– Докажи, что умеет Дьявол истязать человека, который живет с нашим Спасителем, омывшем грехи наши кровью и принявшем их на себя, в мире и согласии. Обращенные в верных рабов и узников, уповаем на Господа Йесю, и спасены будем от происков врагов наших. Мог бы Дьявол очистить нас так же? – спросил трактирщик, о чем-то напряженно раздумывая.

– Им про золото, а они про спасение… – не поверил Дьявол. – Свят, свят, свят! – Он перекрестился, почесал макушку, заглянул кому-то в глаза, еще одному постучал по голове. Голова сначала прогудела, а после из нее послышался перезвон колоколов.

– Скажи им: «Не спасетесь!» – попросил он Маньку.

– Как я скажу? Я разве умнее их? – она с тоской покосилась на дверь за спиной верзилы. Может, вдарить ему, как учил Дьявол, да бежать отсюда? Она уже сто раз пожалела о своем желании поговорить с нечистью об их Боге. Нечисть на то и нечисть, что добра от нее не жди. И как ее угораздило сунутся в этот трактир?

– Ни о чем тебя попросить нельзя, – расстроился Дьявол, но тут же ухмыльнулся лукаво. – Ведь премилые люди! Да кривду скажи и хорохориться начинай, – подучил он ее. – Ты подняться хочешь?

– Хочу, – ответила Манька простодушно.

– Тогда, как будут они глаза тебе открывать на неправду твою, слушай и примечай, как чисто и убедительно может говорить человек, одержимый Святым Духом, праведный у Спасителя. Конечно, неправдой опозоришься. Но если есть учитель – научись! А согласишься, скажут, учить тебя нечему, повернутся и уйдут – и останешься, как была, неучем.

Манька сомневалась. Дьявол смотрел на нее точно так же, как его премилая нечисть – выжидательно.

А вдруг на правильную дорогу ставил ее? Не заметно, чтобы они считали себя обездоленными, значит, правильно жили. Все складывалось как нельзя лучше: у нее были деньги, лицом была пригожая, и научилась в дороге многому, а могла научиться еще большему, и тогда была бы как они, праведной по жизни.

– Не спасетесь, – взволнованно повторила Манька.

– Что, «не спасемся»? – в некоторой растерянности переспросили ее.

Тот, кто озвучил немой вопрос остальных, обернулся к сотоварищам:

– Она угрожает?

«Стыд-то какой!» – подумала Манька, краснея, решив прояснить неловкую ситуацию.

– Дьявол попросил передать, что не спасетесь.

– Отче, у нас тут, по ходу, твой пациент… Вызывай экзорциста! С нами Дьявол! Привет! – насмешливо помахал он рукой, приветствуя Дьявола, но смотрел в другую сторону.

Дьявол утер слезу умиления:

– Примем к сведению, он слеп!

– Вы можете не верить, но я его вижу, – в сердцах бросила Манька. – И слышу его. Он не во мне, он рядом с вами. И не меня, вас любит. И называет вас любимой нечистью!

И тут трактирщики с каким-то нездоровым интересом обступили ее со всех сторон:

– Растолкуй нам, как несуществующий Дьявол замечен был тобою и уважать себя заставил? Не смешно нам, а страшно! Молитвы наши летели бы к нему, знай мы, что услышаны будем и долгие лета припас он каждому. И где ты прячешь золотой песок? Хотелось бы не на словах – словам веры нет – на деле пощупать.

– Песок я уже потратила, – пожалела она. – Но вы можете у менялы спросить. Вот, новая одежда, крупа… снаряжение, – она раскрыла котомку, тыча в обновки. У нее даже бинокль был, лежал на дне с железным караваем и железными обувками.

Манька не сомневалась, что Дьяволу будет приятно, если паства проявит к нему интерес. Нельзя отказывать людям в знании необыкновенном. Мало ли чего у нее нет, Дьявол был не ее Богом, но даже ей помог. Может, недостаточно доказала она свои чистые и бескорыстные помыслы, или изначально повела себя неправильно, что так приняли ее. Может, следует рассказать им про чудесные его способности и любовь, которую испытывает он к таким людям, с завидным образом мышления. Сам факт, что они славили Ее Величество, был явлением обычным, что к ней с неприязнью, не иначе, докатилось до трактира радиовещание, но она еще не потеряла надежду, что ее простая незамысловатая речь вразумления должна была охарактеризовать ее с положительной стороны. Тем человек и отличался от скотины, что умел думать и носил в сердце жажду узнать многие пути, которые ему даются. И в человеке, и в Дьяволе, и в Спасителе, и в Благодетельнице она искала только доброе начало, а если человек видит доброту другого, то никоим образом не сможет опрокинуть человека и закрыть ему дорогу. Дьявол всегда радовался успехам людей, которые шли по кривой дорожке, поднимаясь в высшие эшелоны власти, куда могла попасть только самая крепкая нечисть, и она не оспаривала установленный Дьяволом порядок. Наоборот, всеми силами показывала, что и у нее есть сила духа и воли. Дьявол ей нравился, но ведь и в самом деле люди его не видели – те же трактирщики и постояльцы, хотя он в это время стоял рядом и скалил зубы. «А если расскажу, – подумала она, – может, и они его увидят».

