– Спасибо, Авдей, мудрый ты… Грамотно все разложил по полочкам. А за приглашение спасибо. Обязательно приеду, жди в гости.

Они попрощались, и Цыган вышел на улицу. Авдей зашел в хату.

– Я, наверное, на воздухе досыпать буду, спозаранку уйду, вещички мои в порядке?

– Что им сделается? Эвон лежат, – зевнув, ответила Галина.

***

Вечером Тихон, дождавшись, когда отец ушел в кабак, сказал матери:

– Хорошую работу в городе обещают, вечером с мужиками поеду, посмотрю. Если не брешут, останусь, а нет – вернусь.

– Как так, Тиша? Ни с того, ни с сего срываться? Утром вроде и не собирался никуда, а тут вдруг в одночасье? – недоуменно спросила мать.

– Митрич на полдня вернулся пожитки собрать, и сразу назад едет. Говорит, прошляпишь – враз другого найдут. Свято место пусто не бывает, тем паче, если за него и платят хорошо, – ответил Тихон и неожиданно для себя добавил: – А там и учиться пойду.

Мать сразу успокоилась:

– Учиться – это хорошо. Даст Бог, в люди выйдешь. Сейчас в дорогу соберу.

Через час все было готово. Он взял холщовый мешок с едой и одеждой, в который тайком от матери положил кистень. Обнял ее напоследок, вышел во двор, потрепал по холке дворового пса и огородами направился к Митричу. Через пару часов, когда станица затихла, они вышли за околицу и по пыльной дороге зашагали к Екатеринодару.

***

Пристав и следователь сидели на открытой веранде и пили чай с баранками и вишневым вареньем.

– На бутылке отпечатков Дарьи не обнаружено, но есть отпечатки, пригодные для идентификации, – сказал Викентий Леонтьевич, окуная баранку в чашку.– Теперь, Лавр, осталась самая малость – узнать, кому они принадлежат.

– Вчера, когда хоронили Дарью, меня смутил… или насторожил… даже не знаю, как сказать, один момент, – произнес Лавр Павлович и подробно рассказал о крови на полотенце. – Его отец сразу же, не стушевавшись, рассказал, как Тихон поранил руку. Понимаешь, Викентий, я его знаю давно, он пользуется авторитетом в станице, да и Тихон не в чем дурном замечен не был. Я не могу объяснить, но у меня остался очень нехороший осадок.

– Это называется: интуиция, – засмеялся Викентий Леонтьевич и вдруг оборвал смех. – Ты помнишь, что сказал Ромуальдыч? Хозяин ладошки высокий и крупный мужчина. Тихон вполне подходит под эту категорию.

– Поехали, – Лавр резко встал.

– Секунду, – ответил Викентий. Он зашел в комнату и сразу же вышел, укладывая во внутренний карман пиджака револьвер.

– Это еще зачем? –удивился Лавр. – Я сам его скручу, никуда, стервец, не денется!

– Если это действительно Тихон, то он очень опасен, понимаешь? Вспомни, какую рану нанесли Дарье. А вдруг он был с отцом? Тот тоже крепкий мужик.

Через двадцать минут они на бричке подъехали ко двору кузнеца, который на наковальне направлял косу.

– Бог в помощь, Иван Кузьмич ,– поздоровался Викентий Леонтьевич.

– Боги казали, чтоб вы помогали, – добродушно ответил кузнец. – Чем обязан?

– Тихон дома? Увидеть его надо, – сказал Лавр Павлович.

– Он в город уехал работать. Надоела станица, городским решил стать. Митрич его хорошим заработком сманил.

– И когда он уехал? – поиграв желваками и еле сдерживаясь, чтоб не выматериться, спросил пристав.

– В ночь и поехал, жинка его в дорогу собирала, пока я в кабаке с мужиками сидел. Когда вернулся, его и уже след простыл, – спокойно ответил Иван Кузьмич.

– Ну, нет, так нет, – спокойно сказал Викентий Леонтьевич.– До свидания. Если вдруг приедет, пусть заглянет ко мне,– он слегка стегнул коня, и они выехали со двора.

– Неужели ты думаешь, что он сам к тебе явится? – кипя от злости, спросил Лавр.

– А неужели ты думаешь, что он вернется? Они с Митричем подались в бега, их надо срочно направлять розыскной циркуляр, – столь же спокойно ответил следователь.

