узелок».

– На каком это языке?

Штессан улыбнулся.

– Не важно. Важно чувствовать боль.

Он дотронулся до левой Лёшкиной лодыжки, и ту будто куснуло электричеством. И хотя Лёшка стоял неподвижно, у него появилось чувство, будто носок вывернулся, пропуская пятку вперёд. Затем Штессан ткнул пальцем в правое колено, и оно будто бы тут же ушло под левое. Лёшку качнуло к земле, но упасть ему («Ну-ну, куда ты?») Иахим не дал, отклонил назад, поднявшись и нажимая на точку под лопаткой. Ай, больно!

Последней досталось шее – ее свернули набок.

Лёшка заподозрил, что из него лепят какую-то идиотскую скульптуру. Или – да, верно – вяжут в узел. Именно. В кришч.

Он плюнул в Штессана и не попал.

– Замечательно! – обрадовался ликурт Третьего кнафура. – Какой ты всё-таки вянгэ! Я сделал четыре болевые стяжки. Все они снимаются одним движением. Но! Каждое неверное движение ведёт к усилению боли. С верным же движением всё просто – надо лишь проследить точку схождения стяжек. Ясно?

– Что?

Лёшка сморщился. Кололо под лопаткой, пульсировала лодыжка, шею словно пощипывало ноготками.

– Развлекаешься?

Мёленбек вошёл в кабинет неслышно, борода, чёрные глаза мелькнули перед туманящимся Лёшкиным взором.

– Учу, – сказал Штессан.

– Не переусердствуешь?

– Сам же говоришь, что способный парень, – Штессан забрался на свой излюбленный подоконник. – Пусть потихоньку…

– Изверги! – прохрипел Лёшка. – Вы откуда?

Шевелиться он все же побаивался, и так словно в фигу скрутили, а тут любое движение может в двойную фигу вылиться. Нет уж, спасибо.

– Я тебе отвечу, – сказал Мёленбек, – но в одном случае: если ты успеешь освободиться за пять минут. Время пошло.

– Да вы вообще!.. – Лёшка неосторожно качнул головой, и боль прострелила позвоночник. – Ай! Гадство!

– Пять минут, – повторил Мёленбек.

– Один, два, три… – начал считать Иахим.

– А можно, блин, без этого? – попросил Лёшка.

Штессан пожал плечами, но умолк.

Как нарочно, счёт продолжился в Лёшкиной голове, отщёлкивая шустрые секунды. Семь, восемь, девять… Больно? Да, больно. Четыре стяжки, говорите? Лодыжка, колено, лопатка, шея. Кажется, так. Ликурт, блин. Ликрант самый настоящий. Девятнадцать, двадцать… Как еще развязаться…

Лёшка подышал и, чтобы не мешала взмахивающая нога Штессана, закрыл глаза. Двадцать семь, двадцать восемь…

– Правильно, – подсказал Иахим, – сосредоточься.

Нет, боль была не то чтобы сильная, скорее, надоедливая. Колено давит на голень. Пятка вывернута. Тридцать шесть… Значит, надо вывести колено.

– Как Фраги? – спросил Штессан.

– Нормально, – ответил Мёленбек. – Пожалуй, он воспрял духом.

Лёшка скрипнул зубами.

Отвлекают. Пусть. Взрослые, казалось бы, люди. Сорок девять, пятьдесят… Ого, почти минута уже. Чуть присесть бы. Но верно ли это? Шее от приседания ни холодно, ни жарко. Плюс лопатка. Головоломка, блин.

В телевизоре как-то учили освобождаться от захвата запястья. Выводить руку надо было в сторону слабины, там, где при захвате, большой палец противника соединялся с остальными.

А ещё Лёшке вспомнилось, как отец притащил с работы три хитроизогнутых гвоздя, пронзивших друг друга.

В отцовских руках железный клубок посредством непонятных манипуляций со звоном распадался на элементы, а затем также непонятно снова собирался в целое. Магия! Колдовство!

Лёшке, кажется, было семь, и он, приглядывая за братом, одно время вовсю желал чуда – чтобы сплёвшиеся гвозди разделились и от его неловких попыток. Но нет, гвозди звякали, кололись, но упрямо держали трио так, что он даже разревелся от бессилия…

– Две минуты! – сказал Мёленбек.