Шикнув на Дьявола, который прошептал в ухо, что скромный он, и ни к чему ему слава, вернулась за стол. Прогнозируя итог ее просветительской деятельности, изображая ее саму, Дьявол залез на стол и повесился на люстре.

«Ничего, пусть повисит, ему полезно, предсказатель хренов!» – усмехнулась Манька, отодвигаясь от того места, над которым болтались ноги Дьявола.

И рассказала она про то, как встретился ей Дьявол в трудную минуту, как прошли много дорог и многое испытали, чтобы свидеться с Благодетельницей, которую он лично помазал на царство.

В конце повествования она внезапно заметила, что рассказ отнюдь не вдохновил людей, а как раз наоборот, присутствующие сидели с мрачными лицами, уже не скрывая враждебность. Предчувствуя беду, Манька скомкано закончила рассказ о своих приключениях. Об Идеальной Радиоведущей говорили разве что полушепотом, а она наговорила столько, до чего бы самые прожженные еретики не додумались. Извинилась, согласившись, что они, возможно, правы и может ей что-то привиделось – с кем не бывает, и пошла к выходу.

И не успела ступить на порог, как внезапно потеряла сознание…

Очнулась – тьма застила глаза. И сразу почувствовала, как болит голова от удара в висок. Спустя некоторое время, когда к ней вернулось зрение и осознание самой себя, она обнаружила свое тело под забором у заброшенного и полуразрушенного дома, за пару километров от селения. Ноги закованы в кандалы с цепями, на цепях – чугунные шары, тяжелые, как имена, высеченные на них. На шее обруч, руки тоже в кандалах, соединенных с обручем цепью крепко-накрепко крестом. Нехитрый ее скарб валялся рядом, в грязи, без обнов. Но самое страшное – у нее больше не было живой воды. Бутыли не было совсем, котелок пустой, рядом кошелек, в котором тоже ничего не осталось.

Дьявол сидел рядом и недовольно хмурился.

– Ну что, Маня, помолились на тебя? – спросил он с ехидцей.

Манька не ответила. Губы ее распухли, и один глаз ослеп от крови.

– Мочи нет на тебя смотреть, – угрюмо произнес Дьявол, прочитывая имена на кандалах. С удивлением заметил: – Тут даже мое есть!

Манька горько заплакала.

– А чего нюни распускаешь? – жалостливо посочувствовал он. – Поздно!

– Уйди! – попросила Манька, едва пошевелив губами. – Я не ходок… Мне не сдвинуться с места. Это ты меня так? Ты им помог?

– Я бы прокаркал, – по-дружески напомнил Дьявол. – Но не могу сказать, что не я, ибо нечисть… Или забыла, как Господи Упыреев предупреждал, что много у него последователей, одержимые Святым Духом? Но, видно, не рискнул поделится железными секретами, чтобы самого не заковали. Да разве ж это железо? – он брезгливо поморщился. – Все на виду, и рыхлое, будто булка с маком.

Легко отцепил кандалы, наручники, снял ошейник, как мячик, перебросив железо с одной руки на другую, будто приценивался. И вдруг легонько надавил на железо обеими руками, и из него вышел сок, и когда отверз руки, Манька увидела, что от железа осталось немного, оно уложилось бы в четвертинку каравая, и было рыхлое, как сдавленный в ком порошок.

Манька зашлась от зависти.

– Вот, как быстро я умею ходить по земле! – Дьявол покачал осуждающе головой: – Сколько ж мне паству учить: и мерзость надо уметь делать!

И только в этот момент Манька сообразила, что Дьявол направил свой гнев на ее обидчиков.

