Семь веков. Если вдуматься – это жутко. И так позорно – она, вроде, образованная, а действительно ничего об этом времени не знает. Ничего, вот выйдет – узнает.

Даже поза лотоса и усиленный аутотренинг не совсем помогли – доля беспокойства всё же оставалась: люди не компьютеры, да и всех случайностей не предусмотришь…

Поэтому когда он загремел ключом в двери, это прозвучало, как райская музыка. Вид его, к счастью, не изменился: развязная походка начальника, пузо впереди, преувеличено грузные шаги.

Вот только глаза…

Взяв миску с очередной порцией каши (она оказалась из пшеницы, то есть – полба), она с мягким нажимом приказала:

– Выполняй все мои приказы. В половине первого будь здесь. А сейчас – иди.

Он вышел, не задерживаясь, и не сказав ни слова.

Пища была нужна ей. Однако жизнь – нужнее. Поэтому к еде она не притронулась.

И как бы ей не хотелось продолжить расспросы, с этим лучше подождать до ночи. А сейчас все его подчинённые увидят – он не задержался. Значит, всё как обычно.

Она прилегла на прелую солому и приказала себе уснуть.

Как бы не так!

Целый час она ворочалась, то выравнивая под собой комки соломы, то проклиная вшей, которых, конечно, не было видно в темноте, но не считаться с которыми оказалось абсолютно невозможно. Затем она плюнула на это дело, и стала усиленно думать.

Когда он явился, как и было приказано, в полпервого, она успела обдумать почти всё. Можно действовать. Однако пока есть время, и эта смена часовых удивлена его ночным визитом не слишком сильно, нужно порасспросить его о главном – кто знает, будет ли у неё в будущем такая удобная возможность…

Она приказала ему сесть на лежак рядом с собой. Он не изменился. Ни дать, ни взять – живой робот. После всего этого нужно обязательно освободить его. Но – так, чтобы он не рассказал ничего ни о помощи ей, ни о её вопросах… Кстати, о вопросах.

– За что меня приговорили к смерти?

– За заговор против короля и покушение на его жизнь.

– Расскажи всё, что знаешь об этом заговоре.

– Вы наняли четверых английских лучников, чтобы они застрелили Его Величество из засады, когда он должен был возвращаться с охоты в свою летнюю резиденцию Мобюиссон. Вы заплатили…

Её разоблачили, покушение не состоялось. Его Величество жив. – вот основное, что она уловила из его пространного и весьма бестолкового и бессвязного рассказа…

– Лучники. Хм. И как же эти храбрые, – или очень глупые, подумала она про себя, – лучники собирались остаться в живых после… того, как всё сделали бы?..

– Для них были приготовлены подставы из свежих лошадей по пути их бегства, вплоть до самого побережья, а там ждал наёмный корабль. Свита и охрана короля не смогли бы их преследовать – их кони были бы утомлены после охоты. Часть денег лучники получили вперёд, остальную – должны были получить по прибытию в Англию, где их уже ждали бы вы.

– И где же сейчас эти лучники? – ответ она знала.

– Никого не поймали…

– Откуда же узнали о них и всем остальном?!

– Задержан и допрошен под пыткой посредник, через которого вы нанимали англичан, и капитана корабля. Это некий Аарон Ван Димен, фламандский ростовщик. Его показания и послужили основной уликой на суде… Кроме того имелось и ваше собственное признание со всеми подробностями вашего плана.

– Что?! Я сама призналась во всём этом?!

– Да, сами. Под угрозой пытки испанским сапогом и водой, которые Его Высокопреосвященство приказал показать вам на двух других женщинах, ведьмах-простолюдинках.

После этого вы долго плакали, но рассказали всё. Подробно.

Вот это мило. Похоже, она действительно организовала покушение. Но почему?.. Что плохого ей сделал этот… Филипп четвёртый?

– Что было на суде? Я призналась во всём и там?

– Нет, на суде вы кричали, что вас запугали, и вынудили принять на себя то, чего вы не делали. Что вы ни в чём не виноваты. Ещё вы обвиняли судей, что они обещали вас помиловать, если вы признаетесь во всём, а они приговорили вас к смерти.

– А что же говорил этот… посредник? И как он… выглядел на суде?

