Часть I

Малая родина

Милая малая родина,

Точка на карте земли,

Сердце навек тебе отдано,

Мы тебя помним вдали!

Тамара Залесская

У каждого в биографии есть причал, есть остров под названием «Детство», из которого он отправляется в многолетнее плавание по волнам жизни. А еще его называют малая родина. В этом бушующем страстями море у каждого человека бывают взлеты и падения, страхи и бесстрашие, победы и поражения.

Малой родиной для нашего героя было казацкое село. Именно в селе Котовка Екатеринославской губернии в 1912 году в семье Кравченко родился мальчик. Отец с матерью нарекли его Николаем. Имя восходит от греческого языка и означает «Победитель народов». Пришлось по поводу имени заглянуть в «святцы», и выяснилось, что знак Зодиака для него – Скорпион. Планета – Марс. Цвета имени – стальной, коричневый, красный. Камень – изумруд.

Энергия этого имени обладает удивительной подвижностью. Медлительность ему чужда и противна. Но, заинтересовавшись, Николай способен на чудеса.

Николай склонен ощущать себя центром мироздания, довольно самолюбивый и самодовольный человек. Трудно отыскать какую-либо область, в которой он не имел бы собственного мнения. Впрочем, не надо представлять Николая этаким всезнайкой, просто это свойство любого быстрого ума.

По сути своей он человек очень добрый, непривередливый, в быту может довольствоваться малым. Мыслит конкретными категориями, пустому созерцанию предпочитает дело, которому отдает все силы своей богато одаренной души.

Николай – честный человек и нарочито прямой. Может быть, потому ему неприятна и непонятна всевозможная закулисная возня. Не выносит непорядочности и в этом смысле одинаково строг и требователен и к себе, и к другим, работающим под его началом.

В женщине ценит не только внешние данные, но и умеет наслаждаться духовной близостью. Он окружает себя толпой приятелей, но лишь избранные считают себя его друзьями.

Конечно, и в «святцах» бывают неточности, но, по рассказам сослуживцев Николая Кравченко и его сестры Ольги Егорьевны Веревкиной, многие черты характера, указанные в них, трафаретно совпадали.

Но, конечно же, каждый человек в первую очередь сам творец своей собственной судьбы.

* * *

По преданию, своим названием Котовка обязана казаку Василию Коту, основавшему в начале XVII века небольшой хутор на месте теперешнего села. Село расположено на левом берегу реки Орели, что в 25 километрах от железнодорожной станции Вузовка на линии Новомосковск – Красноград. Через село проходят канал Днепр – Донбасс и связанная с ним автострада. Впоследствии рядом с селом возникли хутора казаков-переселенцев. Особенно много было их почему-то из Полтавской губернии. По рассказам бабушки автора Марии Захаровны Терещенко (Ефимовой), уроженки казацкого села на Полтавщине, ее предки покидали родной край, убегая от феодального закабаления, и уезжали с семьями на земли Екатеринославщины.

Вот и прадед автора Захар Ефимов, покинув село Сурмачивку, отправился в середине XIX столетия на волю. Потянуло его к большой воде – к морю Черному. Пройдя все морские ступени, стал капитаном торгового судна. Участвовал в Крымской, или Восточной, войне 1853–1856 годов. После войны, получив ранение, приехал в родное село и выстроенную им когда-то хату-мазанку на горбу правого высокого берега реки Сулы – притока Днепра, где и закончил жизненный путь.

Но вернемся к Котовке.

Согласно историческим документам, казаки «запасали дерево» за «Орелью, при деревне Котовке».

В 1771 году Гадячская полковая канцелярия Полтавской губернии вела переписку с Кошем Запорожской Сечи, требуя выдачи казака Федора Волощенко, переселившегося в местечко Котовка с двумя работниками и всем имуществом, включая 36 волов и двух строевых лошадей.

На следующий год в Котовке обосновалось уже несколько семей крестьян, приписанных к Гадячскому полку и принимавших участие в восстании против его командира Милорадовича.

После ликвидации Запорожской Сечи Котовка вместе с пахотными землями и угодьями была пожалована Екатериной Великой в качестве «ранговой дачи» полковнику Л. С. Алексееву, ставшему одним из крупнейших землевладельцев края.

