Тесный кружок из нескольких местных завсегдатаев, уже явно отдавших должное вину хозяина, приглядывался к ним гораздо внимательней, однако уже через несколько минут, не высмотрев ничего для себя интересного, вернулся к своим кружкам, и видам на урожай, всё той же войне с Фландрией, и местным сплетням.

Единственное опасение вызывали два монаха, которые ничего не пили, зато жадно ели из дымящейся миски прямо руками, иногда посверкивая глазами из-под своих кустистых бровей в их сторону. Однако на осторожный вопрос Мария ответила, что монахи уже были здесь, когда они с Пуленом прибыли, и тоже ели, но что-то жидкое – очевидно, суп.

Сам трактир представлял из себя крепкое, сооружённое на века, и, похоже, простоявшее не одно десятилетие, насквозь пропитанное запахом дыма, пота, еды и вина, двухэтажное здание. Лестница на второй этаж находилась здесь же, в огромном зале, занимавшем фактически весь первый этаж. Наверху виднелась огороженная перилами галерея, и коридоры, уводившие в глубину здания – к номерам. Возможно, кто-то и жил там сейчас, но за всё последующее время Катарина не видела ни одного спускавшегося или поднимавшегося постояльца.

Деревянные столбы, что поддерживали могучие, грубо отёсанные балки перекрытия, от времени и копоти светильников стали совсем чёрными, потолок тоже белизной не отличался. Во всём чувствовалась добротность и капитальность, принесённая в жертву изяществу и чистоте – даже в тяжёлых лавках и столах, сколоченных из дубовых, толщиной дюйма в три, уже покоробленных досок. К потолку на цепях были действительно подвешены колёса от телег с негорящими пока светильниками – масляными плошками.

Совсем как в исторических фильмах. Конечно, света такие «люстры» вряд ли давали много… Но и сейчас послеполуденный полурассеянный свет, проникавший внутрь сквозь открытую дверь и распахнутые настежь окна, не слишком-то хорошо позволял рассмотреть всё и всех.

Тем лучше – их тоже видно не слишком подробно.

Она обратила внимание на то, что в окнах не было стёкол – наверное, получение стекла связано с проблемами, или стоили они дорого. На ночь такие окна закрывались мощными ставнями – снаружи не откроешь. Что ж. Разумно – мало ли кто захочет непрошено забраться в такое заведение.

Ну вот и ещё одно подтверждение того, что особенно расслабляться не придётся.

Да она, собственно, и не рассчитывала…

Так как это был первый трактир, в который они зашли, она запомнила его обстановку очень хорошо. Все прочие, и весьма многочисленные подобные заведения, которые им пришлось посетить в своём долгом путешествии, просто смешались в её памяти во что-то среднее, безликое, не запомнившееся ничем оригинальным. Впрочем, разве мелкие гостиницы, столовые и рестораны её времени лучше?

Посидев, посмотрев, подумав, и убедившись, что всё тихо, чинно и спокойно, она предложила Пьеру и Марии пообедать прямо здесь. Мария согласилась сразу. Пьер, поколебавшись пару секунд, и зыркнув подозрительно на монахов, тоже.

Подозвали давешнюю девицу, точившую за массивной стойкой лясы с таким же толстеньким хозяином. Пьер заказал обед: жареное мясо с соусом, тушёные овощи, паштет, хлеб, сыр, вино (разумеется, запивать-то надо!), и что-то ещё – Катарина не поняла, что именно, но вполне оценила вкус, когда минут через десять всё это было принесено и поставлено перед ними в глиняных и деревянных мисках. И, отдельно, на огромном блюде – дымящееся ароматное мясо. Без всякой химии. Объеденье!

Подходила теперь к их столу девица со стороны Пьера – он не строил ей глазки.

Ели деревянными ложками, или прямо руками. Пулен ел с совершенно каменным выражением лица, и сделать с этим что-либо пока было нереально. Она старалась лишний раз не обращаться к нему, чтоб не привлекать излишнего внимания.

Зато сама Катарина причмокивала и отдувалась за двоих. Первая трапеза на свободе не разочаровала её. Еда оказалась вкусной, и очень питательной. Во всяком случае, она насытилась быстро. А если учесть, что после тюремной каши у неё целые сутки маковой росинки во рту не было, она опасалась, как бы не переесть. Расстройство желудка от обжорства сейчас было бы совсем некстати.

Она откинулась назад, и утерев губы тыльной стороной ладони, (осторожно – усы!..) с наслаждением потянулась, похрустев немного затёкшими во время поездки, суставами. Впрочем, и спине и плечам не помешал бы хороший массаж – всё ныло с непривычки к седлу.

А ведь предаваться перевариванию пищи нельзя – ей предстоит нелёгкая работа.

