Все трое удивленно обернулись. Нарыжный стоял у порога, прижавшись к косяку, он мял в руках картуз и всем своим видом выражал готовность содействия следственным органам.

– Вон отсюда! –шикнул на него пристав, а доктор, улыбнувшись, добавил: – В мозгах у тебя краски… вместо серого вещества.

В дверях показался помощник следователя с огромным штативом и кофром.

– Викентий Леонтьевич, начинать сигналетическую съемку¹²? – громко спросил он, желая произвести впечатление на окружающих диковинным словом.

– Да…пожалуй, начинайте распаковываться, – сказал следователь и добавил :– Ну что, приступим, помолясь?

***

Через четверть часа общая картина была ясна.

– Вошли ночью, сразу стали бить, причем не просто бить, а пытать, стараясь выяснить какую-то информацию. Она оказала активное сопротивление. Под ногтями кровь. По всей видимости, она ничего не сказала, в хате разгром, – задумчиво произнес Лавр Павлович.

– А где, собственно, орудие убийства? – внимательно оглядываясь вокруг, спросил Викентий Леонтьевич, –In flagranti¹³ что-то не наблюдается.

– Может, с собой унесли? – вопросом на вопрос ответил Ермаков и, присев, аккуратно за острие и рукоятку, двумя пальцами поднял с пола нож. – Арнольд Ромуальдович, а на теле есть ножевые ранения?

– Не видно, может быть, на спине? Я еще не осматривал. Кстати, после падения труп с места не двигали.

– После такого удара умирают сразу, смысл добивать ножом? По всей вероятности, это кровь кого-то из убийц.

– Изымем и приобщим к уликам. Арнольд Ромуальдович, я слышал, в медицине появился какой-то метод, при помощи которого можно установить, кому принадлежит кровь. Вы не слышали об этом? – спросил Викентий Леонтьевич, поскрипывая пером.

– Слышал. Это называется группа крови¹⁴. У меня есть необходимые реактивы, можно попробовать, – ответил доктор.

Пока помощник устанавливал над трупом треногу и укреплял аппарат Бертильона, следователь успел написать протокол осмотра места происшествия и скомандовал: – Начинайте снимать, Аполлон Игоревич.

Во время съемки, при вспышках магния, Лавр Павлович мягким пружинистым шагом прохаживался по горнице, водя глазами по сторонам.

– Викентий, погляди, – от возбуждения он забыл о правилах хорошего тона и указал на стену, где на побелке явственно отпечатался окровавленный след ладони.

Арнольд Ромуальдович, приглядевшись, уверенно сказал:

– Мужская… Хозяин ладошки – высокий и крупный мужчина. Здесь и Пинкертоном быть не надо.

– Спасибо, Лавр Палыч. Вашей внимательности можно только позавидовать, – благодарно произнес следователь. – Жаль только, что снять отпечатки нельзя, как назло, смазаны.

– Для определения группы достаточно, – Арнольд Ромуальдович достал из саквояжа пробирки и, подумав, добавил: – Я б, сударь, изъял бы коньячную бутылку: довольно-таки необычная вещь для станицы. Я практически в каждой хате побывал, но шустовских коньяков наблюдать не приходилось.

– Спасибо Арнольд Ромуальдович, очень дельное замечание! Аполлон Игоревич, обязательно дактилоскопируйте труп. Если ее пальцы не совпадут с отпечатками на бутылке, то это будет весомейшая улика, – сказал Викентий Леонтьевич, азартно потирая руки.

– Лавр Палыч, я думаю можно заканчивать. Будьте любезны, распорядитесь: пусть подгонят телегу и доставят тело в больницу.

– Как вы думаете, Арнольд Ромуальдович, – следователь обернулся к врачу, – за день управитесь?

– Всенепременно, батенька, думаю уже к обеду успеть, – внимательно продолжая разглядывать труп, ответил доктор.

Следующей ночью, взяв лопаты, Митрич и Тихон пошли на берег прятать добычу. От реки веяло прохладой. Кубань тихо несла свои воды куда-то далеко в неведомые края. Ярко сияли звезды, изредка прочерчивая на небе длинные сполохи. Тишину нарушали лишь всплески рыб, охотившихся на всякую летучую мелочь.

–Митрич, а куда Кубань течет? – спросил Тихон.

– Никшни¹⁵! – коротко ответил Митрич, и, сделав несколько шагов, неожиданно остановился. – Копай тут.

