Пулен, судя по нему, никаких неудобств от скачки не испытывал. Ещё бы, с его-то практикой. Ей же, спустя примерно час, не натирало разве что в носу. Ладно, она потерпит.

Вскоре лес кончился совсем. Поля и виноградники остались, стали попадаться и сады с деревеньками – выглядели они какими-то ненастоящими, кукольно-театральными. Домики казались совсем маленькими, низкими. Покрыты, как на хуторах Украины, соломой.

Кое-где уже вовсю велись хозяйственно-полевые работы, бегала живность (пестренькие куры, и мелкие, какие-то зачуханные, бараны и козы, тощенькие коровёнки).

Люди, возившиеся в огородах и на полях, по большей части крестьяне, мимо которых они проносились, обращали на них мало внимания, кроме, разве, тех, кто попадал в тучу пыли. Такие ругались им вслед, отходя от дороги. Остальные просто провожали спешивших всадников равнодушными взглядами, и занимались дальше своими делами.

Одежда крестьян вполне соответствовала эпохе: рубахи, безрукавки, мешковатые штаны до колен, и чулки. Почти у всех на ногах были массивные бесформенные туфли – очевидно, сабо. Некоторые, особенно дети, ходили просто босиком. Женщины, попадавшиеся на пути, все сплошь одеты одинаково, словно это они служили в армии: чепец на голове, облегающий корсаж до пояса, и пышноскладчатая юбка до земли.

Неудобство такого наряда она вполне успела оценить. Нет уж. Пока необходимо быстро передвигаться, она лучше побудет мужчиной. У них и сёдла удобней – можно ноги вдевать в стремена.

Рассматривать получше этих спокойных, занимающихся своими делами людей ей, однако, было не совсем сподручно: на той скорости, которую они поддерживали, всё вокруг подскакивало, едкий пот заливал глаза, каска всё норовила съехать на глаза, и вытереться было нельзя – а то плакали её усы и борода.

Оставалось лишь утирать лоб, да отдуваться – она, конечно, ездила на коне, но лёгкая прогулка на смирной отдрессированной кобылке не шла ни в какое сравнение с тем землетрясением, что содрогалось сейчас под ней, остро воняя потом и сердито всхрапывая.

Пропотела она в своём камзоле так, что с нижней рубахи пот можно было, похоже, выжимать. Ну (конечно, это дело вкуса), пахло от неё всё же получше, чем от жеребца. Однако грех на него жаловаться – это именно его стараниями она сейчас отдалялась от своей тюрьмы, и нависающего меча угрозы жестокой казни. Так что к концу пути она прониклась к своему коню благодарностью и уважением – он, как настоящий дисциплинированный воин, безропотно и быстро мчал её к её цели.

Спустя два часа бешенной скачки Пулен так и не вспотел, и в седле сидел всё так же уверенно и грамотно. Похоже, бессонная ночь и гипноз никак не сказались на его профессиональных навыках. Она же довольно сильно измоталась и запыхалась. Но – она продержится!

Она спросила, Пулен ответил – они добрались, и проезжали через предместье Эрбле.

Справа заблестела под лучами взошедшего солнца, Сена. За ней зелёным монолитом стоял лес Сен-Жермен. В Безоне они перешли на шаг, чтобы несколько отдышаться самим и успокоить лошадей. Пыль больше не летела из-под копыт. Людей, по-прежнему крестьян, встречалось теперь гораздо больше, и неудивительно – самое время было везти на рынки дары полей. Многие тащили здоровые тюки со всякой зеленью прямо на плечах, иногда попадались и телеги, нагружённые всё теми же продуктами. Она не рассматривала специально, но были там в основном фрукты, зелень, и мешки овощей.

Собственно говоря, что же там ещё могло быть в конце лета – большому городу нужно много продуктов, свежих и спелых!..

Ближе к стенам, с видневшимися в них воротами, им пришлось расталкивать и окриками разгонять толпу, чтобы проехать.

Перебравшись по длинному мосту через Сену (с Волгой, конечно, не сравнить!), они подъехали, наконец, вплотную к высоким Парижским стенам.