Нужно, наконец, освободить Пулена. Свою роль он честно (хотя и не совсем добровольно) выполнил, и сейчас им лишний свидетель ни к чему.

Наклонившись к Пьеру, она попросила его договориться с хозяином о комнате на одну ночь для одного человека, и сразу расплатиться за неё. Всё прошло быстро, особенно уплата денег, и вот уже все та же расторопная толстушка, с наигранной опаской косящаяся назад и вниз, ведёт их с Пуленом наверх по скрипучей лестнице.

Комнатка не блистала роскошью обстановки и размером. Почти половину её скромных восьми квадратных метров занимала скрипучая деревянная кровать с тощенькой периной, набитой, судя по торчащим прутьям, соломой. Дополняли интерьер маленький стол и табурет, шкаф заменяли несколько крючьев в дощатой стене.

Убедившись, что девица спустилась вниз, она осмотрела дверь – та запиралась изнутри на щеколду и примитивный замок, ключ торчал снаружи. Она вынула его.

Плотно прикрыла дверь. Закрылась на щеколду. Ключ вставила уже с этой стороны двери. Подойдя к своему всё такому же безучастному ко всему происходящему и окружающему, сообщнику, она приказала ему сесть, а затем и лечь на кровать. Себе она придвинула табурет. Настало время побеспокоиться о судьбе этого несчастного. Хоть он и помогал ей не по своей воле, но всё же – помогал…

Теперь она могла рассмотреть его без помех.

Бравый комендант сильно сдал – черты лица как-то заострились, под глазами появились мешки. Гордая осанка пропала, костюм насквозь пропитался потом и пылью. Что-то вроде жалости давно грызло Катарину. Нельзя допустить его ареста, или гибели из-за неё. Ведь вряд ли его оправдает то, что он был под гипнозом. Гипноз здесь неизвестен. А если и известен, то только как один из аспектов всё того же колдовства. Что ещё хуже: как бы беднягу не сожгли.

Да уж, наверняка несчастного офицера признают её сообщником, и накажут.

Возвращаться в Понтуаз, на старую должность, ему никоим образом нельзя. Нужно обеспечить бывшему коменданту новую работу. Желательно, по специальности. И подальше.

И новое имя.

Она давно держала в голове разговоры о войне. Что ж. Вполне приемлемо. Кадровые наёмники нужны везде и всем.

Сейчас она обдумает эту мысль. А пока она дозревает, поработаем-ка на себя. Когда ещё она будет иметь такой правдивый источник информации?

– Расскажи мне, дорогой комендант, то, что я хочу знать о…

Около получаса она расспрашивала его: в-основном о своих родственниках, друзьях, землях и домах. Так же её очень интересовали обстоятельства смерти мужа, и его родственники и связи (здесь было почти пусто: похоже, близких с этой стороны не осталось – кроме горячо любимой Вероники).

Узнала она не так много, но в целом это подтверждало уже имеющуюся твёрдую убеждённость: дело против неё сфабриковано, но высокородные и высокопоставленные недруги не дали ей возможности оправдаться. Правда, первопричиной явилась не любовная интрижка, как она вначале думала, а что-то более сложное и серьёзное, связанное, скорее всего с борьбой за власть и деньги. Большой же Политикой, к счастью, вроде, не пахло.

Конечно, такой скромный винтик в государственной машине, да ещё оторванный от двора, как комендант тюрьмы, мало что мог ей объяснить в скрытых пружинах и верёвочках придворных интриг, но слухи, ходившие среди обывателей тоже были ей полезны. Она вытянула из него всё, что он знал, слышал, или предполагал.

Самым подозрительным моментом в этом деле, разумеется, оказалась гибель её мужа: будучи навеселе, он, наступив неудачно в лужу вина, якобы упал с лестницы и сломал себе шею…

Однако при внимательном осмотре его тела обнаружились довольно странные синюшные пятна, да и запах изо рта был весьма подозрителен – всё указывало на яд. Источник: лекарь его высокопреосвященства, в приватной беседе с любовницей, причём в сильно нетрезвом виде. Кстати, лекарь тоже… уже умер. Его подкосила внезапная… болезнь головы. В которой вдруг как-то поутру обнаружилась странная дырка…

Главное же, что она уяснила чётко: то, что она – в смысле, настоящая Катарина – обладала-таки некоей очень важной информацией, или документами, могущими сильно навредить его высокопреосвященству, и так и не сказала, судя по-всему, где хранятся эти документы (впрочем, в случае её смерти, похоже, до документов не добраться, и, следовательно, его высокопреосвященство этот вариант тоже устраивал!).

Ну а теперь… Теперь он точно постарается заткнуть ей рот, не останавливаясь ни перед чем. Ведь он не знает, что с этой стороны ему уже ничто не грозит.