– Надо было отца прижать. Ловко он мне про руку сбрехал.

– А он не сбрехал. Тихон и в самом деле мог поранить руку на работе, а у Дарьи от резкого движения травмировать ее вновь. Ведь когда он пришел на кладбище, кровь у него не текла? Так ведь?

– Да, действительно, – сдавлено произнес Лавр.

***

После двух часов хода беглецы притомились, присели на обочину и закурили.

– В кулак дыми. В темноте цигарку за версту видать, – сказал Митрич и, после нескольких затяжек, добавил: – В Екатеринодар надо идти, только туда нам дорога. И на первое время приютят, и в дело войти помогут, а нет, так сами что-нибудь сварганим.

– Ничего… сейчас поедим, заночуем, а поутру двинемся,– проговорил Тихон, доставая нехитрую снедь.

– Днем нельзя, по ночи надо идти, становой у тебя уже побывал, и, наверное, уже депешу отбил.

– Какую депешу?

– Чтоб искали нас. Как придет такая депеша, циркуляр называется, ее всем филерам и городовым прочтут, а там все про тебя сказано, кто ты есть и как выглядишь. Глаза у тебя какие, волосы, рост какой, а если еще и фотопортрет твоя мать даст, то им это совсем в радость, как кость для пса.

– А про тебя тоже сказано? –Озадаченно спросил Тихон.

– И про меня тоже…Лавр, сволочь, конечно, первостатейная, но не дурак. Он меня к тебе привязал… верно тебе говорю… с чего вдруг мы вдвоем, на ночь глядя, в город умотали?

Минут десять они ели молча, затем Митрич задумчиво произнес:

– С дороги будем в сторону забирать, Завтра жандармские разъезды по всему тракту встанут. Никак не пройдем. Харчей и денег у нас нема, а в хутора нам путь заказан. Сейчас дождемся фраера, и Бог даст, разживемся. –И, глянув исподлобья, спросил:– Припас³⁶ не забыл?

Тихон простодушно ответил, кивнув на импровизированный стол:

– Так вот же он!

– То не припас, а хавка, кистень, говорю, не забыл?

– Н-нет…, а ч-что? –Заикаясь, спросил Тихон.

–А то, – наставительно произнес Митрич. – Через полверсты дорога на подъем идет, там кусты еще имеются, место хорошее. Заляжем: я справа, ты слева. Как кто проедет, я шумну, он на меня обернется, а ты его без промедленья кистенем.

– П-почему я?

– А потому что, опыт у тебя имеется, вон как Дарью ловко оприходовал.

– Боязно мне что-то, может я шумну, а ты сам? – все еще заикаясь, спросил Тихон.

– Вот те раз! Бздила – мученик! Боязно ему! Раньше надо было бояться! Кистень твой – тебе и работать, – ухмыльнулся Митрич, и с уважением добавил:– Вон у тебя силища в руках какая!

– А вдруг их двое?

– То уже не твоя забота, с двоими сладим, ты, главное, того, кто с вожжами будет, успокой.

Еще раз перекурив, они встали и пошли к месту, где решили сделать засаду. Ждать пришлось около часа, когда, наконец, вдалеке послышался скрип колес.

– Давай на ту сторону, только пригнись. Твой – кто правит, запомнил? Как только на меня повернется…не раньше! –И слегка хлопнув по плечу, добавил: – Не дрейфь, Тиша!

Скрип становился все ближе, на фоне неба показалась телега, и уже можно было уловить запах конского пота. «Один или нет?»–Лихорадочно думал Тихон, и, словно отвечая на его вопрос, раздался голос:

– Славно, сынок, с мяском вышло, до последнего не верил, что баба все мясо оптом возьмет.

– И сметана с яйцами еще до полудня ушла, – ответил другой голос, помоложе.

Телега приближалась, у Тихона вдруг сильно забилось сердце, и он, испугавшись, что этот стук услышат ездоки, всей грудью прижался к земле.

Вдруг вылетев из темноты, ком земли ударил возницу в плечо. Он привстал и повернулся к обочине, где лежал Митрич.

Тихон вскочил, кинулся к телеге, и с налета взмахнув кистенем, ударил не успевшего даже развернуться к нему мужика. Удар был нанесен с хорошим замахом и пришелся под шаг. Кистень с глухим коротким стуком, напоминающим столкновение двух бильярдных шаров, легко проломил череп и почти полностью погрузился в него.