В документах 1785 года она значится как слобода Алексопольского уезда Екатеринославского наместничества, а с 1797 года – Новомосковского уезда Новороссийской губернии. Помещику принадлежало 12,3 тысячи десятин земли, в том числе 8,5 тысячи – пахотной. В имении действовали полотняная фабрика, оснащенная механическими станками, винокуренный и конный заводы.

Выгодное географическое положение Котовки, через которую проходили дороги с чумаками за крымской солью из Полтавы и Харькова в Екатеринослав и Новомосковск, способствовали развитию в ней торговли сельскохозяйственными продуктами, ремесленными товарами, изделиями народных промыслов.

Путем жестокой эксплуатации крестьян – барщина в экономии Алексеева достигала пяти дней в неделю – богатый помещик наживал огромные барыши. Среди селян постепенно зрело недовольство этим, говоря современным языком, сельским олигархом, готовое перерасти в бунт.

В 1856 году бунт прокатился по многим южным губерниям под лозунгом «Долой крепостничество!». Среди крестьян Екатеринославской и соседних земель это антикрепостническое движение получило название «Поход в Таврию за волей».

Нищенское существование, политическое бесправие даже после отмены в 1861 году Александром II крепостного права толкали крестьян на борьбу против помещика и царской администрации. 29 августа 1884 года жители Котовки подожгли в экономии амбары с зерном и уничтожили посевы.

В феврале 1898 года местный крестьянин Д. Редька распространил слух об увеличении земельных наделов. В донесении полицейского урядника от 16 января 1900 года сообщалось, что житель Котовки крестьянин Д. Панченко агитировал односельчан отобрать землю у помещика, за что был арестован и предан суду.

Революция 1905 года подняла самосознание народа на новую высоту. В конце года, а точнее – в ноябре, забастовочная борьба приобрела настолько острый характер, что главный Екатеринославский администратор вынужден был просить своего коллегу Полтавского губернатора ввести солдат в Котовку.

Сегодня мы бьем челом Столыпину, делаем из него спасителя России, забывая и про «столыпинские галстуки»:

 
Цитат Столыпина уж рать
О выживании России,
Но позабыли рассказать,
Как «галстуки» его носили…
 

Забыли и про то, что столыпинская аграрная реформа ускорила процесс расслоения крестьянства. С каждым годом в селе увеличивалось количество безземельных и безлошадных хозяйств. Появились крупные землевладельцы, которых потом назвали кулаками. Период «столыпинщины» в Котовке похож на нашу сегодняшнюю жизнь, где на фоне замков, вилл, коттеджей нынешних нуворишей можно встретить обилие «фанерных скворечников» или «собачьих будок», принадлежащих простым людям, построившим их на свои честно заработанные рублики.

В «Справочной книге Екатеринославской епархии за 1913 год» говорилось:

«Во внешнем виде села также проявилось социальное неравенство его жителей. Помещичье имение, окруженное тенистым садом с искусственными прудами и живописными беседками, возвышалось среди крытых соломою хат, теснившихся вдоль узких кривых улочек. В Котовке не было больницы – село входило в Гупаловский врачебный участок, объединявший пять волостей с населением в 37 тысяч человек.

Большинство крестьян лечились у знахарей, детская смертность была крайне высокой. Церковноприходская и сельская одноклассная земская школы не могли охватить всех желающих учиться…»

Осенью 1916 года в селе стали распространяться листовки, изданные в ноябре Екатеринославским комитетом РСДРП. В них солдат призывали повернуть штыки против царя и помещиков. А скоро наступил и Октябрь 1917 года, встреченный жителями Котовки с радостью. События революции, или переворота, как кто воспринимает это важное событие в жизни России, активизировали трудящихся Котовки на борьбу против местных богатеев.

Именно в этой обстановке рос Николай Кравченко в родной Котовке, ставшей для него навсегда малой родиной, которую он любил всем своим пылким и горячим сердцем.

* * *

Николай с детских лет увлекался рыбной ловлей. Нередко с друзьями подросток отправлялся на реку Орель или на пруды с удочками. Однажды он принес на лозовом кукане килограмма два рыбешек.

– Мамо, посмотри, сколько я поймал, – танцуя и подпрыгивая на одной ножке, он протянул родительнице вязку речных трофеев.

– Молодец, сынок, жаряночка на вечерю уже есть, – на материнском лице засветилась улыбка, в последнее время редко посещавшая ее.

– Мамо, я еще наловлю.