– Он держался уверенно, подтвердил все свои показания. Его, как сотрудничавшего с Судом, приговорили к десяти годам.

– И где же он сейчас? Тоже сидит здесь? – она забыла, что он не в состоянии сейчас оценить её иронию.

– Нет, простолюдины в этом замке не сидят. Ван Димен скончался в тюрьме Парижа, три дня назад, от желудочных колик.

Надо же, как удобно. Единственный и главный свидетель, с показаниями которого что-то явно нечисто, внезапно скончался, дав показания против неё. И скончался после суда.

Похоже, весь этот фарс – и правда: чистая подстава. А через три дня и её бы не стало.

Какая же тайна связана с её жизнью? Чем она так опасна?

– Кто такой – его высокопреосвященство?

– Его высокопреосвященство – мессир хранитель королевской печати, архиепископ Нарбоннский.

– И как он связан со мной?

– Ваш покойный муж был его приближённым. Как он говорил, правой рукой.

– Расскажи мне подробней о моём… муже. И как он стал… правой рукой. Как… умер.

– Ваш покойный муж, Антуан Винсент де Пуассон, был тридцати четырёх лет, когда он скончался от несчастного случая, полтора года назад, во дворце его высокопреосвященства.

Вы с ним были женаты четырнадцать лет. Детей у вас нет. Впрочем, люди говорят, что бесплодны только вы, а у вашего мужа есть внебрачная дочь от крестьянки, пяти лет. Она и сейчас в его бывшем имении, возле шато Пуассон. Вы с вашим мужем все эти годы жили в самом замке, пока три года назад его высокопреосвященство не посетил вас.

После этого он включил вашего мужа в свою свиту, и вы с ним переехали в Париж. Его высокопреосвященство подарил вам дом, и осыпал подарками и своими милостями. Он часто бывал у вас дома, и со свитой, и без неё. После его смерти вы переехали в Пуассон, а затем вас обвинили в заговоре, арестовали и судили.

Господи, неужели всё так банально? Знатный вельможа возжелал жену своего вассала, щедро одарил его, приблизил к себе, а жена не захотела отдаться? Или отдалась, и уже надоела? Или… Какая разница – она знает, кому будет мстить.

– Живы ли родители моего мужа?

– Нет, его мать умерла восемь лет назад, а отец, граф Рене де Пуассон, ещё через два года, то есть шесть лет назад.

– И, стало быть, теперь все его земли и собственность – мои?

– Нет. Собственность государственных преступников отходит в пользу государства. И теперь её хозяин – король.

Значит, у неё нет ни денег, ни крыши над головой. Получается, вся надежда – на мать. Тем более интересно: в каких они отношениях?

Но спросила она о другом:

– Почему его высокопреосвященство решил приблизить к себе моего мужа?

– Я не знаю. Но ходят слухи, что это вы его уговорили. Кроме того, люди говорят ещё, что его высокопреосвященство – настоящий отец вашего мужа. Он был знаком с его матерью очень близко ещё до её замужества.

Ох и повезло ей – прямо средневековый латино-американский сериал. Все друг другу изменяют, этот – не от мужа, а эта – не от жены… Интриги, яды, ложь – словом, весело. Все развлекаются, как могут. Наверное, нет войны – иначе хоть мужчины были бы при деле.

Ладно. Оставим пока всё это без комментариев. Во всяком случае, пока не найден более компетентный источник, чем комендант заштатного тюремного замка. Хотя в данный момент у него есть очень важное преимущество – он не может соврать.

Получается, что она – героиня авантюрного романа. Весело ей?

Нет.

9

На получение другой полезной информации, но уже связанной непосредственно с освобождением, ушло ещё часа полтора.

Ну, зато теперь она, как наверное, ни одна другая женщина, разбиралась в тонкостях устройства Крепости, и организации караульной службы в королевской тюрьме. Будем всё же надеяться, что больше эта информация ей не потребуется.

Если поймают – казнят, скорее всего, сразу (тьфу-тьфу!).

А не поймают – добровольно она в Понтуаз не вернётся, даже за большие деньги!

Ну, вот и настало время для решительных действий. В первую очередь она… разделась.

Для этого пришлось заставить Пулена разрезать шнурки корсажа. Похоже, пуговиц ещё не изобрели…

Зато теперь ничто не шелестело и не мешало двигаться.