Надо же… А ведь их, похоже, действительно строили в расчёте на отражение штурмов. Как в кино!

Возле самих ворот Курбевуа было настоящее столпотворение из-за въезжающих и уже выезжающих повозок, и пеших нагруженных и ненагруженных желающих войти, или выйти. Пулен громко ругался, и у них въезд в ворота не вызвал проблем: ведь они были в форме, следовательно, каждый видел – солдаты короля.

Толпа расступалась, стража, стоявшая по бокам, приветствовала.

Ответив, они въехали, наконец, под арку огромных ворот. Катарина, заранее давшая наставления своему «начальнику», скромно держалась сзади, по возможности опуская, или отворачивая голову. Как знать, не будут ли вскоре расспрашивать этих дежурных о въехавших офицере и солдате…

Проезжая под громадой нависающих камней сторожевой башни, она испытывала невероятное волнение. Сколько раз в той, другой, жизни, она мечтала о Париже. И вот она здесь. Да ещё при каких обстоятельствах! Полнота ощущений: от вида столичного города, усталости от долгой тряски, острого запаха пота, дыма, пыли.

Беспокойства о возможной погоне…

Пока основным её чувством была отнюдь не радость, а самый обычный страх – страх, который охватывает перед важным экзаменом. Страх перед встречей с матерью.

Матерью Катарины.

Теперь они ехали по самому городу.

Расчёты вполне оправдались, въехали они спокойно. Да и теперь, среди пёстрой толпы разносчиков, крестьян, торговцев, других всадников, мальчишек в отрепьях, слуг и служанок, спешащих по своим делам, на них практически никто не обращал внимания.

Они продвигались примерно на юго-восток. Пулен уверенно лавировал в гуще извилистых улочек и переулков. Сена, спокойно текущая серая лента, оставалась теперь справа, иногда мелькая среди улиц и домов, или открываясь с набережных в полном великолепии. По ней уже вовсю сновали лодочки и шаланды покрупней, с товарами.

Однако пробираться по городу, конечно, оказалось гораздо трудней, чем по пыльным, но пустым, сельским дорогам. Узкие, кривоватые и бугристые, словно лабиринт, запутанные и все время меняющие направление и ширину, улочки, почти сходящиеся наверху, на уровне третьих этажей, создавали внизу, у земли, полумрак, мешавший разглядеть, куда же они едут, и что находится вокруг. Мостовая – если можно так назвать поверхность, которую ещё не замостили – вся в рытвинах, колдобинах и ямах. В таких стояли лужи грязной вонючей воды: сюда, похоже, сливали все помои, нечистоты, и ссыпали весь мусор, от которого жители окружающих домов хотели избавиться.

Интересно, как они обходятся без канализации… Впрочем, есть же какие-то золотари.

Кажется, они орудовали именно в эту эпоху. То есть, хоть выгребные-то ямы при домах есть…

Однако вонища стояла страшная. Чего удивляться, что здесь вспыхивают всякие эпидемии. Вот уж антисанитария и экзотика средневековья в чистом виде. Без, так сказать, «романтических прикрас» писателей и художников. Ну правильно: в фильме вонь и грязь не покажешь! Смотреть не будут.

Хорошо, что она на коне! Наступать на такую мостовую было бы не только противно, но и опасно – ещё подцепишь какую-нибудь заразу… Народ, между тем, несмотря на ранний час, бодро сновал с деловым видом, даже успевая ругнуть их нехорошим словом, когда их кони вынуждали пешеходов (если так их можно называть) шарахаться в сторону, чтобы пропустить Пулена, даже не думавшего сворачивать, когда кто-нибудь возникал перед мордой его коня. Правда, она не поручилась бы, что он вёл бы себя лучше в не-загипнотизированном состоянии… Скорее всего – нет. Пропасть между ним и «быдлом» слишком велика.

Ароматы, стоявшие вокруг, невольно напомнили её гнилое подземелье.

И только теперь, когда адреналин бешеной скачки остался позади, она приказала себе серьезно задуматься – что и как делать дальше. Нет, план у неё был, и вполне конкретный. Но как она сможет увязать его с жёсткой действительностью? Да и сможет ли?