Когда яма достигла желаемых размеров, Митрич аккуратно опустил в нее чугунок.

– Закапывай, – приказал он. Затем утрамбовал землю, накидал сверху веток и удовлетворенно оглядел схрон.

– Теперь все. Пошли до хаты – не грех и обмыть.

Отойдя на некоторое расстояние, Тихон обернулся:

– Я сам и не найду теперь.

– А тебе и не хрен туда лазить, только попробуй! Я клал, мне и забирать.

– А моя доля??? – удивленно спросил Тихон.

–Придет срок, получишь! Хабар отлежаться должен,– сказал Митрич и, смачно высморкавшись, добавил:– Я – честный бродяга и подельников не обманываю, не беру перед блатным обчеством греха на душу.

Затем, вытерев пальцы об штаны из синего муслина, с угрозой произнес:

–А если сам надумаешь полезть без меня, то знай! Живой я буду или мертвый, только ты чугунка коснешься, я тебя за руки цап, и скажу: «Не тобой положено, ложи взад».

***

– Сейчас, господа, зашью, приведу себя в порядок и выйду к вам, это займет не более четверти часа, а пока прошу в кабинет. Там, кстати, и самовар, наверное, еще не остыл, – сказал Арнольд Ромуальдович, выглядывая из дверей прозекторской в черном клеенчатом фартуке, забрызганном кровью.

– Весьма признателен, вы чертовски гостеприимны, – с иронией сказал следователь. Гости нещадно дымили папиросами, старались дышать только ртом.

– Черт… –произнес Лавр. – Знал бы, трубку взял бы.

Викентий Леонтьевич улыбнулся неожиданному каламбуру: – Действительно, аромат весьма непрезентабельный.

Наконец, когда они уже всерьез начали опасаться, что для борьбы с ужасным запахом не хватит имеющегося запаса папирос, из прозекторской вышел Арнольд Ромуальдович, уже без фартука и в чистом халате.

– Ну вот, господа, картина в принципе ясна. Как и предполагалась нами ранее, за небольшими, а может, и большими деталями. Удар был нанесен тупым твердым предметом, человеком большой физической силы, проломлена os temporale¹⁶, что собственно и явилось причиной смерти. На maxilla¹⁷ слева трещина, по ее проекции выбито два зуба: premolares¹⁸ и molares¹⁹, и еще два, соответственно, справа и слева шатаются в лунках. На лице слева обширная гематома. Справа сломаны два ребра, причем одно из них пробило плевру и легкое, вследствие чего образовался пневмогемоторакс, который и дал обильную кровь из полости рта. Кровь из vagina²⁰– это, безусловно, не mensis²¹, как полагал милейший Гаврила, а последствия удара, по всей видимости, ногой, в подвздошную область, что привело к разрыву правого яичника.– Арнольд Ромуальдович поднял вверх палец с безукоризненно отполированным ногтем.– Но, господа, прошу заметить, что это дает нам внутреннее, или, в крайнем случае, незначительное кровоизлияние. А здесь мы имеем классическое профузное²² маточное кровотечение, вызванное, как вы думаете, чем? – Хитро прищурившись, спросил он, и сам же ответил:– Правильно, abortus²³! Она была на третьем месяце беременности, – печально добавил он. – От удара случился выкидыш. Я вообще поражаюсь, как с такими травмами и кровопотерей она смогла обороняться и еще травмировать преступника.

– Следы соития? – подался вперед следователь.

– Нет, – твердо сказал Арнольд Ромуальдович. – Никакого сексуального насилия не было, и никаких характерных в данном случае повреждений наружных половых органов или иных следов я не обнаружил… а теперь господа, попрошу обратить самое пристальное внимание!

– Господи, Арнольд Ромуальдыч! Не томите, – простонал Лавр Павлович. – Уже сил нету нюхать эту вонь!

– Так давайте выйдем на воздух, погодка нынче прекрасная, – предложил доктор и, приобняв за плечи, подтолкнул их к двери.

Выйдя из морга, они присели на лавочку. Лавр Павлович снял фуражку, все закурили, и доктор продолжил:

– Кровь из-под ногтей идентична крови на лезвии ножа, а на рукоятке кровь Дарьи. Отпечаток ладони на стене другой группы, то есть преступников было как минимум двое, один из них ранен и предположительно имеет царапины на лице, частиц ткани под ногтями я не обнаружил, а у второго сильно повреждена ладонь.