Проинструктировав своего подопечного, она подкралась к двери, и стала прислушиваться… Ага, вот он дошёл до дежурного по коридору. Заговорил. Пора.

Бесшумно она вышла в коридор. Он был высок – метра четыре. Но в ширину едва достигал метра – в таком не спрячешься. Хорошо, что она об этом позаботилась.

Факелы торчали через каждые десять метров, освещая двери камер, таких же, как у неё. Стены из камня, как в камере, только у факелов – здорово закопчены…

Она двигалась в своих тапочках практически бесшумно, не обращая внимания на острые камни пола и стараясь даже не дышать. Глаза хорошо привыкли к полумраку, всё видно.

Вот и первый поворот – она знала, что есть и второй. Пулена слышно гораздо лучше – он ругается.

Она осторожно выглянула, стараясь держаться ближе к полу. Всё хорошо: он стоит перед часовым так, что тому не видно коридора – тот за спиной бедолаги.

– … неаккуратно заправлен! Что это за пояс, я спрашиваю?! Нет, молчать! Слушаться, когда я приказываю! Этот пояс ты больше не наденешь! А почему каска надвинута так низко? Ну-ка, поправить! Сойдёт. Сойдёт, говорю! Я научу вас, олухи бургундские, дисциплине и воинскому ранжиру! Смирно, говорю! Слушать меня!..

Пока он ругался, она зашла сзади, сконцентрировалась, сложила пальцы, как надо.

Боясь перестараться, резко ударила костяшками пальцев точно за ухо бедного солдата, сразу под нижней кромкой каски.

Тот, не издав ни звука, обмяк и повалился на пол. Пришлось поддержать его, чтоб не ушибся. Пулен держался молодцом – продолжал свою выволочку и лежачему.

– Замолчи, и помоги мне донести его до моей камеры, – прокряхтела она (солдат попался не маленький – видать, бургундцев этих неплохо кормили там, на родине…).

Пулен взял бесчувственное тело за плечи, она – за ноги, и через пару минут они были в знакомой обстановке – в её каморке.

Удивляло, что бравый комендант никак не реагировал на её наготу – впрочем, это лишний раз убеждало её в «хорошем качестве» гипноза. Подавая ему короткие команды, она принялась с его помощью быстро и аккуратно, раздевать и часового. Это оказалось нетрудно: пуговиц не было, их заменяли крючочки и петельки… Нормально.

Уже раздетого, она связала часового по рукам и ногам полосами, оторванными от своей шикарной когда-то юбки. Но всё же – не слишком туго. Кусок почище затолкала в рот, закрепила ещё одной полосой. После чего они с Пуленом взгромоздили беднягу на лежак.

Одеться оказалось легче, чем она предполагала. Одежда была простой, без вывертов и сложных деталей. Словом, настоящая армейская.

Камзол, конечно, оказался велик. Сапоги, естественно, тоже. Зато с лосинами проблем не возникло – они налезли, как родные.

Единственное, что смущало – только слепой, или идиот посчитал бы её ноги – мужскими. К счастью, высокие сапоги и длинный камзол хоть как-то скрывали эти пикантные улики.

Нацепив пояс с портупеей, она обнаружила, что длинный меч создаёт проблем больше, чем всё остальное, вместе взятое. Ничего, привыкнуть можно. Хотя пару синяков она себе сразу посадила. Ноги пришлось всё же, опять сняв сапоги, обернуть подобием портянок всё из того же бархата. Теперь она вполне могла ходить.

Волосы ей пришлось снова туго стянуть, иначе они не влезали под каску. И всё равно из-за них последняя держалась плохо, даже притянутая ремнём.

Но больше всего её расстраивало и удивляло отсутствие на ней нижнего белья – даже на рядовом солдате оказалась простая (льняная) рубаха под камзолом. Её она, несмотря на не слишком свежий вид, нацепила в первую очередь. А что же произошло с её собственным нижним бельём?.. Явно ничего хорошего.

Ладно, пусть нет ни лифчика, ни даже примитивных панталон – значит, ещё не изобрели. Но как же местные женщины обходятся в… интересные периоды?

