«Холодно. Тускло. Бездомно…»

 
Холодно. Тускло. Бездомно.
Серый сырой небосвод.
Ветер тяжёлый огромный
Жухлые листья метёт.
 
 
Осень?.. Я точно не знаю.
Может быть, крик затая,
Ныне навек остывает
Крошка, кровинка, Земля.
 
 
Может быть, это последний
Тонкий опаловый луч
Солнце роняет сквозь бредень
Спутанных стужею туч.
 
 
Может быть, завтра – морозы,
Панцирь вокруг ледяной
И равнодушные звёзды
Не над моей головой.
 

1982

«И те губы, что я целовал…»

 
И те губы, что я целовал,
Ныне трогают губы чужие.
Я за вечность тебя покупал,
А они – за дары грошевые:
Благодушный комфортнейший кров,
Шумный отпуск у южных пределов…
Я любовью платил за любовь,
Пусть же платят достатком за тело.
 
 
Ты забыла про душу свою.
Я не знаю, кто в этом виновен.
Я любовь свою нищим дарю
Пятаками у светлых часовен,
Говорю им: «Вас слышит Господь,
Помолитесь, пока не устали,
За прекрасную грешную плоть —
Потерявшую душу Наталью!»
 
 
Чтобы завтра на Страшном Суде
Перед детским взыскующим взором
Эта ложь в её дольней судьбе
Не была роковым приговором.
Ведь не зря же её покупал
Я за вечность любви и печали,
И те губы, что я целовал,
Той же вечностью мне отвечали.
 

1983

«Сизый ветер. Тяжёлые тучи…»

 
Сизый ветер. Тяжёлые тучи.
Дрожь зелёных взлохмаченных крон…
Заступает весна неминуче
На большой грозовой перегон.
 
 
Завтра вспыхнет жар-птицами молний,
Загремит жерновами громов,
Влажной нежностью сердце наполнит,
Как водою заброшенный ров.
 
 
И в стремлениях слитый с природой,
Среди русской равнинной глуши
Ты упьёшься великой свободой
Очарованной миром души!
 

1986

О ЛИЦАХ

 
Есть отсвет вечности на лицах,
Неяркий отсвет на иных,
Не знаменитых ни в столицах,
Ни в городках полуглухих.
 
 
Но лишь увидишь и без слова
Поймёшь, так сущность их ясна:
Они пришли к нам с Куликова
Через огонь Бородина.
 
 
Неробких взглядов просветлённость,
Рублёвских ангелов черты,
Земную одухотворённость
Не застит дымка суеты;
 
 
Не важно – плачут иль смеются,
В них светлый блеск воды живой;
Они в веках передаются
Как сущность Родины самой.
 

1986

«Когда звезда кошачьим глазом…»

 
Когда звезда кошачьим глазом
Сверкнёт в разломе облаков
И станет как-то глубже разом
Среди сиреневых снегов,
Я вспоминаю ненароком
Не мир без края и конца, —
Избу, сирень у тёмных окон,
Себя, ребёнка, у крыльца.
И из крапивы от сарая
Взлетает ветер. Плеск листвы.
А я ещё не отделяю
Себя от неба и травы.
И запах вздымленной сирени
Лиловой катится волной,
И я дрожу в немом волненьи,
Как глубина пред глубиной.
 

1987

«И возле дома лепишь ты снежки…»

 
И возле дома лепишь ты снежки,
А может бабу снежную катаешь
И сыплешь смеха ясные звонки,
И праздничным румянцем так пылаешь.
Но вдруг взгрустнёшь, с открытого лица
Под шапку заправляя светлый локон,
Как вспомнишь непутёвого отца,
Что с женщиной чужой в краю далёком,
Как вспомнишь, что играли с ним в снежки
И вместе бабу снежную катали…
«У мамы по нему ничуть тоски,
А у него по ней ничуть печали,
Но как меня оставить он посмел?!..»
И что скажу?.. Что чувства жизнью смяты?
Что вижу я себя средь всяких дел
Перед тобой безмерно виноватым?
Но жизнь нельзя уже переиграть,
Хоть сладко пахнет мартовская влага!
Но не умел иначе я шагать
По миру, как с бездумною отвагой!..
Намокнувшие варежки сдерёшь,
Подуешь на озябшие ладони.
Под крышей голубь горлице поёт,
Звенят лучи на синем небосклоне…
И так боюсь я, что средь ясных чувств
Вдруг промелькнёт нахохленною галкой:
«Вот вырасту, тогда и отплачу,
Мне будет вас ни капельки не жалко.»
 