– Я попросил Аполлона Игоревича дактилоскопировать²⁴ труп, он заходил?

– Да, с утра был, – ответил Арнольд Ромуальдович и, закурив новую папиросу, проговорил: – Я сказал, чтобы тело обмыли и, по возможности, привели в порядок для похорон, Вы уж, Лавр Палыч, будьте любезны, скажите там старосте, что ее можно забирать.

***

Хоронили Дарью по православному обычаю на третий день. Последние два дня своей земной юдоли²⁵ она пролежала в хате, которую под пристальным взглядом Лавра Павловича (вдруг еще какая улика отыщется?) прибрали станичные бабы. Стол передвинули в центр и головой к красному углу поставили гроб, на который печально взирали Николай Чудотворец и образ Семистрельной Пресвятой Богородицы.

– Да… Не умягчила Богородица сердца душегубов, прости Господи, – перекрестившись на иконы, сказал кузнец. Ему и в голову не могло прийти, что один из душегубов – его сын, который стоит рядом с ним, скорбно опустив голову.

Дарья при жизни была красивой женщиной, и сейчас на ее лице, освобожденном от земных забот, лежала печать умиротворенности и покоя. Все морщины разгладились, и казалась, что она просто спит.

Ее обрядили в новое платье, которое нашли висящим на самодельных плечиках за печкой, и укрыли кипенно-белым саваном с вышитым Распятием, в память о тех белых одеждах, в которые облекают младенца при крещении. Умело наложенный венчик скрыл рану на виске, здоровую руку положили поверх изуродованной, и, глядя на покойницу, ни за что нельзя было сказать, что она приняла мученическую смерть.

– Авдей, бедный, и не ведает, какое горе его дома ждет, – всхлипнула одна из женщин.

– Никто не знает, у кого он батрачит, – тихо ответила другая. – Как его известить? Один Бог знает.

Священник, услышав, нравоучительно произнес: – Таинственен промысел Божий, – и, осенив себя крестом, добавил: – Пора выносить. Берите с Богом!

Четыре мужика взяли гроб и вынесли во двор. Процессия выстроилась, отец Игнат взмахнул кадилом, и женщины слажено запели «Трисвятое».

К Дарье относились хорошо, и поэтому на кладбище была почти вся станица. На панихиде многие женщины искренне плакали, и «Со святыми упокой» звучало от чистого сердца.

Тихон шел и пел вместе со всеми, стараясь не смотреть на гроб, держась в хвосте колонны, но, когда подходили к могиле, людской строй сломался и неожиданно вынес его прямо к яме, где отец Игнат уже начал панихиду.

«Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков», –звучало над старым кладбищем, где было похоронено четыре, а у кого и больше поколений предков. Каждый из присутствующих, вознося Богу молитву, вспоминал тех, кого уже не суждено было увидеть и мысленно просил у них прощения. Лица у людей просветлели, и не верилось, что уйдя с кладбища, они вновь будут грешить, забыв состояние души, возникшее во время общей молитвы.

Стоя в непосредственной близости от гроба, Тихон не мог отвести от него взгляд. Ему казалось, что Дарья из-под закрытых век смотрит на него и недобро улыбается.

Наконец запели «Святый Боже». Покойницу накрыли покрывалом, и батюшка посыпал ее освященной землей.

– Закрывайте, – коротко сказал он.

Два мужика подняли крышку и накрыли гроб. Анисим, сосед Дарьи, подошел и сноровисто заколотил ее в четыре удара.

Мужики начали заводить под днище полотенца, как вдруг один из них, оглянувшись на Тихона, произнес:

– Давай, подмогни.

Тихон взялся за полотнище и начал потихоньку его потравливать, медленно опуская гроб и чувствуя, как саднит порезанная рука. Когда гроб опустился в могилу, напарник поддернул полотенце и вопросительно взглянул на Тихона. Он понял и отпустил свой конец, напарник ловко вытянул длинное полотнище и бросил его на земляной холмик около могилы.

Вдруг Тихон ощутил на себе тяжелый взгляд. Лавр Павлович, стоявший рядом с отцом Игнатом, смотрел на его руки и на землю.

– Где ты Тихон, ладонь рассадил? – спокойно, не повышая голоса, но с каким-то внутренним напряжением спросил пристав.

Тихон, проследив за взглядом, обмер, и холод волной пронесся по его телу. На лежащем белом полотнище ярко алели кровяные пятна.