Блин! Лёшка разозлился на самого себя. Думаю тут, вспоминаю, а время летит. А надо как в ойме, никого, ничего…

Лопатка, шея… лодыжка…

Он вдруг увидел тоненькие ниточки, протянувшиеся от них к животу. Ниточки пульсировали и пропадали, вновь проявлялись, взблёскивали.

Почему к животу? И что, стукнуть себя в живот? Что за странная точка схождения? Может это обманка?

Лёшка напряг внутреннее зрение. А какое ещё зрение за веками? Только внутреннее. Нити действительно сходились у солнечного сплетения, на палец, на два ниже. Как невесомые паутинки. Хорошо быть секретарём, всякие секреты – как на ладони, боль вот, пожалуйста. Что с ней делать только? Где кнопка, Урри?

Из набора доступных движений выберите единственно верное.

– Идём к четырём.

Это уже Штессан.

Сговорились, что ли? Комментируют. Ну и пусть комментируют. Будто он способен за пять минут вот так, с бухты-барахты!

Это ещё с ойме повезло…

Блин блинский! Хорошо, все точки связаны с животом. Что можно сделать с животом? С чем он связан? Нити-то сходятся не на поверхности, в глубине. Тут только…

Лёшка улыбнулся.

– Наш мальчик, похоже, прозрел, – сказал Мёленбек.

– Время есть, – сказал Иахим.

А Лёшка, вдохнув, медленно выпустил воздух через ноздри. Весь. И, выталкивая остатки из легких, втянул живот.

Плечи чуть опустились вниз, таз слегка просел, и болевые стяжки, оставшись без связавшего их узла, полопались с чуть слышным струнным звоном.

Дзаун-нг!

Лёшка открыл глаза, пошевелил несмело плечом, тем, под которым сидела червоточина боли, и не обнаружил неудобства.

– Ещё!

Самое смешное, он не хотел этого говорить, слово вырвалось само, раздвинуло челюсти – и фьюить! Впрочем, оно не показалось Лёшке не верным. Это поначалу было страшно, а сейчас… Зуд азарта – вот что он испытывал сейчас. Ведь разгадал, разгадал!

Расхохотался, откинувшись на спинку кресла, Мёленбек.

– Ты смотри, Иахим, ему мало!

– Ну, это ещё не сквир, – не без удовольствия сказал Штессан, – но где-то рядом.

– Я уложился? – спросил Лёшка.

– Да, – кивнул Мёленбек, – и моё обещание остаётся в силе. Но, пожалуй, я реализую его за ужином. Ты не против?

– Нет, – мотнул головой Лёшка.

– Ну и чего стоишь? – спросил Штессан. – Страшно, что ещё на стяжке? Солье, – обратился он к Мёленбеку, – может, пока отпустим его домой? Порывался же, в окно вылезал.

Лёшка покраснел.

– Я это… я уже передумал.

Мёленбек переставил фигурки на столе.

– Да, пусть идёт. Алексей, ты можешь быть свободен. До восьми. А сейчас, – он бросил взгляд на часы, висящие рядом с фальшивой панелью, – без двенадцати три. Думаю, успеешь обернуться туда и обратно.

– Заодно домашних обрадуешь, – сказал Штессан.

– Ну, наверное… – Лёшка нащупал в кармане деньги. Две триста мамане, три себе. Или наоборот? – Так я пойду?

– Беги уже.

– Спасибо.

Лёшка рванул за дверь.

– Халат не забудь снять! – крикнул вдогонку Иахим.

Халат, действительно, прилип, как вторая кожа.

Лёшка содрал его и накинул куртку, сдвинул козлы. Затем вернулся и аккуратно повесил халат на вешалку. А то потом, блин, искать. Взглядом скользнул по стене – его мазня на фоне жёлтой, уже окрашенной верхней половины выглядела жалко. Не, так-то понятно, с чего Штессан разозлился. Кто бы не разозлился?

Лёшка вздохнул и, пообещав себе завтра с утра закрасить свой участок, вышел во двор, хлопнул железными, не закрытыми воротами.

Домой?

На улице было не жарко. Над крышами пенились облака. И казались совершенно невозможными всякие хъёлинги, цоги, сквиры и прочие. Машины вон тарахтят, продуктовый с вывеской, в сквере пусто.