1988

ПЕРЕБОРЫ

«И по трупам парнишек, как по грязным отбросам,

Разрядив карабины семь «легавых» прошли.»

Лагерный фольклор

 
Мы играли в биток и в лапту,
Мы «Прибоем» чадили украдкой,
О девчонках таили мечту,
Наклоняясь над школьной тетрадкой.
Но под полночь стонала струна
И, сметая школярскую плесень,
Возмущала нам души до дна
Грусть ущербная лагерных песен.
А отцы наши дома за мглой
Ждали нас, не смежив свои веки,
Половина – недавний конвой,
Половина – недавние зэки.
Звон подковок во тьме нависал
И теснились мы слева и справа,
Когда крайний сквозь зубы бросал
За плевком: «Осторожно, «легавый»…
В нас о вольнице дума вошла,
Как под сердце гранатный осколок,
Но сжимала бровастая мгла
Волголаговской лепки посёлок,
И взросли мы с уродским горбом,
Согревая стаканом ладони…
С кем ты, друг? Как ты, друг? Что с тобой?
На какой ты мотаешься зоне?
 

1988

«Зачем вырастают деревья на крышах…»

 
Зачем вырастают деревья на крышах,
На узких карнизах в расщелинах камня,
Дугой изгибаются, тянутся выше,
Туда, где сквозит синева облаками,
Ведь люди придут и сломают, и сбросят,
Чтоб лишний декор не попортил фасада?..
Но снова берёзы и клёны возносит
Весна над домами младенческим садом!
Присядет пичуга на тонкую ветку,
Полдневная бабочка скроется в кроне
От едкого ливня, от дымного ветра,
От жёсткого солнца в угарной короне…
Призывно топорщатся юные листья,
А корни расклинят когда-нибудь щели
И рухнут строенья, как лживые мысли,
В которые мы свои души одели.
 

1988

«Опять в лучистое цветенье…»

 
Опять в лучистое цветенье
Любовь медлительных растений
Из мрака вызвала весна:
Тычинки к пестикам в объятья
Спешат на таинство зачатья,
И свахи-пчёлы дотемна
В домах душистых суетятся,
Поболе заработать тщатся…
Да не минует их успех!
Любовью держится живое,
И не доносы, не разбои, —
Безлюбье – величайший грех.
 

1989

МЕФИСТОФЕЛЬ

 
                  1
Луна, а под луной – звезда,
И в лужах – чёрная вода,
И крон осенних чёткий профиль
На предрассветной синеве,
И кот вопит, как Мефистофель,
В угрюмой угольной траве.
Сейчас откроет адский лик,
Подсядет, скажет: «Что, старик?
Я ж говорил, чтоб стать счастливым
Всего лишь надо променять
На страсти нежные наплывы
Железной совести печать.
Смотри, ты думаешь – там кошка
Бежит бесшумно по дорожке?
Клянусь, что – мужняя жена,
Иначе рылом ткни в корыто,
Была ей совесть не нужна,
А я устроил шито-крыто.
Ты думаешь – людишки те,
Что вам с трибун клянутся честью,
Моей внимая доброте,
На этом не бывали месте?
Да и в других, куда грязней?..
О, я ошибся, но ясней
Тебе покамест будет этак.
Ну что, махнём? Ведь не монетой,
А наслаждением плачу!
Ну вот заладил: не хочу…»
 
 
Луна, и под луной – звезда,
И в лужах мёртвая вода,
И крон осенних чёткий профиль
На предрассветной синеве,
И день бредёт, как Мефистофель,
По чёрной каменной траве.
 

1989

 
                  2
Будь проклят мир, в котором смерть стлала
Бессмертное язвительное ложе,
Где лгут кресты, где лгут колокола,
Где даже воздух весь пропитан ложью!
Будь проклят путь, которым обречён
Идти я по лугам, полям и стогнам,
Где каждый нищий к месту пригвождён
И прямо в сердце гвоздь по шляпку вогнан!
 