– Голодать, значит, не будем?

– Нет… рыбы в речке и в ставках полно. Меня хлопцы научили по-настоящему подсекать. А то я торопился и дергал, как сумасшедший. Даже маленькая плотвичка срывалась с крючка. Я сегодня больше всех поймал.

– Как говорится, проголодаешься, так сам догадаешься. А вообще не хвались, в другой раз можешь оказаться неудачником, – заметила мать.

Рос Николай смышленым пареньком, хотя сначала был робок среди сверстников. Но вот что удивляло родителей – с годами его все больше и больше тянуло к старшим, где он постигал то, чего одногодки, а тем более младшие по годам не знали – не ведали.

Детство Коли Кравченко было опалено огнем Гражданской войны, которая горячим, долго не остывающим катком прокатилась и по землям Екатеринославской губернии. Она принесла в каждую семью вовсе не радость, а голод, холод и мордобой. Сыновья воевали с отцами, отцы убивали детей. Красный брат убивал белого брата. В казаках началось такое брожение, что один из столпов большевистской власти Лев Троцкий призывал к уничтожению станичников, их быта и традиций, требовал поголовного «расказачивания», что активно применялось на практике.

Ленин поддерживал «рыцаря революции», тогда как Сталин относился к этим событиям мягче, считая, что достаточно большая часть казачества лояльно относилась к советской власти. И это была правда до тех пор, пока некоторые политики не перегнули палку. Она не выдержала напряжения и треснула. Спицы в колесе тачанки недовольства политикой Троцкого со стороны казачества оказались не все поломаны. Началась кровавая месть.

Что касается Екатеринослава образца 1918 года, то власть часто менялась. По воспоминаниям жителя города того времени Ивана Ефимовича Перепечи, «жили мы в водовороте перемен».

Вот идут и едут петлюровцы – уставшие, невеселые, все как один в запыленных чоботях – сапогах, барашковых шапках, синих свитках – и пешедралом, и на хорошо откормленных и породистых лошадях. После них в городе и в близлежащих селах и хуторах появились воровские фигуры мародеров в солдатских шинелях. Это дезертиры из воинских частей. Потом, с уходом петлюровцев, наступало междувластие. Местные офицеры брали город под свою охрану. На постах часто можно было видеть не солдат, а офицеров. Патрулями по городу тоже ходили офицеры младших званий, естественно, при оружии – с револьверами и саблями или шашками.

Через сутки после офицерской охраны городских границ пронеслась весть – на город двигается туча большевиков. Красную кавалерию кто-то видел в балках на подступах к Екатеринославу. И рано утром Феодосийский офицерский полк покинул казармы и в полном вооружении с пушками, на повозках двинулся в направлении Крыма.

Но утром в город ворвались не большевики, а махновцы. Они тоже основательно перетрясли город. Потом все-таки явились краснознаменные большевики. Потоптались, помитинговали, постреляли всех, кого им надо было отправить на тот свет, и снова понеслись, как перекати-поле, куда-то завоевывать пространство для Российской революции.

Утром примчался казачий атаман Шкуро со своей волчьей сотней. Волчьей сотня называлась потому, что на шапках у них красовались волчьи хвосты.

У церкви состоялось богослужение в честь их прибытия. Ораторы выступали, прямо сидя на лошадях. Рассказывали страшилки – о кровавых казнях большевиками зажиточных людей и тех, кто косо смотрел на советскую власть.

Местная публика любила перемены – каждое войско встречали цветами, улыбками и семечками. Богата была тогда Украина. Попы жили зажиточно, «…не то, что нынешнее племя».

Единственное, с чем плохо было, – это одежда. Грабили людей не из-за денег, а из-за понравившейся одежонки. Из-за недостатка мануфактуры часто даже выкапывали недавно захороненных мертвецов, быстро раздевали, нередко оставляя их в непристойных позах. Евреи закрывали ставни в своих домах из-за боязни погромов, которые тут случались часто. Казаки (и не только они) считали евреев моторами антирусской революции.

На другой день пришли добровольческие части. Сутки побыли, а на следующую туманную ночь раздалось мощное «Ура!» – крики, скрип телег, и город снова взят махновцами. На этот раз они были злые, как никогда, – грабили, насиловали, убивали. Женщины и девушки прятались, убегали в далекие села и глухие хутора к родственникам и знакомым.