Да разве ж можно было показать себя в очах Бога восставшей тварью, указывая ему пути Господни? Или, опять же, восставшей тварью, недостаточно приготовившейся к восстанию? Она гадала: не стерпел нанесенное ему оскорбление, отрицающее факт его существования или железо оказалось некачественное? Или, как порядочный Бог, принял попытку противиться его божьему велению и очернению его имени, как посягательство на его авторитет, когда он, Бог, должен был считаться с покалеченным умишком?

Так это или нет, издевательство над нею (или недостаточно качественное издевательство), Дьявол принял близко к сердцу. Среди прочего добавленного к ее скарбу, углядел он веревку с уже готовой петелькой и картежную метку в виде шестерки, мол, иди займись полезным самоустранением – мы уже за тебя половину работы сделали, а садиться в чужие сани не вздумай, и намек, что бьют они Дьявола своим интересом и пусть посмотрит на свое клеймо и шестерит дальше, как ему предначертано.

О петле она не помыслила, ей привычно было веревки за плечо кидать – не раз предлагали вместо платы, но внезапно вспомнила, как Упыреев обещал разбойничье железо. Сковать его в надлежащую форму понадобился бы не один день. И с камнем в сердце она призналась себе, что железа ей было не миновать. Не появись в трактире, поймали бы в другом месте. Одного она не могла понять, почему потянуло ее в этот трактир, точно кто на ушко нашептывал, что медом там намазано, и разбойники были ей в тот момент, как самые близкие люди, будто без них на свете не прожить.

Значит, не забыл про нее Упыреев…

Она бы смирилась и несла ношу дальше, но не тут-то было.

Присутствуя при знаменательном событии, когда вершился Дьявольский суд, с нескрываемой радостью и злорадством – наконец-то дорогая его сердцу нечисть вывела Бога Нечисти из себя – обрастала она такими знаниями по железу, от которых дух захватывало. Дьявол не злился, не планировал сжить разбойников со свету. Веревочку с готовой петелькой достал, добавил к ней кусок мыла, чтобы те, которые о нее споткнутся, не долго мучились, вернулся в трактир, примерив ее каждому разбойнику на шею.

После такой процедуры мысли их самоустранением не заморачивались, но они радовались, получая нескончаемое блаженство, когда Благодетели туже затягивали веревку. Дьявольская железная петля шею давила, но о кожу не терлась, и ношение ее было приятным.

– Всякому железу должно быть железным, – учил ее Дьявол. – И не давит, и греет!

Глубокий след оставила в уме разбойников примерка, напоминая о Дьяволе и оставляя немногие их оставшиеся после этого достоинства для служения самым выдающимся Помазанникам, чьими интересами у них снесло крышу. Но обманывались петлей только разбойники, людям железо с первого взгляда бросалось в глаза.

Метку карточную прилоботомировал гвоздиком к каждому разбойничьему лбу, доставая до внутренности черепа, явно намекая на остроту своего зрения, что, мол, он может и шестерка, но не Помазанника, а своего Папы, который, может, изгнал его, но без гармошки и куска хлеба не оставил, и что еще не родился такой разбойник, который бы не был к нему и приколочен и пяту ему достал, а когда с кем здоровается – не промахивается.

Отодвинулся, посмотрел на проделанную работу.

Заметив, что железо на голове смотрится криво, вернулся, подправил. Помял в руках, как пластилин, и каждому досталась корона, в виде тернового венца.

И опять Манька заметила, что не сносить им корону, ибо в тот момент, как она увенчала их головы, всякий разбойник сделался как Бог, но из среды себя самого. А смотрелся он не как Бог, а как замученное существо. И каждый раз, как разбойник начинал думать о себе не по железу, приключалась с ними падучая.

– Это, Манька, терновый венец Сына Божьего, который вышел в люди, как Мученик, – похвастался Дьявол, открывая еще один секрет. – Любой Мессия порадуется такой мессе. Ангелы ему хором справляют литургию двадцать четыре часа в сутки, и не умолкнут до гробовой доски.

– А Мученики почему? – не поняла Манька. – Если поют, радостно, должно быть.

– Ну, когда ангелы поют, прославляя, как Бога, хочется им быть Благодетелями всем Благодетелям, а про себя думать некогда. Так что в уме они Боги, а в миру – мученики.

– А Благодетели в уме не Боги?

– Боги, но о них так душа думает, а когда душа думает, люди читают. А у этих душа представилась без романтического постскриптума, и думает она о них, согласно Закона.

С руками и ногами разбойников Дьявол обошелся еще хуже. Руки теперь могли только брать и отдавать в определенное место, ноги могли ступать лишь по одной половице, а если кто-то хотел по-своему, сразу отнимались. Разбойник падал, и поднимать его приходилось всем миром. Но, против правил, как корона на голове, как веревка на шее, ни руки, ни ноги железа на себе не чувствовали, а только радовались сердечной радостью, когда поступали по железу.