Выяснить, в чём соль интриги, теперешняя Катарина сможет не скоро. Но выяснить придётся. Назовём то, что она сейчас делает, тактическим отступлением.

Пусть враг успокоится.

Но не она. Несмотря на просьбу матери, и то, что дело, вроде, не её, холодная ярость и жажда мести горели в её груди спокойным, но неугасимым огнём. Пусть сейчас она вынуждена на время покинуть сцену, на которой разыгрывается эта драма, но она ещё вернётся – в следующих действиях. Всему своё время. Она терпелива.

Однако время поджимает. Пора распрощаться с пока ещё Пуленом.

15

– Слушай внимательно и запоминай на всю оставшуюся жизнь. Твоё имя – Жан Клод Огюстен. Из Шампани. С семнадцати лет ты – профессиональный наёмник. Ты дослужился до… сержанта. Семьи у тебя нет: женат ты никогда не был, родители умерли.

Сейчас ты уснёшь и проспишь ровно час. Проснувшись, ты будешь помнить о себе только то, что я тебе сейчас сказала и скажу. А ещё, проснувшись, ты полностью забудешь всё, что происходило с тобой за всю предыдущую жизнь, вплоть до момента пробуждения.

Ты не вспомнишь ничего этого три дня.

Через час, когда ты проснёшься, ты выйдешь из этой комнаты, сядешь на коня, на котором ты сюда приехал, и поедешь к проливу Ла-Манш. По дороге побреешься в первой же цирюльне. А в первом же городе купишь себе другую одежду, более подобающую наёмнику, и поменяешь свой меч на другой. Ночевать будешь в трактирах, ехать будешь днём – всего три дня. Затем ты вспомнишь свою молодость до того момента, как тебе исполнилось шестнадцать лет.

Ты будешь помнить, что пошёл в наёмники из-за неудачной любви. Ты будешь помнить, что твоё теперешнее имя – прикрытие! И спасает тебя от грехов прошлых лет, но что это за грехи, ты не вспомнишь. Когда через три дня ты вспомнишь о своих молодых годах, ты поймёшь, что для тебя лучше всего продолжать карьеру наёмника.

Ты кратчайшим путём поедешь во Фландрию и наймёшься в их армию, или любую другую… Кроме Французской. Где ты служил, что делал за прошедшие годы – придумаешь сам, чтобы выглядеть заслуженным ветераном. Твоей основной задачей на ближайшие пять лет является заработать побольше денег, и обзавестись затем хозяйством где-нибудь в той же Фландрии, найдя себе вдову или другую приглянувшуюся женщину. Во Францию ты не вернёшься больше никогда, опасаясь за прошлые грехи – но в чём они состоят, ты не вспомнишь.

Теперь главное: то, что я тебе сейчас сказала, будет у тебя так глубоко в мозгу, что ты будешь считать это своими мыслями и желаниями. – она сделала особый нажим на этой фразе, перевела дух, и продолжила, – Вот тебе деньги. Расходуй экономно – это всё, что у тебя осталось от предыдущей работы. – она, покачав головой, вложила три, поколебавшись, добавила ещё две золотые монеты в его раскрытую ладонь, – Сожми кулак, – он так и сделал, – Когда ты через час проснёшься, к тебе вернутся все твои воинские навыки и привычки, ты будешь самим собой. Но с твоей памятью всё будет так, как я сейчас сказала. Пока, на ближайшие три дня ты – Жан Клод Огюстен….

И я надеюсь, ты и дальше захочешь использовать это имя…

Сейчас ты встанешь, запрёшь дверь за мной на щеколду, снова ляжешь и заснёшь ровно на час. Проснувшись, быстро уедешь. За комнату ты уже заплатил. Конь – в конюшне. Действуй.

Он встал, двигаясь ещё как сомнамбула. Она отворила щеколду, вышла. Убедилась, что он защёлкнул запор за ней. Тяжело вздохнула и утёрла пот со лба.

Конечно, она не была уверена, что всё сработает как надо, но надеялась, что ничего не упустила. Трудно вот так, сходу, запрограммировать судьбу человека до конца его жизни!..

Но лучше это, чем бросить его на произвол судьбы, и в руки так называемого Французского правосудия. С последним она уже довольно тесно соприкоснулась.

Нет, брать его с собой в любом случае было нельзя – под гипнозом он слишком странно выглядит. А без гипноза наверняка предал бы их при первом же удобном случае. Так что пусть живёт плохо – но на свободе. Она старалась изо всех сил.

И всё же определённую долю стыда и беспокойства она испытывала. Это совесть? Наверное. Но ей сейчас не до роскоши – предаваться угрызениям некогда.

Она небрежной походкой подошла к хозяину, и когда тот с готовностью подался к ней всем телом из-за своей стойки, сказала:

– Наш друг Жан Клод немного устал. Он думал, что останется ночевать, но дела не ждут. Если через час-полтора он не проснётся сам, разбудите его, и пусть едет дальше.