– Это мы Ермолая-старосты молотилку латали, – вдруг неожиданно сказал кузнец. Я ему говорю: держи крепче зубило, шплинт выбивать буду, а он ворон считает, вот и досчитался. Хорошо хоть кость целая.

– Аккуратней надо, – сквозь зубы процедил пристав, пристально глядя на Тихона и его отца. – Так и калекой можно остаться, – добавил он, не сводя внимательного взгляда.

Бабы начали раздавать кутью, и все потихоньку стали расходиться.

– Надо бы помянуть по православному обычаю, – сказал кто-то, и мужики дружно пошли в трактир.

***

Вечером, когда сели ужинать, отец неожиданно спросил:

– А где ты все ж руку рассадил?

– Когда молотилку делал, ты же знаешь, – буркнул Тихон, не отрывая глаз от миски.

– Я-то знаю, да вот Лавр, боюсь, не знает, нехорошо он как то на тебя смотрел, – сказал отец, и, помолчав, добавил:– В трактире мужики говорили, что какую-ту руку кровавую на стене в Дарьиной хате нашли, доктор ее своим ножичком шкрябал, да в склянку ссыпал.

– Не знаю, чего он там шкрябал, я молотилку майстрачил.

– Ну, добре, коли так, – примирительно сказал отец.

Тихон не мог дождаться, когда стемнеет. Как только на небе зажглись первые звезды, и брехливые станичные псины, наконец-таки, угомонились, он помчался к Митричу.

В небольшой покосившейся избе ставни были закрыты, а окна изнутри были завешены старыми мешками. Прикрученный фитиль керосиновой лампы тускло освещал только небольшой круг стола, на котором лежала четвертушка ситного и оловянная миска с вареной картошкой.

Внимательно выслушав, Митрич взял картофелину, обмакнул ее в крупную соль, горкой насыпанную на обрывке газеты и положил в рот. Тихон, не отрываясь, смотрел на него. Прожевав и вытерев губы, тот произнес:

– Уходить надо. Лавр, он сукин сын, въедливый. До всего докопается. Если сразу не заарестовал, значит сумлевается еще, ночь подумает, а поутру, чтоб сумления свои развеять, он поведет тебя в больницу. Там Ромуальдыч чикнет иглой в палец и будет твою кровь смотреть: – та или не та. Тут нам и кранты.

Он положил обе руки на стол, нагнулся вперед и, глядя Тихону в глаза сказал:

– Уходить надо.

Помолчал и добавил:

– Сегодня ночью, немедля.

***

Поезд № 27 «Новороссийск-Владикавказ» прибыл на станцию Кавказскую удивительно вовремя. Паровоз, весело свистнув, остановился прямо напротив красивого, недавно отстроенного из красного кирпича здания вокзала²⁶. Из вагона на перрон вышел молодой мужчина с красивым волевым лицом, одетый в темно-вишневую шелковую косоворотку и пиджачную пару. На ногах были хромовые сапоги с жесткими бутылочными голенищами и наборными, по последней моде, каблуками. Из жилетного кармана свисала, посверкивая на солнце, золотая цепочка от часов. Держа в руках небольшой саквояж, он легкой походкой направился к выходу.

Пройдя привокзальную площадь, он уверенно зашагал по пыльным улочкам, направляясь к северной окраине. Через полчаса, подойдя к аккуратной, беленой известью хатке, он по-хитрому постучал в окошко и произнес:

– Галя, встречай гостя.

Вышитая занавеска дрогнула, и стало ясно, что гостя внимательно разглядывают. Наконец, дверь приоткрылась, на пороге появилась пожилая неопрятная женщина в накинутом на плечи, несмотря на теплую погоду, платке и хрипловатым голосом, коротко пригласила:

– Входи, Авдей.

Контраст между неряшливой хозяйкой и чистеньким домиком не смутил его, и он уверенно вошел в сени.

– Исть с дороги будешь? – спросила Галина.

– Только дурень от еды отказывается! – широко улыбнулся Авдей.– Чем попотчуешь?

– Не боись, с голоду не помрешь, – улыбнулась хозяйка. – Пока на стол соберу, сходи с дороги ополоснись,– добавила она, протягивая чистое полотенце.

Когда Авдей, блестя мокрыми волосами, вошел в хату, на столе уже дымилась судачья уха, на сковороде шкворчало мясо с грибами, а на большом блюде лежали пирожки с ливером и вязигой²⁷. В центре стоял зеленоватый штоф.