Остатками своего разодранного платья она накрыла горе-часового, тапочки поставила у лежака. Потуже затянула пояс с портупеей. Порядок. Нет ещё!

Завершающий штрих: копотью со стены над факелом она нарисовала себе усы и бородку. Без зеркала было трудно, но она справилась.

Очнулся караульный – замычал сквозь тряпку, закряхтел и заворочался. Неторопливо подойдя, она нагнулась, и грозно посмотрела в его выпучившиеся глаза.

Придав голосу побольше злобной силы, тихо сказала:

– Ты молод, и, наверное, очень хочешь жить? – он торопливо закивал, усиленно сопя, – Тогда лежи смирно, и не шуми. Часа через три тебя освободят. Однако, если ты ослушаешься, мне придётся тебя зарезать. – тяжёлый неподвижный взгляд её огромных глаз не давал усомнится в серьёзности её намерений, – Ты всё понял?

Он очень быстро закивал головой, даже быстрее, чем в первый раз.

Они с Пуленом вышли, и заперли камеру снаружи.

Идя позади него по коридору, она подивилась самой себе – из неё вышла бы хорошая гремучая змея. Она так вжилась в образ… А где же все эти «налёты» цивилизации? Осыпались, подобно шелухе, лишь речь зашла о спасении жизни?..

Ладно, философские выверты и изыски – позже.

Они прошли весь «свой» коридор. Пулен отпер решётку между этажами ключами горе-караульного. Они поднялись по крутым и неровным ступеням.

На первом этаже она остановила его и проинструктировала насчёт караульного снаружи. Затем он шумно двинулся дальше по лестнице, она же, стараясь не греметь сапогами и мечом – следом, прислушиваясь ко всему.

Вот, два пролёта крутой каменной лестницы, идущей, очевидно, внутри круглой башни, пройдены. Чуть отступив за изгиб стены, она слушала, как он громко постучал, затем, вроде, судя по скрипу, открылось маленькое окошко в толстой двери – часовой убедился, что это начальник, и что всё в порядке. Окошко захлопнулось, дверь со скрежетом открылась.

Послышался грозный голос Пулена – он велел «немедленно бежать на кухню и без ложки с жиром не возвращаться!» Конечно, в её-то время посмел бы кто из часовых оставить свой пост, даже по приказу непосредственного начальника! Последствия (для такого идиота) были бы катастрофическими!

А здесь – ничего, прошло. Часовой, стуча каблуками по плитам двора, и придерживая отлетающий от ног меч, ещё как шустро побежал!

Она бесшумно выскользнула сквозь полуприкрытую дверь.

Звёзды. Небо. Ночь. Господи, как закружилась голова!

Воздух, оказывается, такой сладкий, и так пьянит!.. А сколько в нем кислорода!

Несмотря на риск, ей всё же пришлось на пару секунд задержаться, оперевшись спиной о стену башни, из которой она только что вышла.

Ладно, насладиться свежим воздухом она ещё успеет. А сейчас…

Бесшумно, лёгкой тенью проскользнув по двору, она скрылась за дверью, ведущей к лестнице, по которой попадали на наружные стены – часовые, как она знала, наверху. И её не услышат.

План замка чётко отпечатался в её голове. Время потрачено не зря.

Вот и вернулся часовой с ложкой жира. Было отлично слышно, как Пулен ругается, а часовой суетливо мажет дверные петли жиром, проверяя, скрипят ли они «теперь».

Наконец, устранив скрип, дверь заперли.

Самый ответственный момент – Комендант направился в кордегардию. Вот отворилась дверь клетушки под массивными воротами, вот он вошёл. Слышен его немного заторможенный, но громкий и вполне деловой голос, затем ответ подчинённого – вероятно, сержанта. Вот слышен ещё топот сапог – двое побежали в конюшни. Послышалась уже их ругань – вероятно на дежурного конюха.

Воинская дисциплина всё же – великая вещь. Минут через пять-шесть пару запряжённых коней выводили из конюшен. Никому и в голову не пришло (вопреки её опасениям) спросить у начальства, куда это оно собралось в три часа ночи.

Спустя ещё минуту Пулен, уже верхом, и со вторым конём в поводу, подъехал к её двери.

Прикрываясь, по возможности, туловищем коня, она, собравшись с духом и силами (вот чего, к счастью, не занимать этому телу – тьфу-тьфу – так это сил!), забралась в седло.

