Да так она увлеклась своими рассуждениями, что смотреть под ноги времени не осталось.

«Я прибью эту тварь! Сыпну цианистый калий! – придумывала она способ избавиться от мучительницы. – Подсуну бледных поганок!.. Дождусь у ворот и…» – в голове ее рождались одна картина за другой: как нанимается во дворец прислугой, как пробирается на дворцовую кухню, как несет поднос с ядовитыми жареными грибами, или как караулит у ворот и подскакивает к экипажу, забрасывая карету бомбами, или хоронится в дворцовом саду, чтобы пустить стрелу, когда мучительница выйдет на балкон…

«Пусть меня убьют, она умрет тоже! – думала она со всей яростью. – Я заставлю ее пожалеть обо всех неправедных обвинениях!»

Дьявол растворился: как Богу Нечисти ему положено укладывать мысли нечисти, помогая сортировать и выстраивать цепочки рассуждений, когда все обстоятельства будут учтены. Именно так он иногда оказывал медвежью услугу, приберегая точные сведения для противника, а если открывал их тому и другому, то как бы случайно, но по факту преднамеренно, подсказывал образ мышления противной стороны.

Обрастая подробностями возмездия, которые она понесет Благодетельнице, Манька шагала вперед. «Я буду другой! – думала она, взращивая в себе ненависть. – И когда с кем-то случится беда, я заткну уши, закрою глаза, буду радоваться, что у меня ее нет! Пусть сами отправляются в Царствие Небесное, а что до господина Упыреева… – самого закую в железо!»

Конечно, в ее планах были пробелы: никто в деревне не отважился бы покуситься на кузнеца, охрана у него была надежная, чтобы и волос с головы не упал, и царский сад, наверное, охраняли не хуже, а еду Ее Величества, сто пудов, сначала другие пробовали, а на подкупы нужны такие деньжищи, которые ей за всю жизнь не заработать, да и бомбу ей негде взять, она имела о них смутное представление. Даже стрелять нужно сначала научиться. Но подробности возмездия она оставляла на потом – главное, придумать верный способ.

Она не заметила, как прошла три брошенных деревни с пустыми развалившимися и заколоченными домами, мимо пепелищ, мимо разрушенных ферм. А что заметила, списала на реформы – не все смогли их пережить. В отдаленных селениях, при отсутствии дорог, больниц, школ и прочей инфраструктуры, люди или дохли, как мухи, обработанные дихлофосом, или умирали естественной смертью, не имея возможности продлить бренное существование, или уезжали, покидая родные места, отправляясь на заработки в цивилизованную часть государства, а часто обращались в прах по собственному желанию. И немного удивилась, когда услышала, как впереди тявкнула собака, а сразу за тем раздалось глубокое мычание, похожее на вой.

Звуки разом оборвались…

Манька остановилась, прислушиваясь.

Где-то в глубине подсознания шестое чувство предупредило: волки! Крупные собачьи следы, оставленные в глине после дождя, были повсюду. Но вслед за тем она увидела следы копыт крупных животных и копытца маленьких свиней.

Жилая деревня впереди, не иначе…

Место-то дикое, вот и завели крупных собак…

Откуда здесь волки, где еще недавно жили люди? Она прошла много дорог, много лесов, и ни разу пути ее с волками не пересеклись. Да тут, наверное, охотники и рыбаки часто бывали. Места грибные, богатые, луга широкие, в реке по вечерам крупная рыба била хвостом.

Ответив умнику, как учили в школе, что волки в стаю летом не собираются, Манька прибавила шаг, стараясь миновать лесополосу и лог. Встреча с человеком тут, когда поблизости не было людей, ничего хорошего не сулила. Бывали случаи, когда одиноких путников ловили и продавали в рабство, и спасала их только сила воли к побегу. Не всех, кому-то не везло. Похитители обычно отделывались небольшим штрафом или минимальным сроком, больше года еще никому не давали, а кого-то даже благодарили: умели приучить к труду праздно шатающихся в непотребных местах.