Второй пассажир, габаритами не уступавший Тихону, обладал отменной реакцией, он не кинулся к отцу и не растерялся. Парень мгновенно вскочил на ноги и, выхватив из-под сена топор, замахнулся на бандита. Тусклый блеск стали ошеломил Тихона, и он, растерявшись, сделал шаг назад.

Но сзади черной хищной птицей подлетел Митрич, в падении схватил его за ноги и резко дернул. Парень, нелепо взмахнув руками, как подкошенный рухнул вперед, выронив топор. Он еще не успел коснуться земли, как Митрич, прыгнув на него сверху, два раза вонзил в него нож с коротким и широким лезвием, в котором отражался лунный свет.

Упершись коленом в поясницу и захватив волосы на затылке, он прижал жертву к земле и ждал, когда закончатся предсмертные судороги. Ноги парня несколько раз согнулись в коленьях, тело выгнулось дугой и вдруг обмякло. Митрич присел, вытер нож об рубашку убитого, подошел к телеге и откинул рядно³⁷, лежащее на соломе… На него, не мигая, смотрели огромные от страха детские глаза.

Митрич, ни на секунду не замешкавшись, схватил ребенка за горло и сильно сдавил. Хрустнули позвонки, из широко раскрытого в немом крике рта побежала розовая пена, глаза потускнели и закатились. Через мгновение все было кончено. Внимательно посмотрев на маленький трупик, он достал нож и двумя точными ударами выколол мальчишке глаза.

– Господи…а это к чему? – все произошло настолько быстро, что Тихон ничего не успел понять.

– К тому,– хмыкнул Митрич, деловито вытирая нож о солому.– Он своими глазищами погаными меня срисовал³⁸.

***

– Ты зачем, у Ерофея на поле свою кобылу пас? – строго спрашивал Аполлон Игоревич. – Он на тебя жалобу написал…теперь, Сидор, следствие в отношении тебя учинять буду!

Сидор стоял, как нашкодивший школяр, теребя в заскорузлых руках потёртую капелюху³⁹.

– Ненароком вышло, я ее на поводу пустил и решил сбегать до хаты. Назад вертаюсь, а она, стерва такая, отвязалась и на Ерофея поле забрела. Я ее, заразу, за узду и назад, а тут Ерофей, и сразу в крик. Потраву, говорит, ты мне учинил, по закону с тебя взыщу. А какая потрава? Пяти минут на его поле не паслась! Чего она там сожрать могла?

– Значит, утверждаешь, что ущерб незначительный? – Задумчиво произнес Аполлон Игоревич, которому не хотелось из-за одного снопа переводить кучу времени и бумаги, к тому же он хорошо знал склочный характер Ерофея, хитрого и прижимистого мужика.

– Святой истинный крест, Аполлон Игоревич, – привсхлипнув, произнес Сидор, истово крестясь на видневшиеся в окне купола. – Святой истинный крест! Пусть очи повылезают, если хоть слово сбрехал.

– Собака брешет, – устало остановил его помощник следователя.– Иди к Ерофею и ему кайся. Решай дело миром, а будет артачиться – скажи, что сделаю следственный эксперимент и, если потрава маленькая, то его упеку в холодную за то, что в заблуждение ввел следственные органы и государевых людей от службы оторвал.

– Благодарствую, Аполлон Игоревич, душевный вы человек, дай бог здоровья, вам и супруге с деточками, – умиленно сказал Сидор, и вдруг указав на бутылку, стоявшую на полке, добавил: – а как жинка в город торговать поедет, я ей накажу, чтоб коньяка шустовского вам привезла.

– С чего ты решил, что это именно коньячная бутылка? – спокойно и даже с ленцой в голосе, спросил он, не выдавая охватившего его волнения.

– К Митричу заходил, у него такая на столе стояла, я спросил, а он ответил. Очень уж она красивая, с золотыми буковками, как глечик маленький.

– Может, кто у Митрича забыл?

– Нет, – твердо ответил Сидор. –Я ее давно у него видел, – и, посмотрев на Аполлона Игоревича, как на несмышленыша, с улыбкой добавил: – Кто ж такую красоту забудет!