Слишком многое невозможно предвидеть или просчитать заранее. Слишком многое зависит от других людей – от её матери в первую очередь.

Знание языка, это, конечно, хорошо. Но ведь у каждого человека, кроме языка, есть ещё огромный жизненный багаж: семья, история жизни, привычки, друзья, навыки общения, элементарные знания о своей эпохе, манера одеваться, наконец.

Она читала в свое время романы – фантастические романы! – о том, как из ее, или примерно её, эпохи, люди – ну, разумеется, крепкие, и много всего полезного знающие мужчины! – попадают в древние века и разные страны… Кажется, эти романы так и назывались – «про попаданцев». Но там…

Только полный идиот, или восторженный подросток не заметил бы наигранности и неправдоподобности ситуации. Особенно сказочки про то, как такой «крутой» становится Королем… И вершит историю с большой буквы.

Здесь – все реально! Зримо! Весомо! (А особенно нервирует все-таки вездесущий запах банального дерьма!..)

Сможет ли она, заброшенная сюда из другого времени, из другой страны, из другого социального строя, наконец, действительно, а не так, как в дурацких книжках и фильмах, приспособиться здесь, где она никого, даже собственную мать, не знает?!

Впрочем, нет – так не годится. Опять негативное мышление.

Она-то сможет. Она смогла и не такое… Вопрос только в способе.

Захочет ли мать помочь ей, если узнает, что телом её дочери завладела наглая самозванка?

Нужно ли рассказать её матери ВСЁ? Или – не всё, а часть… правды?

Да и какой правды?!

Опять ей предстояло то, что пугало её – решать новые проблемы на новом месте, и по мере их возникновения.

Улочки чередовались с небольшими площадями, на которых размещались микрорынки, перекрёстками, пустырями с остатками рухнувших домов, другими улочками – уже с лавками и пекарнями.

Ну и ароматы! Да, конечно, здесь всё ещё пахло и конским потом, и гниющими отбросами, и кожей, и – человеческими нечистотами…

Но в то же время и – молоком, дымом, свежеиспечённой сдобой, благовониями, в зависимости от того, мимо чего они проезжали: здесь располагались на первых и в полуподвальных этажах и булочные, и сапожные мастерские, и кузницы, и даже лавки с восточными коврами, пряностями и благовониями, – вот, запах ладана не спутать ни с чем.

Ходу мыслей вся эта пахучая, красочная и шумная экзотика не мешала.

Нет, разумеется, она довольно успешно сдала первый жизненный «экзамен» – её не казнят послезавтра на Гревской площади, где кончают жизнь все преступники из благородных. Она и дальше изо всех сил и любым способом намерена защищать, сохранять и бороться за существование в этом чудесном, невероятном даре Небес – молодом и здоровом теле. Да ещё – благородных кровей. Да, за него она готова на всё! На всё!..

Но, конечно, хотелось бы не всегда только бороться и выживать – хотелось бы иметь, всё-таки, и спокойные минуты. Для нормальной личной жизни. Для отдыха. Для изучения этого мира.

Значит, придётся выдерживать и другие экзамены: приспособиться к общению с людьми любого круга, научиться одеваться, интриговать, находить союзников. Убивать, или… нейтрализовывать врагов.

Возможно, придётся на время сменить, насколько возможно, внешность, взять другое имя. С документами, кажется, здесь проблем не будет – их попросту нет.

Ни паспортов, ни свидетельств о рождении, ни водительских прав, или всего такого…

А с внешностью тоже, наверное, трудностей не будет – хотя пластической хирургии и нет, элементарные приёмы, типа – грима, париков, мужской одежды и проч. уже точно есть.

Да, «будем решать проблемы по мере их возникновения» – снова приказала она себе.

Сейчас главное – встреча с матерью. Как же ей вести себя – ей, сорокалетней женщине двадцать первого века? Пока ничего толкового и конкретного в голову не приходило. Значит нужно, как всегда, предоставить событиям развиваться так, как будет угодно Господу, и надеяться на лучшее, наметив лишь «Генеральную линию». Как там было сказано во «Влюблённом Шекспире»?

Всё решится само собой!..