Она уже почти миновала лог и перешеек лесного массива, увидев впереди широкое заброшенное поле без признаков жилья, облегченно выдохнула и подняла глаза.

И вдруг, прямо перед собой, метрах в двадцати, увидела стаю волков, расположившихся прямо на дороге…

Чувствуя, как мгновенно леденеют кости и останавливается сердце, сдавленное холодом, Манька оцепенела, в ужасе застыв на месте.

В голове стало пусто, дьявольские планы вылетели в одночасье.

И стало холодно.

Волки как будто ждали ее. Ничем себя не выдавая, их белесые шкуры сливались с цветом подзолистой почвы на дороге. Выделялся только огромный черный вожак, который пристально смотрел ей в глаза, чуть повернув морду, чтобы полностью видеть ее одним глазом, а вторым следил за стаей: две самки и выводок из двух, почти повзрослевших волчат.

В кино они казались намного меньше. Даже щенки, которые крутились юлой за его спиной, превосходили придуманных по размеру.

– Почему ты остановился, человек? – спросил его чуть насмешливый и настороженный взгляд. – Вот мы и встретились. Мы не выслеживали тебя, не напали из-за угла… Ты сам к нам пришел! – волк не злился, просто он, наконец, мог отомстить, и не собирался отказываться от мести.

И не было в мире прекраснее зверя!

Черная лоснящаяся шерсть блестела на солнце. Он был спокоен и уверен в себе, как скала.

Три пепельно-серые самки, охранявшие выводок, с достоинством сидели позади, готовые по первому знаку броситься на жертву, чтобы привести приговор в исполнение, но не заступали черту, которую определил вожак. Было заметно, что и они, как молодь, испытывают волнение, хоть и не показывают его. В их глазах было лишь холодное и равнодушное презрение к человеку. Если б они могли выбирать, они никогда бы не выбрали планету, на которой живут люди. Их омерзение Манька почувствовала кожей, хоть не смотрела на них в это время.

Она забыла, что волк не приемлет волка в образе человека.

Отступила назад, остановилась, замерев, сжимая в руке посох, но не поднимая его.

Шесть волков не сдвинулись с места.

И она вдруг поняла с отчетливой ясностью, удивляя себя самою…

Люди, не обиженные Дьяволом, не бродили по лесу – природа не верила им, не искали железо – они ковали его сами, не пытались образумить мучителя – они сами были мучителями, обращались за помощью не к живой силе природы, а к праху, радея о сгнивших костях, и верили в себя, как в Бога.

Да, она не достойна Помазанницы, если перестала быть собой и собиралась стать ею.

«Нет у меня ума, если вымытый капитал Дьявола меняю на дьявольский ум!», – осознала она простую и ясную истину. Ей не было места в обществе дьявольской нечисти. С трудом переставив одеревеневшую ногу, медленно, чтобы волки не сочли отступление бегством, сделала едва заметный шаг назад. Потом еще, наблюдая за тем, как о чем-то думает вожак.

Вожак колебался, не каждый день он встречал человека. Люди хотели доказать, что они здесь боги, но боги ему были ни к чему. Он выполнял миссию, возложенную природой: лечил лес от больных животных, чтобы жили другие, оберегал волчью стаю. Его клыки убивали быстро – боль была минимальной, а смерть мгновенной, и, если болезнь проникала глубоко, звери сами находили его, дожидаясь на волчьих тропах. Он видел смерть не одного выводка, и знал, что человек убивает волков.

И все же, что-то останавливало его …

Человек был один и безоружный, но не бежал. Старый и мудрый волк видел: человек напуган, но, как вожак, не заступил черту, оставляя себе время ударить первым.

К битве он был готов, но не хотел ее.

Выжить имел право каждый, но не каждый стать вожаком.