Лёшка даже головой помотал.

Отчего-то он решил не идти на остановку, не ждать транспорт, а пройтись пешком. Сначала по Шевцова, а там по Гусарской с поворотом на Первомайскую, от которой до дома – всего ничего. Может даже и быстрее получится.

Кроссовки шоркали по растрескавшемуся асфальту. В тени домов было холодновато. В арках, захватываемых краем глаза, стыли клумбы и «запорожцы». Из раскрытого окна кафе донесся стук бильярдных шаров.

Обернувшись, он уже не увидел особняка, только край зеленого забора ещё напоминал о себе в просвете деревьев.

Наверное, провались бывшее купеческое жильё в тартарары и заменись каким-нибудь безобидным домиком, Лёшка б вздохнул с облегчением. Честное слово. Незачем было бы пытаться мысленно совместить с ним, со швейной фабрикой, с редкими пешеходами и рейсовыми автобусами странного господина Фраги, всяких Сомбалей и Шикуаков, то ли принцессу, то ли королеву (здесь не ясно) Гейне-Александру и Замок-на-Краю.

А с другой стороны – интересно же!

Ойме, кришч. Мёленбек, похожий на Карабаса-Барабаса с укороченной бородой. Штессан, легко взлетающий на козлы.

Жалко, рассказать никому нельзя!

А ещё хотелось бы узнать, как подъезжал господин Фраги к особняку – в карете или на такси? Окно ведь было открыто, но ничего не слышалось. Не из воздуха же возник? Впрочем, сидючи за панелью, звуков с улицы можно было и не уловить.

Не, это чума, если у нас тут всякие кнафуры в боевые порядки развёртываться будут. Хотя, конечно, откуда?

Размышляя, Лёшка оступился, и боль от ушибленной ступни выстрелила в бедро и противной дрожью осела где-то в районе желудка.

Н-да, это тебе не ойме.

Штессан, явно, ликрант (ха, прилепилось словечко!), но всё же мужик, видно, толковый. Пусть и с отбитым на войне мозгом. Надо тебе ойме – пожалуйста. Стяжку болевую – один момент! И всё так – тюк-тюк пальчиком…

Лёшка улыбнулся.

Вдруг остро захотелось обратно. Куда? В сказку, блин! В полный сюр! Защищать Гейне-Александру и империю! В компанию к двум сумасшедшим, плетущим интриги и красящим стены. А с Фраги – к трём.

Может, этого и не хватало в жизни?

Да-да, – сказал кто-то внутри, – именно сумасшествия и не хватало.

Лёшка, помедлив, всё же свернул на Гусарскую. Особняк теперь скрылся окончательно. Город, который он знал, посмотрел в него оббитыми углами, грязными фасадами, фантиками и окурками, бордюрным камнем, окнами с разноцветными – синими, белыми, в горошек – занавесками. Он был симпатичный, этот город, только немного неухоженный. Лысели вытоптанные газончики, темнела кем-то нетерпеливо сбрызнутая стена.

Ну, в сказке, наверное, тоже мочатся…

Лёшка настолько погрузился в размышления о том, откуда всё же могут быть Мёленбек, Фраги и Штессан, что Гусарская словно бы замылилась, отодвинулась на второй план; ноги куда-то шли, а дома меняли окраску и этажность. Поэтому когда навстречу ему из арки вылетела невысокая, белобрысая фигура, он успел только выставить ладони.

Фигура ударила его в плечо, поймала за руку и потащила обратно к перекрестку.

– Давай-давай.

Лёшка как-то и не подумал сопротивляться. Фигуру он узнал и удивился прихотливости случая. Месяца два уж не виделись. Мятая рубашка с коротким рукавом, измызганные понизу спортивные штаны.

– Ромыч, блин! – оказавшись за углом, Лёшка выдернул руку из пальцев брата. – Ты чего?

Ромка прижался к стене затылком. Несколько секунд он просто дышал, глядя на Лёшку пустыми глазами человека, отбежавшего марафонскую дистанцию. Вздымалась грудь. Кровь медленно отливала от лица. Наконец брат моргнул, и взгляд его сделался осмысленным.

– Лёш, помоги, а?