Чем не план? Не хуже любого другого.

От матери ей нужны две вещи. Деньги (о, деньги спасают жизни во все времена!). И – хорошо бы информацию о том, где можно спрятаться, пока не утихнут страсти вокруг неё и её побега. Всё-таки она сейчас действует наперекор официальной власти – власти короля.

Получит ли она такую поддержку от матери, если та узнает, кто она?

Хм-м, вопрос, конечно, интересный…

Но ведь даже в этом случае тело её дочери остаётся телом её дочери!

И это именно она вытащила сейчас это тело из тюрьмы, и спасла от очень «непрестижной» смерти – на плахе. И она вовсе не должна кому-то другому (кроме матери) признаваться в подмене…

Для всего остального света она продолжает оставаться Катариной-Изабеллой! И если удастся доказать свою невиновность, её могут даже восстановить во всех правах и вернуть конфискованную собственность… Явятся ли такие соображения аргументом для пожилой женщины четырнадцатого века, да ещё потерявшей дочь, зятя, и часть имущества?

Поживём – увидим. В любом случае, её путь проходит через дом матери. Значит, вперёд.

Отступать некуда.

Проехав через очередную маленькую рыночную площадь, и продравшись сквозь очередные торговые ряды, выбрались на более обширное пространство, в центре которого был установлен широкий и высокий – более двух метров – помост из досок. Посередине помоста угрожающе возвышалось заляпанное омерзительными бурыми потёками колесо, на высоте в полметра. Тут же торчали жутко выглядевшие, острые побуревшие колья.

Несмотря на то, что она никогда не была здесь, сердце внезапно мучительно сжалось, словно раньше своей новой хозяйки поняло, что это такое.

У неё возникло ощущение, словно что-то плохое, необратимое, вот-вот должно случиться, а она не в силах помешать, или предотвратить – как в кошмарном сне.

Огромные жирные мясные мухи и стая ворон, чинно разгуливающих по помосту, делали её вопрос бессмысленным – она и так знала ответ. Всё же, переборов подступивший отвратительным комком к горлу страх, и внезапную слабость, она задала вопрос невозмутимому проводнику-провожатому.

– Это – Гревская площадь, – ответил он, словно речь шла о реке, или лесе, – здесь и должны были через два дня вас казнить.

Перед тем, как они углубились в очередной проулок, она вполне отчётливо и во всех омерзительных подробностях рассмотрела всё: и почерневшие колья для голов, и брусья виселицы с лоснящимися верёвками, и огромное колесо на подставке, облитое чёрными теперь потёками. И несколько прилипших к ободу волос, развевавшихся на ветру.

Почему-то последняя подробность запечатлелась в памяти лучше всего…

Вот, значит, какая судьба была ей здесь уготована, если бы не жажда жизни и кое-какие знания! Недаром это тело инстинктивно откликнулось столь диким ужасом.

Наверное, это всё же жест Провидения – что она здесь. Но, к счастью, совершенно при других обстоятельствах, чем могло бы быть, упади она духом, сдайся на милость обстоятельствам, или… Сотвори какую-нибудь глупость.

Она жива и свободна – вот лучшее доказательство того, что можно и нужно бороться даже в, казалось бы, совершенно безвыходных ситуациях. Бороться, невзирая на века и страны… Не считать себя умнее людей (наоборот, люди этой эпохи, похоже, ещё хитрее и прагматичней, чем её современники), а использовать их слабости, пороки… Возможно, и благородные качества. Словом, всё, что может быть использовано – для её блага.

Ладно, подумала она, отворачиваясь от страшного напоминания, будем считать, что этот урок усвоен. И не забудется до самой смерти. Желательно – смерти от старости.

Поплутав ещё несколько минут по чуть менее оживлённым и тесным, чем до этого, улицам, они выехали на огромную набережную. Здесь красовался длинный, и довольно невыразительный королевский дворец.