По Закону леса, он никогда не убивал вожака другой стаи, если только тот не просил об этом. Природа сама решала, кому доверить себя.

И запах…

Сознание волка коснулась мягкая теплая волна, и он понял, что идет рядом с этим человеком по следу, преследуя убийц его стаи. И волк понял: надо освободить дорогу, охотник за его врагами должен идти дальше.

Человек отступил назад, давая понять, что тоже готов отступить. Но человек спешил, значит, уступить дорогу должен он. Он без страха повернулся к человеку спиной.

Если тот ударит, он достанет его – у него тоже есть время.

Волк поднял стаю и направил ее к лесу.

Молодой щенок недовольно заскулил: «Почему мы не отомстили за себя?»

«Не каждый человек – враг, – ответил отец на ходу. – Когда-то мы были, как одна стая.»

Он еще раз взглянул на человека краем глаза, чтобы в стае не заметили, что он колеблется.

И не поверил глазам – человек говорил с лесом…

– Знамение тебе, и встанут звери, и уйдут, и будут думать промеж себя: хочешь, не хочешь, а надо! – Дьявол стоял за спиной, прищурившись, смотрел волкам вслед. – Чтобы под Дьяволом ходить, – поведал он с размеренной доверительностью, – надо уметь устроить подлянку по-Дьявольски. Но, черт возьми, не Дьяволу же! Твое желание размазать Помазанницу, как соплю, идут от головы, не от сердца. Нельзя что-то положить в сердце – там только то, что туда уже положили, или сердце – как чистый алмаз, на котором высечены буквы Закона.

Манька стояла ни живая, ни мертвая. Силы окончательно ее оставили. Она не могла поверить, что волки ушли и не вернутся. Когда они скрылись за деревьями, она попробовала бежать к одиноко стоявшему дереву, но не прошла и пяти шагов. Ватные ноги подкосились, она без сил опустилась на землю. Внутренняя дрожь сотрясала тело, язык прилип к гортани, пустая голова наполнилась роем мыслей, проплывающих без рассмотрения.

Дьявол снял с нее тяжелую котомку, разул, разжал побелевшие пальцы, забрал и отложил в сторону посох.

– И что ты все время пытаешься примерить на себя человеческую истину? – осуждающе покачал он головой. – Все просчитали уже давно. Много тысяч лет назад один человек, бывший как ты, сказал: «Отвратительно для гордого смирение: так отвратителен для богатого бедный. Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями. Когда подвергнется несчастью богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его. Подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают. Заговорил богатый, – и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: «это кто такой?» И если споткнется, совсем низвергнут его. Сердце человека изменяет лицо его или на хорошее, или на худое». Мудрый был человек. Тот, кто это сказал, сумел поднять голову и поставить крепость. И люди его помнят. Если помышления сердца худые, то и лицо не может быть добрым. Разве я слеп, чтобы давать человеку худому?

Манька закрыла лицо руками и заплакала.

– Это у меня-то худое?

– Ты говоришь о голове. Только головой можешь думать. Сердце твое отстоит от тебя далеко, – с тяжелым сочувствием вздохнул Дьявол. – Если сможешь услышать его, то сможешь и уберечь себя от сердечного произвола.

Манька не скоро пришла в себя. Всю дорогу она бренчала железом и пела песни, предупреждая зверей о своем присутствии. И пыталась услышать свое сердце – то, что видели люди. Но сердце было черным, безмолвным, голова кружилась, а в глазах появлялась рябь. Оно не ведало ни о ее боли, ни о ее горькой судьбе, будто жило своей жизнью. Страдало, любило, копало могилу, подавляя сознание. Но Дьявол шагал рядом и, наверное, когда-нибудь научит ее, как сделать сердце таким, чтобы люди видели только то, что она считала собой.

О том, чтоб извести Благодетельницу, она уже не помышляла. Дьявол был ей ни друг и ни враг, он был Бог – Бог Нечисти, и любил Помазанницу, больше, чем ее.