***

Отец Митрича, поденный рабочий, был типичным зайцем во хмелю. Трусливый и жестокий по натуре, выпив, он становился злобным и агрессивным, избивая смертным боем сына и жену, тихую забитую женщину, которая содержала семью, стирая белье у зажиточных селян. Однажды на пасху, разговевшись, он взял нож и стал его точить на оселке, приговаривая: «Все вы, суки, за мой счет горазды жить, Вот сейчас заточу и резать вас буду. Сначала тебе, заразе, кишки выпущу, а потом с тобой, сучонок, разберусь». Затем вышел в сени и вернулся, держа за шкирку маленького приблудившегося ко двору кутенка. Поглядев на всех мутным взглядом, он слюняво улыбнулся и вдруг одним движением распорол его тощее брюхо и пьяно захохотав, горделиво швырнул мертвого щенка в жену: – Ну, лярва, готовься смерть принять лютую, ножик востер, долго мучиться не будешь, – и, пошатываясь, пошел к ней, помахивая окровавленным лезвием.

Маленький Митрич от страха закричал, и отец перенес на него свой пьяный гнев. Одним ударом он опрокинул ребёнка на пол, начал избивать ногами, а затем, распалясь от собственной лихости, схватил маленькое, дрожащее от страха тельце и с маху посадил на печь. Мать не выдержав, бросилась спасать ребенка, но он схватил тяжелую чугунную сковороду и, размахнувшись, ударил ее по голове. Несчастная женщина умерла на месте. На крики сбежался народ, его скрутили и притащили в правление, а Митрича отвезли к фельдшеру.

Мать похоронили, отца осудили на бессрочную каторгу с лишением прав и состояния, чем очень повеселили народ, так как ни того, ни другого у него отродясь не было, а родственники из соседней станицы, чтоб не получить людского осуждения, забрали мальчишку к себе, хотя он и был им не нужен.

После случившегося около полугода он не мог говорить, и так как имени толком никто не знал, его называли «Митрича сын». Затем слово сын само собой исчезло, и он стал «Митрич».

Тяжелое детство, постоянные избиения, унижения и сильнейшая психологическая травма не смогли не сказаться на его характере. Лишенный ласки и общения со сверстниками, он вырос озлобленным на весь свет и патологически жестоким.

Однажды дьячок, мучаясь бессонницей, услышал непонятный шум на колокольне. Кряхтя, он поднялся наверх и остолбенел от увиденного. Маленький мальчишка в окровавленной рубашке сидел на корточках, и, чему-то улыбаясь, ножницами по частям отрезал голубю крылья. По полу ползали, оставляя кровавые следы, несколько птиц с отрезанными лапками, а в их глазницы были воткнуты шипы от акации.

– Ты что, гаденыш, творишь! – заревел дьяк и кинулся к нему, пытаясь схватить за рубаху, но мальчишка, швырнув мокрую от крови тушку дьяку в лицо, увернулся и опрометью бросился по лестнице вниз.

Дьяк узнал Митрича, и на вечерней молитве, увидев в церкви его опекуна, с возмущением рассказал ему о случившемся. Опекун молча выслушал, покивал и, придя домой, так отходил мальчика вожжами, что тот неделю не мог выползти из чулана. Но добрее он от этого не стал.

В станице кровью никого не удивишь, любая девка может, не морщась, отрубить курице голову, а любой мужчина – заколоть кабана, но садистские наклонности Митрича вызывали страх у сверстников. Однажды на берегу мужики, пришедшие пройтись с бреднем по ерику, нашли мертвую кошку, которая не успела окотиться в установленные природой сроки. Во все отверстия были воткнуты камышинки, живот вспорот, а неродившиеся котята были развешены на пуповине по кустам.

Станичники, освобождавшие Балканы от турок, хлебнувшие, и сами пролившие немало крови в Чечне и Дагестане, опешили.

– Душегуб народился на свет, еще хлебнет народ с ним горя, – сказал печально пожилой сивоусый казак.

– Если по уму, то его прибить треба, бо потом он наших девок будет насильничать, когда в возраст войдет,– ответил другой. – Знаю я этого сопляка, Митричем кличут.

– Христя, закопай все, чтоб смраду не было, порыбачим, а после подумаем, как быть.

Удачную рыбалку отметили ухой и горилкой, и, может быть, убитая кошка забылась бы, но новый ужасный случай всколыхнул всю станицу.