На её вопрос Пулен ответил и показал (Пальцем! Ну так – культурный же!..) Лувр, оказавшийся низким и маленьким, и новый дворец – Ситэ, по имени которого назывался и весь прилегающий район, больше напоминавший из-за больших торговых рядов, муравейник: площадь заполняла огромная толпа крикливых торговцев, стоявших за прилавками лавок, очень даже похожих на современные ларьки, или снующих – с уже портативными лотками на пузе. Хватало и неторопливо, с чувством собственной значимости и достоинства, движущихся, и не стыдящихся отчаянно торговаться, покупателей.

Она отметила, что покупатели – большей частью из благородных и обеспеченных: они выделялись яркими и явно дорогими нарядами и горделивой осанкой. Мужчины ходили вразвалку, женщины странно горбились – возможно, из-за непрактичного, но, похоже, модного покроя длинных платьев до пола. Глядя на эти платья, можно было сразу понять: благородные и высокородные дамы… Вынуждены терпеть значительные неудобства. Только бы не походить «фасоном» на простолюдинок…

Разумеется, и здания, окружавшие это место, выглядели куда шикарней, чем домики обывателей, встречавшиеся им до сих пор. Сразу чувствовался центр города – престижный район знати.

Огромный белый костёл, обнесённый с задней стороны лесами, своими очертаниями показался странно знаком – и точно, это оказался тот самый Нотр Дам!

Его всё ещё достраивали. Грязь и время ещё не успели испачкать стройные стены серой коркой. Ничего не скажешь – впечатление он производил просто потрясающее.

Однако рассматривать что-либо подробно не пришлось, а пришлось, поминутно отбиваясь от назойливых разносчиков, лоточников и обтрёпанных нищих, прокладывать себе дорогу в этом сумасшедшем доме, следя, чтоб не отстать от Пулена, которого настырные торговцы и завзятые нищие почему-то не одолевали. А может, их пугало выражение его лица?

Она имела полную возможность оценить Парижский «Привоз»: товаров, и со всего света, действительно было много – от драгоценных украшений, до роскошных туалетов. Ткани на любой вкус, по-видимому, в-основном шерстяные, льняные и шёлковые – самые дорогие (наверное, дорого обходится перевоз с востока). Оружие, портупея, сладости, кружева, ковры, посуда, колбасы, сыр и другие деликатесы. Средневековый элитный рынок, похоже, давал очень богатый выбор!

Ничуть не хуже, чем любой современный базар.

Запахи от разных пирожков, вафель и специй напомнили ей, что она со вчерашнего обеда ничего не ела, опасаясь медленного яда от своего «хитрого» напарника. Ничего, бережённого Бог бережёт… Без пищи можно прожить. А вот с отравой в теле…

Впрочем, кроме серебряного ливра, который она решила сохранить на память, у неё не было ни гроша. Не страшно – она потерпит и без еды, лишь бы выжить.

Продравшись, наконец, сквозь всё это разнообразие, они двинулись вдоль Сены по одной из параллельных ей улочек, и вскоре свернули налево – на улицу Сен-Поль.

Проехали по ней с километр, повернули направо.

И вот она у цели: улица Сен-Клод, массивные почерневшие дубовые ворота небольшого двухэтажного особняка, которому явно не повредил бы ремонт. Похоже, с деньгами здесь… напряжённо.

Выпрямившись в седле, и отмахнувшись от разных дурацких сомнений и переживаний, она велела Пулену погромче стучать железным кольцом, укреплённым на створке высотой метра в три. Впрочем, здесь имелась и небольшая калитка в одной из створок.

Не прошло и десяти секунд, как в этой калитке открылось окошко, в которое высунулось сердитое бородатое мужское лицо. Не давая незнакомцу вылить поток явно нехороших слов из открывшегося уже рта, она, повысив голос, не терпящим возражений тоном, приказала:

– Немедленно открывай!

Рот закрылся, зато выпучились глаза. Её, несомненно, узнали, несмотря на маскарад – скорее всего, по голосу. Моментально окошко захлопнулось, и загремели засовы.

Створка ворот легко отъехала в сторону, и Пулен, повинуясь её приказу, въехал во двор.

Последовав за ним, она повернулась к открывшему – крепкому, довольно симпатичному мужчине, с виду лет сорока пяти, одетому почти как солдат, только без полос на камзоле. Взгляд, в котором ещё сквозило удивление, был умным и настороженным.