Ох, какое неудобное, она привыкла не к такому, а к современному. Впрочем, не будем врать самой себе – ездила верхом она в жизни всего два раза. За это время к седлу не привыкнешь! Да и не в таком она сейчас положении, чтобы капризничать.

Когда они с Пуленом подъехали к воротам, он уже был проинструктирован, и грозно потребовал, чтобы всё делалось побыстрей, и оставил за себя старшим сильно растерянного сержанта. Караульные и сам оставленный «за главного» если и были удивлены, или что-то заподозрили, прекословить и спрашивать что-либо всё равно не посмели.

На этом и строился её расчёт – на субординации. То есть, начальник всегда прав.

В случае, если начальник не прав, действуй по Правилу – начальник всегда прав.

Конечно, неторопливо проезжая под аркой подъёмного моста и через ворота, она чувствовала на себе подозрительные взгляды и порадовалась, что умеет хотя бы правильно сидеть на лошади. Осанкой она – практически мужчина. С бородкой и усами её явно не узнали. В завершение маскарада, выехав за ворота и проехав мост, она смачно сплюнула, ещё и почесав зад. Ощущала она себя… актрисой.

Ворота со скрежетом и скрипом, достойным целой миски жира, закрылись.

Может, это было как-то символично, но именно в этот момент на колокольне какой-то соседней церкви пробило три часа.

Она, слушая, как за ними поднимают мост и опускают тяжёлую толстую железную решётку, подивилась – неужели всё позади? Неужели то, что она, Ирина из двадцать первого века, задумала, сидя на гнилой соломе в затхлом подземельи, осуществилось?!

Э-э, нет, радоваться рано. Позади только первый, хотя, возможно, и самый трудный, этап её полного спасения. Работы много.

Приблизившись к Пулену, она тихо сказала:

– Едем шагом. Направление – Париж.

10

Шагом, конечно, они ехали недолго. Когда дорога, идущая вдоль рва замка, углубилась в лес достаточно далеко, и громада нависающих чёрных стен осталась позади на достаточном расстоянии, чтобы стук копыт не был слышен в тишине летней ночи, они перевели коней на рысь, а затем и в галоп. Лошади выглядели вполне здоровыми и ухоженными, поэтому они практически не сбавляли хода вплоть до самых ворот Курбевуа.

Эта поездка навсегда запомнится ей.

Они ехали на юго-восток, проносясь сквозь застывший в предрассветном молчании таинственный лес, и только топот копыт нарушал какую-то особенную, густую, как патока, тишину. И – удивительное дело. Она ощущала себя не Ириной из далёкого будущего, а Катариной-Изабеллой, Катариной из этой реальности, этого мира! Словно стены чёрного замка-тюрьмы отрезали навсегда её прошлое, её ту жизнь…

Впрочем, разве это и не к лучшему? Пора вживаться, а не играть. Жить, а не прикидываться! Что бы ни готовило ей Будущее – она примет всё!..

Но сквозь чернильно-вязкую тьму эта бешеная скачка, да ещё с философскими мыслями, длилась недолго.

Небо посветлело, стали видны промежутки между деревьями, кусты и поляны. Затем горизонт стал чудесного тёмно-бирюзового цвета, какой бывает только у летних рассветов. А вскоре и лес поредел, а затем и вовсе кончился. Дорога шла какое-то время по его кромке, и её взору открылись поля, поля, и между ними полосы деревьев, и виноградники. Оглядываясь, она видела только пыль, маленькими облачками относимую с дороги ветерком, и разбитую грунтовую (ну ещё бы – не асфальтовую же!) дорогу.

Кони неутомимо мчали их по пустынной, пока безлюдной, явно сельской местности. Конечно: ведь что там этот Париж – не то, что мегаполис её времени, раскинувшийся почти на сто километров. А в этом сейчас, наверное, не больше полумиллиона человек…

Они продолжали скачку в молчании. Не то, чтоб у неё не было вопросов, но, во-первых, с непривычки почти все силы уходили на то, чтобы просто удержаться в седле на этой бодрой и чудесной живой махине, а во-вторых, большинство вопросов могло и подождать.

Да и язык очень даже легко можно прикусить.