 
Но что мои проклятия тому,
Кто, улестив вкусить от Древа Знаний,
Навлёк на нас рыдающую тьму
И отвратил навек от покаяний.
Его язык гудит в колоколах,
Его лицо сияет в знойном диске,
Его дыханье тлеет на губах
Не только дальних, но и самых близких.
 

1992

СЕМЕЙНАЯ ОДА

 
Пусть Бог казнит морозом и метелью
Весь мир, нет, не расстанусь я с постелью,
Пропахшей и любовью и тобой!
Не потому что погружаюсь в грёзы,
Что мне страшны метели и морозы
И тороват дарованный покой.
 
 
Я знаю: всё на свете мне изменит —
И друг моих стремлений не оценит,
И враг угрюмо спрячется в тени;
Лишь ты одна как спутница погони
До смерти будешь жить в моих ладонях
Огнём костра и дрожью полыньи.
 
 
И потому не просто током крови, —
Своей судьбой живу в твоём алькове.
Что телом?.. Всей душою обнажён!
А остальное в мире лишь придача
К тебе, посмевшей смело и без плача
Стать мне женою лучшею из жён!
 

1990

«Ненастный день погас. Осенний день…»

 
Ненастный день погас. Осенний день.
Сгустилась тень, смешалась вся с пространством.
Тягучий мрак одел в своё убранство
Луга, поля, посады деревень.
В большой избе, холодной и пустынной,
Сижу, черчу на маленьком листке
Слова любви и нежности невинной
На своенравном русском языке.
Плывёт свеча. От тихого дыханья
Танцует огнекрылый мотылёк.
Как одолеть мне бездну расстоянья
И даль души вложить в равнинный слог?
Чтоб там, под небом пламенной Тавриды,
У льстивых волн, ласкающих зарю,
Ты поняла навеки без обиды,
Что я лишь край отцов боготворю.
То, что разлука наша не причуда
Моей натуры, жаждущей скорбей,
Что и тебя любить уже не буду,
Уйдя от этих сумрачных полей.
Ведь это ты одна вольна, как птица,
В янтарном блеске солнечной красы!..
Плывёт свеча. Дописана страница.
И полночь бьют старинные часы.
 

1990

ПРОЩАНИЕ С ДРУГОМ

 
– Помедли, друг, не уходи,
Ведь за стеной такая осень:
Стоят бескрайние дожди
И ветер листья в кронах косит.
Ещё в бокалах есть вино,
У образов горит лампада,
А там беспутно, там темно,
Там никому любви не надо.
 
 
– Прости, товарищ мой, прости,
Но стрелки движутся к рассвету;
Я знаю: в поле нет пути,
Я знаю: в жизни счастья нету,
Я знаю: мой укроют след
Листвой и ясени и клёны…
О, если б знать, что в мире нет
Униженных и оскорблённых!
 

1990

НА ЗАРЕ

 
Сквозь жемчуг инея рябиновым рубином
Горит, не грея, радость октября,
И застекляет окна по низинам
Рубиновая звонкая заря.
 
 
А воздух чист и звёзден на изломе,
Ершится золотистая стерня…
О хлебном духе думаю, о доме,
О том, что нету дома у меня.
 

1991

«Намерзает на лужи заря…»

 
Намерзает на лужи заря
И сухой желтизной янтаря
Полыхает меж серых колдобин.
По дороге вдоль жухлых лугов
Ты проходишь под хруст каблуков,
Вечереющей туче подобен.
 
 
Да и как здесь лицом не темнеть,
Если сердце успело сгореть
И развеяться пеплом листвяным,
И теперь до конца, до креста
Жжёт такая внутри пустота —
Вусмерть пей, не становишься пьяным.
 
 
Неспокойно без всякого дна,
Даже если и вера дана
В трубный дым и горбатый ольшаник.
Не приветят у тёплой избы,
Ибо видят, что вихрей столбы
Носит в теле безропотный странник.
 
 
И покаяться некому, брат, —
Осквернённые церкви летят
В ту же бездну без дна и покрышки,
А под рёбра проломленных крыш
Только филин да звёздная мышь,
Словно черти, скользят без одышки.
 
 
Намерзает на лужи заря,
И по хрустким следам ноября
Вскачь ударит декабрьская вьюга,
Но и этих копыт холода
Прометелят внутри без следа,
Раз сорвался ты с Божьего круга.
 

1991