Коня его пока поставьте в конюшню – это вон тот, гнедой с белой бабкой… А мы едем прямо сейчас. Еда у вас превосходная, благодарю.

– Всё понял, мессир, всё сделаем! – хозяин угодливо улыбался и кивал, – Для хороших клиентов мы сделаем всё в лучшем виде! Заезжайте почаще!

– Отлично. Непременно заедем на обратном пути.

Она кивнула ему, приглашая следовать за собой, и они вместе – она чуть впереди – подошли к столу, за которым, мило беседуя, допивали вино и доедали мясо, Мария и Пьер.

Беседа, впрочем, носила несколько односторонний характер – роль Пьера в ней сводилась к согласному киванию, или несогласному качанию головой.

– Филипп, рассчитайся, и поехали, – произнесла она всё тем же хрипловатым низким голосом, к которому уже успела привыкнуть, изображая молодого мужчину.

Монахи, вызвавшие было её опасения, уже ушли. Торговцы-коммерсанты, расслабившись, обсуждали уже женщин лёгкого поведения в разных городах и странах. Завсегдатаи из местных всё ещё не сдвинулись с войны с Фландрией, и ужасной жары.

Их отъезд никого не заинтересовал.

Пьер и Катарина помогли Марии влезть на лошадь. Вернее, помог Пьер, Катарина поддерживала няню больше морально. Только теперь она по-настоящему оценила тот подвиг, который совершают местные женщины, путешествуя в так называемом «дамском» седле. Мария располагалась боком к движению, ноги приходилось держать на деревянной подставочке, а залезть или спуститься без посторонней помощи было вообще невозможно.

Хорошо, что она сама сейчас не столкнулась хоть с этой проблемой. Может, имеет смысл и Марию побыстрей переделать в мужчину? Правда, пока у них нет нужной одежды… Впрочем, взглянув на няню ещё раз, она покачала головой – на ближайшие несколько дней от этой мысли лучше отказаться. Такой риск придётся оставить на совсем уж крайний случай – шила в мешке не утаишь.

Хотя на будущее, конечно, было бы неплохо для маскировки путешествовать то как мужчина и двое женщин, то как женщина и двое мужчин. И совсем уже отлично – как трое мужчин.

Значит, придётся купить ещё одно дамское и одно мужское седло – благо, по конструкции оно от вьючного мало чем отличается.

С улыбкой она подумала, что самый беспроигрышный вариант – три женщины – к сожалению, малореален. Ведь женщины в-одиночку не путешествуют… Да и Пьер ни за что не согласится. И будет прав. Если женщина ещё как-то может подделаться под мужчину, то обратный трюк раскусит первая же встречная женщина: актёры из мужчин никакие!

16

К вечеру, когда уже совсем стемнело, они остановились в небольшой деревушке, примерно в пяти лье от Компьена. Двигались они быстро, больше нигде не останавливались, и хотя немного попетляли по просёлочным дорогам, всё же отмахали изрядный кусок – гораздо длиннее, чем проехали до трактира, в котором оставили Пулена-Жан Клода.

Правда, по большому тракту проехали бы по прямой ещё больше, но в данном случае Катарине было наплевать на расстояние и усталость – всё должно было быть принесено в жертву скрытности и анонимности. Выбраться из страны сейчас – главное.

Местный трактир оказался, само-собой, поменьше, но зато и как-то поуютней.

Возле стойки и за столами сидели всё сплошь местные – крестьяне и мастеровые, они пили и разговаривали. Она не могла не оценить прелесть отсутствия табака: ни характерной вони, ни сизой дымки, обычно скрывавшей дальние углы больших помещений, как бывало в её эпоху в подобных заведениях. Но света посаженные по оболам колес на потолке масляные плошки, действительно, давали чертовски мало…

За едой – пища оказалась попроще, и ждать пришлось дольше – они почти не разговаривали. Во-первых, в целях конспирации, а во-вторых, сказывались усталость, накопившаяся за целый день, проведённый в седле, и нервное напряжение. А у Катарины так и вообще глаза закрывались сами, несмотря на все её усилия: хоть спички вставляй… Правда, их ещё не изобрели. Но так как они проехали сегодня довольно много – не менее девяти-десяти лье – спать отправились с достаточно спокойной совестью.

Разместились в двух смежных комнатах: в большой – Катарина с Марией, в проходной – Пьер. Убедившись, что дверь заперта, и подпёрта лавкой, Катарина, особенно не церемонясь, сняла с помощью няни всю одежду, кроме рубахи, и забралась в свою кровать – громоздкое сооружение со свалявшимся матрацем, который Мария застелила купленными по дороге простынёй и одеялом.