– На чем? – поинтересовался он.

–На кизиле, – Галина правильно поняла вопрос.

– На кизиле – это душевно, – сказал Авдей и присел к столу.

– Бери Галя, лафитничек²⁸, в одиночку не тот вкус.

– С каждым гостем пить, с перепоя и помереть можно.

– Я не каждый, – посуровел лицом Авдей, и вдруг жестко произнёс: – Садись, давай… не мельтеши!

Пока Авдей ел, Галина молчала, только аккуратно поднимала рюмку, выпивала и отщипывала от пирожка маленькие кусочки.

Наконец, вытерев полотенцем губы он сказал:

– Я налегке приехал, лягавые по бану²⁹ шныряют, рисково было с грузом ехать, почтой отправил, дней через пять сходи, получи. Вещички козырные, враз уйдут, – и, кивнув на стоявшую в углу зингеровскую машинку, добавил: – Перелицуй только.

Откинувшись на спинку стула и потянувшись, Авдей спросил:

– Прилечь есть где? Что-то разморило меня, в сон клонит.

– За хатой, под жерделой лежаночка стоит. Пойди приляг, – ответила хозяйка.– Цыган к вечеру подойдет, успеешь передохнуть.

Хата Галины не была притоном или воровской малиной в общепринятом понимании, там никогда не было пьяных оргий и непутевых девок. Это было что-то вроде явочной квартиры, где свой человек мог переночевать, получить нужную информацию и привести себя в порядок за небольшую плату. Явка была неизвестна полиции, посетители об этом знали, берегли ее и чувствовали себя спокойно.

***

Открыв глаза, Авдей увидел сидящего на краю кушетки черноволосого мужчину, которого за нос с горбинкой и черные глаза называли Цыганом, главаря хорошо организованной банды, промышлявшей ограблением и убийством крестьян, возвращавшихся домой после уборочных работ.

– Здравствуй, Цыган.

– И тебе не хворать, Авдей. Как добрался? Как Екатеринодар поживает?

– Все путем, и добрался хорошо, и в столице спокойно.

– Известное дело, спокойно, – хохотнул Цыган. –Ты же уехал!

Авдей оценил шутку и улыбнулся.

– Четыре дуры³⁰ я тебе нашел, машинки новые, прямо в масле, и маслят к ним по две обоймы. Только с собой не рискнул брать, почтой отправил. Через пяток дней думаю, придут.

– Вот спасибо! Потрафил³¹, дорогой! – радостно сказал Цыган и тут же заинтересовано спросил:– а машинки какие?

–Машинки козырные,– с достоинством ответил Авдей. – Справные машинки, «Браунинг» называются. И, главное, он в ладони умещается, карман не оттягивает, положил – и гуляй спокойно, ни один фараон³² не догадается.

– Спасибо, – еще раз повторил Цыган, и, вздохнув, произнес:– Забрал бы ты нас под себя, Авдей, страсть, как хочется в стольном городе покуролесить. Там и девки красивущие с культурным обхождением, и кабаки знатные. У меня, сам знаешь, хлопцы огневые, за тобой в огонь и в воду.

– У меня народ не хуже твоего. Вот ты со своей кодлой ко мне завалишься и дела попросишь. Что я своим отвечу? А они мне предъяву³³ выставят… Что, Авдей, доверять нам перестал? Или в умении нашем сомневаешься? Как мне быть? Сам рассуди,– и, положив руку Цыгану на плечо, серьезно добавил:– Ты брат, правильный иван³⁴, у общества в полном уважении. Знаешь, почему? Потому что ты здесь хозяин один и навсегда. По всем непоняткам к тебе народ бежит. А в Екатеринодаре кем станешь? Подо мной ты долго не проходишь. Не выдержишь, ты сам себе хозяином привык быть. Отколешься и сам начнешь работать? Внесешь смуту в народ. Пирог каждый от своего угла кусает, а кто шибко большой кусок хочет откусить, тот и поперхнуться может. У тебя почти три дюжины народу. Всех размести, накорми. Они спокойно сидеть не будут. Враз кого-нибудь грабанут или магазин подломят, а города не знают, их сразу цоп за рога и в стойло. Сейчас у нас непросто, очень тяжело стало. Новый сыскной начальник пришел, Пришельцев³⁵