На Троицу молодежь, отстояв службу, решила, следуя городской моде, пойти в лес на пикник. Войдя в реденький лесок и случайно разбившись по парам, они разбрелись в поисках подходящей поляны. Галина с Семеном, высоким крепким парнем, ушли дальше всех.

Убедившись, что из-за деревьев их не видно, Семен обнял Галину и крепко поцеловал.

– Погоди, Сема, пусть хоть чуток стемнеет.

– Силов моих нет терпеть, люблю тебя, Галя! По осени сватов зашлю, гарбуза не выкатишь?

– Если юбку или блузку порвешь, то выкачу! – улыбаясь, сказала девушка и добавила: – Слышишь, жареным тянет? Наверное, пока кохались, уже и поляну нашли, и мясо жарят, пошли, пока все не съели.

Взявшись за руки, они пошли на запах, который все усиливался и с каждым шагом вызывал недоумение.

– На керосине что ли жарят? –Недовольно сказала Галя.

– Вместе со шкурой,– добавил Семен, выходя на маленькую незаметную вблизи полянку.

Увиденное повергло их в шок. К дереву была прибита собака, ее пасть была замотана проволокой. Распятая промежность дымилась. Из собачьих глаз ручьем бежали слезы. Особенно ужасным было то, что весь этот кошмар происходил в абсолютной тишине. Сидевший на корточках Митрич плеснул из жестянки керосин и потянулся за лежавшими на камне спичками.

Сзади послышался утробный стон, Галина упала на колени, ее выворачивало наизнанку. От этого звука Семен пришел в себя, в два прыжка пересек поляну и с размаху ударил маленького садиста ногой.

– Тварь проклятая, я сейчас тебе все гузно спалю…гниденыш.

Митрич хотел вырваться, но не смог, тогда он выхватил из кармана шило, с размаху воткнул его Семену в икру и скрылся в лесу.

– Убью …сученок! – крикнул в ярости Семен.

– Успокойся, – вдруг твердо сказала Галина. – Дай ногу гляну. – И, осматривая рану, сказала: – Слава Богу, что убег! Ты бы его прибил бы здесь.

– Жаль, что не прибил!

– А дальше? Под суд?.. А сватов кто засылать будет? – улыбнулась девушка и, поцеловав его, сказала. – Помоги отвязать пса, я его выхожу, преданней у нас с тобой друга не будет. Заодно покажем народу, пусть решают, а мы и дело нужное сделаем, и греха на душу не возьмем.

Семен с восхищением посмотрел на нее и пошел спасать щенка.

Наутро, когда все стало известно, три уважаемых в станице казака подошли ко двору, где жил опекун Митрича.

Старший из них, нашедший растерзанную кошку, жестко произнес:

–Здравствуй, малец, твой приемный дома? Зови до нас.

Когда Митрич вышел во двор, то сразу все понял. Он молча стоял, глядя на блестящие сапоги мужиков.

– Общество не хочет тебя, стервеца, в станице видеть, не человек ты. Если завтра утром тебя кто-нибудь из мужиков в станице увидит, то пеняй на себя. Еще не хватало, чтоб пришлые байстрюки здесь гадили, – сказал сивоусый, и добавил, обращаясь к хозяину: – Собери ему харчей, одежи на первое время и утром чтоб духу его не было. Ты все понял? – спросил он, посмотрев на Митрича.

– Да, – ответил тот и поднял голову. От его холодного взгляда, казакам не раз смотревшим костлявой в лицо, стало не по себе.

***

– Значит, бутылка Митрича, – задумчиво сказал Викентий Леонтьевич.

– Его, мерзавца, больше некому, – удовлетворенно произнес Лавр Павлович. – Надо брать!

– Безусловно, но только где теперь его искать. Аполлон Игоревич, есть пальцы, пригодные для идентификации?

– Да…уже снял.

С улицы послышался цокот копыт, резко оборвался и, для приличия стукнув рукояткой нагайки в дверь, на пороге появился запыленный казак:

– Ваше благородие! Срочно треба ехать, на дороге три трупа обнаружены, один из них – малец.

Через десять минут бричка быстро запылила по дороге. Вдалеке показались два всадника и запряженная телега.

– Вот, уже приехали, – сказал казак.

Когда они подъехали, один из казаков спешился, строевым шагом подошел к бричке и, отдав честь, доложил: