Глава 2

Проснулась я резко, будто от толчка. Меня звал сын. Открыв глаза, я осознала, что уже рассвело. В первый выходной домочадцы старались меня не будить рано, заботились. Но сегодня было что-то не так, сын продолжал меня звать, похоже я крепко спала и не сразу проснулась. Я поторопилась к сыну, недоумевая, почему мама не пришла первой.

–·Сынок, сынок, я уже иду, – крикнула я, накидывая халат и обувая домашние тапочки.

–·Мама, почему бабушка не пришла? – взволновано спросил Славик, едва я появилась на пороге его комнаты.

–·Пока не знаю, может, крепко спит, а может в магазин убежала с самого утра, давай-ка я тебе помогу одеться и сходить в туалет, потом посажу в коляску.

–·Хорошо, мама, – безоговорочно согласился сын.

На всё про всё ушло примерно с полчаса, посадив сына в ожидании завтрака за книжку, я направилась искать маму. Подойдя к входной двери, я отметила, что обувь, сумка и одежда её была на месте. Ещё ни о чём не подозревая я приоткрыла дверь в её комнату и заглянула вовнутрь. Мама мирно спала на диване, раскинув в стороны руки, одна из них свешивалась с края дивана. Лицо совершенно расслаблено, даже несколько умиротворено. Видимо, крепко спит, раз не услышала внука, решила я, но разбудить уже пора, а то она потом сама будет мне за это выговаривать.

–·Мама, просыпайся, уже утро, – негромко позвала я.

В ответ же не было никакой реакции, она не проснулась и даже не пошевелилась.

–·Ма-а-а-м, – позвала я ещё раз чуть погромче, – Славик давно встал!

И опять ничего.

–·Мам, вставай, уже совсем не смешно, склонилась я над ней и взялась за её руку, чтобы тут же вздрогнув всем телом отшатнуться назад.

Жуткое осознание лавиной обрушилось на мой мозг, рука мамы оказалась холодной как лёд и безжизненной. Дальнейшее проходило, словно во сне: полиция, врачи, черный пакет, носилки и катафалк. Я не в первый раз столкнулась так близко со смертью, но в первый раз это была мама. Я не плакала, не могла, слёзы закончились ещё пару лет назад. Я мысленно прокручивала наш вчерашний разговор и винила себя за невнимательность и чёрствость. Вот что мне стоило вчера настоять на своём и вызвать скорую? Так нет, понадеялась на авось и пустила всё на самотёк. Мама умерла во сне от инфаркта, её можно было спасти, если бы вечером я обратилась к врачу. Я виновата, именно я не досмотрела и не помогла.

Душа болела от осознания, что мамы больше нет, и никогда не будет, Славик несколько дней тихо плакал, уткнувшись лицом в подушку, он очень любил свою бабушку. Чем я могла ему помочь? Бабушку я не в силах вернуть, а несправедливость нашего мира сын давно и прочно осознал. На работе я взяла положенные пять дней на похороны, а после, не выходя на работу, оформила очередной отпуск на три недели, надеясь за это время хоть немного прийти в себя и найти сиделку для сына.

После похорон стало совсем невыносимо, их организация отвлекала от тяжёлых дум, а теперь они навалились с новой силой. Ища спасение, мы со Славиком подолгу гуляли, нам не хотелось возвращаться в пустой и холодный дом, в котором больше не пахло пирогами и мятным чаем. Вместе с мамой из него ушёл неповторимый уют и душевное тепло. Она для нас являлась чем-то необходимым, невидимым, но всеобъемлющим как воздух. Без неё стало трудно дышать и невыносимо жить.

Я задавалась вполне закономерным вопросом: за что высшие силы посылают на мою голову столько испытаний? Почему они лишают меня всех родных и близких? Чем я за свою короткую жизнь успела их разгневать? Многие не верят в высших существ, силы и даже богов, но лично я верила. Не можем же мы жить просто так, без смысла? Некоторые со мной поспорят, считая смыслом жизни продолжение рода, но это нелогично, нелогично жить только ради того, чтобы бесконечно плодить себе подобных.

После смерти отца я пыталась себя подготовить к тому, что в какой-то момент я потеряю и маму. Но как бы я не пыталась, к этому невозможно подготовиться, невозможно смириться и как ни в чем не бывало продолжать жить. С каждой новой смертью у меня погибало что-то внутри, что-то очень важное и необходимое, без чего трудно себя считать полноценной личностью. Со мной неизменно остаётся только память, она не может заменить человека, но это лучше чем ничего. Со временем плохое забывается, оставляя лишь счастливые и светлые моменты. Плохое не стирается из памяти, нет, оно прячется глубоко и стоит значительного труда до него докопаться.

В целом огромном мире, населённом миллиардами людей, мы остались только вдвоём. Два маленьких человечка среди безбрежного людского моря. Как нам выжить и не утонуть в нём? Не слиться с серой безликой массой, способной подмять и поглотить ослабевшую особь. В обществе действуют те же принципы естественного отбора, лишь переложенные на искусственную среду обитания.

Славик перенес смерть бабушки легче меня, он уже успел близко познакомиться с этой старухой с косой, посмотрел ей в глаза и перестал бояться. Он утешал меня, утверждая, что умирать совсем не страшно, страшнее испытывать постоянную и изматывающую боль. Я и сама понимала, лучше всего уйти из жизни так, тихо и во сне, чем каждодневно мучиться не только физической болью, но и осознанием, что ты медленно, но верно умираешь. В такой ситуации сложно сказать кому хуже, тому, кто умирает или тем, кто всё это время находится рядом.

Нужно было искать Славику сиделку, но у меня на это не было никаких сил, и я день ото дня откладывала поиски. Дни отпуска таяли, будто фруктовый зефир на солнце, а меня все не отпускала боль и тоска, от одной только мысли о выходе на работу опускались руки, и накатывала усталость. Я во второй раз не переживу жалостливые и сочувствующие взгляды коллег. Неужели они не понимают, что от этого мне становится только хуже! Разве так сложно сделать вид, что ничего не произошло и продолжить относиться ко мне как обычно. Я не прошу у них ни жалости, ни сочувствия, мне от них этого не нужно. Я сама справлюсь со своим горем, точнее мы вдвоём с сыном справимся, переживём и будем жить дальше.

После трёх дней непрерывных дождей мы дождались-таки тёплой и солнечной погоды. Сегодня мы идём гулять. Три дня проведенные взаперти в квартире, где всё напоминало о недавней трагедии, показались мне сущим адом. У Славика хоть была отдушина – компьютер, он там играл в игры и общался с людьми. Не нужно меня осуждать за это, не могу я запретить ребёнку долго сидеть за компьютером – это его единственное "окно в мир", там он такой же как все, без ярлыков, чужой жалости и ограниченных возможностей.

Впереди холодная и долгая зима, в это время инвалиду не погуляешь, вот и придется ему до самой весны сидеть дома, разглядывая улицу в окно. В прошлую зиму Славик несколько раз просил меня принести с улицы снег, говоря, что не хочет забыть какой он холодный и мокрый. Мы даже слепили с ним маленькую снежную бабу, её я поставила за окно и она до самой весны радовала глаз.

В нашем доме в каждом подъезде были установлены пандусы, я их наличию радовалась как ребёнок, мне не приходилось, как знакомым мамочкам, таскать на себе детскую коляску всякий раз как захочется погулять. В то время я и предположить не могла, что придётся использовать пандусы по прямому назначению.

– Мама, ну пойдём уже, сколько можно собираться! – вырвал меня из очередной задумчивости Славик.

– Да-да, уже иду, – ответила я сыну из спальни, на ходу натягивая чёрную футболку.

–·Мама ты опять? – возмутился глядя на меня сын.

–·Что опять? – не поняла я, разглядывая себя в зеркало.

– Опять ты так некрасиво оделась! Я не хочу, чтобы ты выглядела как черная ведьма. Будь такой же красивой как чужие мамы!

Я под другим углом взглянула на своё отражение, должно быть я дошла почти до последней точки своего падения, раз даже десятилетний ребенок говорит мне, что я плохо выгляжу. Надо меняться, не ради себя, мне и в таком виде комфортно, а ради Славика, совсем не хочется, чтобы он стал стесняться собственной матери.

– Я сейчас, – только и сказала я сыну, возвращаясь в спальню.