«Вот мне бы так уметь!» – позавидовала Манька.

– Бремя Спасителя им будет легко, – любуясь плодами рук своих, подытожил он. – Ни на злобу дня, а в назидание каждому пристрою, дано имя Господа Йеси. Вот, восстал я на Абсолютного Бога, и Он навечно поставил меня над пространной землею, а Йеся принес себя в жертву – и наградил Его Отец воскресением. Кто не поклонился мне, тот принадлежит Йесе и Отцу Нашему. Обычно печален я, но этих не без удовольствия исторгну с земли, радуясь Сынам Человеческим, превозмогшим Дьявола, не оспаривая совершенства их. И буду думать, что Мессия, пожелавший править землей, сумеет принять их и порадовать уделом большим, чем достался мне. В общем, Манька, – пояснил он свое пространное высказывание, – если у кого-то есть выбор, то у того, кто попер против меня, его уже нет. Они попадут к Спасителю и нашему Отцу Абсолютному Богу, который Бог и для меня, в любом случае, невзирая на грехи и праведность.

– А если два царства у тебя, Небесное и Поднебесное, то где Абсолютный Бог? – спросила Манька, тоже радуясь за разбойников: Абсолютный Бог – хоть кто соблазнится, повезло им.

– За их пределами, – ответил Дьявол с нежностью. – В удивительном месте! Сам я родом оттуда. И восстал, и низвергнут. Пока я был там, Небытие было Бытием, а теперь отдельно. Есть Небытие, и есть Бытие. Война между нами давно закончилась, но нет-нет, партия гордых людей уходит от меня к Отцу. И тогда Он приумножает богатства земли, потому что для меня Он и Отец, и Мать, и Родина – всем я ему обязан.

Дьявол вздохнул, растревоженный воспоминаниями, и принялся мучить железом ее. За то, что утвердилась в мысли, что доброе живое слово сильнее радио, и решила, что сможет его превозмочь.

– Маня, радио не молчит, не изнемогает, а мелет и мелет, в отличии от слова живого, которое вылетело – и забыто. Я ценю свое время и собираюсь при жизни узреть ваш поединок с моей Протеже. Вдруг я ошибся и не ту голову помазал. Жуй! – приказал он, высыпав перед нею железный порошок.

Манька с ним не согласилась: она же не с радио говорила, а с людьми – но Дьявола не переспоришь. И она давилась, но глотала железные опилки. Спасибо, что не бросил и не придумал для нее другого наказания, сама бы она до конца жизни таскала кандалы. Железо разбойников в самом деле оказалось не забористым – не таким твердым, как железо господина Упыреева. Зубы об него не ломались. И ела она порошок три дня. Часть железа осталась, но Дьявол отошел от обиды и примял железные крошки к караваю, потом напоил ее чаем и сказал: если будут сидеть на месте, Помазанница ближе не станет.

Манька сразу согласилась: от железа в животе начались жуткие колики. Быстренько собрала свой нехитрый скарб и пошла прочь от того селения. «Кончится ли железо, – думала она, с опаской поглядывая на Дьявола, – если он так легко умел положить на человека новое?»

А разбойники, которые Дьявола не видели, после того, как обзавелись дьявольским железом, так и эдак гадали, что могут значить сии послания, читая их с благодатью и ужасом. Поначалу, конечно, страшно пугались, когда по привычке ступали не на ту половицу или ложили деньги не в тот карман и начинало першить в горле от дьявольской петли или голова трещала, сдавленная дьявольским терновым венцом, но Святая Женщина, сидевшая у Интернационального Спасителя одесную на Престоле Славы, в долгих задушевных беседах объяснила им мотивы наложенного на них креста: чужое добро ничем не хуже того, которое лежало у них в кармане, и истинно добро их теперь на небе, и половица половице рознь – ходить надо правильно, а пространный путь ведет к погибели, и, как хотят они, чтобы она обращались с ними, так же должны обращаться с нею, ничего не жалея для казны и не рассматривая другие половицы. А когда разбойники плакали и жаловались, что служить в полную силу не получается, потому как люди прячут от них добро, Благодетельница только руками разводила: а зачем с какой-то бомжой разговоры разговаривали и за один стол садились? Прославиться хотели, умом блеснуть? Вас, разбойников, пруд пруди, и тому заботой должна дать, кто радеет о моем имуществе в большем объеме!