Там распахнув дверцы шкафа, я принялась снимать вешалки с платьями, они остались ещё с давних времен, времен, где я ощущала себя счастливой. Я их сто лет не надевала, повесила в самый дальний угол и забыла, возможно, удастся сейчас отыскать в них хоть одно платье подходящее случаю. Красное, коралловое, жёлтое и голубое – я тут же вернула на место, не готова я ещё надевать такие открытые и яркие наряды. За ними последовали ещё три платья, совершенно не подходившие для прогулки. На кровати осталось всего два наряда, один – белый многослойный сарафан на тонких лямках, другой – черное платье с выбитыми крупными красно-коричневыми цветами. Белое – слишком летнее, а черное, не покажется ли мрачным? Для начала меня оно бы больше устроило, закрытое и длинное. Времени на раздумья не было, пришлось принимать решение быстро. Отправив белый сарафан обратно в одежные дебри, я закрыла дверцы шкафа, тем самым отрезая себе путь назад.

Переодевшись, я вновь встала перед зеркалом. Фигура совсем ещё ничего – стройная, платье хорошо подчеркнуло узкую талию и смягчило широкие бёдра. Но вот собранные на затылке в неопрятный пучок волосы портили всю картину. Медленно я подняла руку и, ухватившись за резинку, скрепляющую причёску, потихоньку за неё потянула. Волосы мягкой волной рассыпались по плечам, груди и спине. Я на автомате взяла расческу и стала водить ею по волосам, затем руки сами потянулись к заброшенной косметичке. В ней я отыскала помаду и тушь. Дрожащими руками я кое-как накрасила ресницы, а потом и губы. Любоваться собой не получалось, морщинки и мешки под глазами не скроешь, а про тусклый взгляд вообще молчу. Но это всё ради сына, поэтому я смело вышла к нему.

–·Вау! – обрадованно воскликнул Славик, – я хочу, чтобы ты всегда так одевалась, в платье ты особенно красивая!

–·Спасибо сынок, я постараюсь, – слегка улыбнулась я, – теперь поехали!

–·Поехали! – на подъеме настроения воскликнул Славик.

Выйдя из подъезда, мы зажмурились, как котята от яркого солнечного света, окутавшего нас своим постепенно уходящим теплом. На улице в рабочий день жизнь текла неторопливо и вяло, редкие прохожие никуда не спешили, медленно прогуливаясь, как мы или брели с полными сумками из магазина. Город наш вовсю хвастался ещё зелеными красками листвы и травы, ухоженными цветниками и совсем недавно аккуратно подстриженными газонами. В воздухе витал приятный запах свежескошенной травы, так и хотелось его вдохнуть поглубже.

– Куда мы сегодня с тобой отправимся? – тихонько спросила я сына, наклонившись к его уху.

– В парк! Мы давно там не были, а мне хочется сахарной ваты и мороженого.

– Хорошо, – не раздумывая согласилась я.

До парка было совсем недалеко, минут двадцать неторопливым шагом, зато там было небольшое озеро, пусть искусственное, но зато с лебедями. По пути я зарулила в небольшой магазинчик купить для птиц хлеба. Славик остался ждать меня снаружи, к сожалению, магазины редко когда доступны для проезда инвалидных колясок.

Хлеб был ещё тёплым и хрустящим, от его умопомрачительного аромата снова захотелось есть, и мы с сыном нисколько не стесняясь, шли по улице жуя отламываемый прямо от булки белый хлеб. Но не волнуйтесь, лебедям оставили.

Мы давно привыкли к косым, любопытным и полным жалости взглядам, старались на них никак не реагировать и не обращать внимание. Не важно, что о нас думают другие, главное нам сейчас хорошо и свободно. Мы никому не мешаем жить, так пусть никто не лезет в нашу жизнь и в наши души.

Ворота городского парка приглашали посетителей погулять по своим аллеям, высокая кованая изгородь местами выглядывала из-под вольготно разросшегося вьюнка, сливаясь с самой природой. В парке своя особая атмосфера, в нём слышен шум проезжающих машин и пение птиц, как ни в чём не бывало снующих повсюду.

Вездесущие голуби немедленно окружили нас, выпрашивая крошек. Пройти мимо мы не могли, Славик с удовольствием кормил птиц прямо с рук, они безбоязненно приземлялись на его худенькую ладошку полакомиться угощением. А он внимательно заглядывал в их глаза, будто хотел прочесть их мысли.

– У голубей нет мыслей, – хохотнула я, – лишь только инстинкты.

– Откуда ты знаешь? – хитро прищурив глаза, спросил Славик.

– Это наука сынок, учёные всё давно проверили и провели исследование.

– А по-моему они ошибаются! Невозможно научными штуками залезть в голову и узнать думает голубь или нет.

– А как тогда можно узнать, если не наукой?

– Через глаза, – серьёзно и уверенно заявил Славик.

– Как так?

– Мама, да всё просто, нужно внимательно вглядеться в глаза и на их дне будут мелькать золотые искорки и молнии – это и есть мысли. Я пока не могу их прочесть, но мне очень хочется научиться это делать.

Я попыталась сделать так, как сказал сын, но ничего кроме радужки и чёрного пятна зрачка не увидела. Ну и ладно, – подумала я, – фантазировать это же совсем не плохо.

– Ты лебедям оставишь хоть чуть-чуть? – шутливо поинтересовалась я.

– Немного оставлю, но голубей кормить интереснее, они на руки садятся, а лебедя даже не погладишь, – с затаенной грустью сказал сын.

– Для тебя так важно погладить лебедя?

– Мне нужно узнать какие у лебедя перья на ощупь: мягкие или жёсткие. Мам, а ты хоть раз гладила лебедя?

– Лебедя нет, а вот гуся приходилось, и знаешь, – перешла я на шёпот, – думаю у лебедя перья такие же, как и у гуся.

– Почему ты так думаешь? – тихо спросил сын.

– Они же оба водоплавающие, наверняка им нужны особые перья чтобы не утонуть, и не замёрзнуть в холодной воде.

– Вот бы их потрогать, – мечтательно проговорил Славик.

– Это я тебе как-нибудь организую, – пообещала я, – но только не сегодня.

– Договорились! – обрадовался сын, – поехали уже смотреть лебедей.

– Поедем, но мне так хочется фисташкового мороженного, может сначала к киоску?

– А я хочу клубничное, шоколадное и ананасовое.

– Ты не лопнешь, сладкоежка моя?

– Не-е-е-е-т, это невозможно, я же бездонный, так всегда бабушка говорит… говорила…

– Не расстраивайся, бабушка нас с неба видит и охраняет.

– Почему тогда мы её не видим?

– У нее больше нет тела, зато теперь она может превращаться в облачко и ветерок.

– Облака мы же видим!

– Да, но не понимаем, какое облако кем является. У нас на небе и папа, и дедушка, все на нас смотрят. Где нам понять кто из них кто, если они не говорят?

– Наверное, они говорят, просто мы не слышим, – задумчиво сказал сын.

– Всё может быть, этого точно никто не скажет.

– Даже наука?

– Тем более наука, учёные в это не верят.

– Почему?

– Наука – это штука точная, она не терпит того, чего нельзя доказать экспериментами, а наличие жизни после смерти никак не докажешь.

– Но я не понимаю, откуда ты тогда знаешь, что она есть?

Я вздохнула, посмотрела на безоблачное небо и ответила, – это так же, как ты знаешь, что голуби умеют думать, просто чувствую и всё.

– Мы с тобой оба ненаучные, – сделал свой вывод Славик.

– Мы с тобой семья, а это значит, что мы с тобой во многом похожи, а если в чем-то различаемся, то это совсем не важно, главное, что у тебя есть я.

– А у тебя я.

– Правильно, – улыбнулась я, целуя и обнимая сына, – мы есть друг у друга, и в этом наша с тобой сила.

– Твоя сила, от меня толку нет никакого, я так, только обуза.

– Ты ошибаешься! – воскликнула я, присаживаясь перед сыном на корточки и прямо глядя в его глаза, – запомни раз и навсегда – ты мой любимый сын, мой свет и моя награда, не обуза и не тяжелая ноша. Я счастлива, что у меня есть ты, Славик, именно ты и такой, какой есть. Я буду любить тебя всегда, и не смотря ни на что.

– Я всегда буду тебя защищать!

– Спасибо, сынок, мне очень важно это знать. А теперь вперед за мороженным!

– Ура!!! – кричал Славик, а я бежала, путаясь ногами в подоле платья и толкая впереди себя коляску.

Аллея пустовала, а я все бежала, хотелось истратить силы до полного изнеможения, до боли в боку и дрожащих ног. Лицо раскраснелось, дыханье вырывалось со свистом, но я продолжала свой бессмысленный забег.