Глава 4

Ранним утром следующего дня Адольфо стоял в семейной капелле Сартори, ожидая свалившуюся на него, как снег на голову посреди лета, невесту. Кроме него, здесь находился сонный священник, которого по распоряжению отца невесты вытащили из постели. Украдкой позевывая, он готовился к обряду венчания. Сам граф Сартори в компании пары своих родственников расположился у входа в капеллу, стараясь держаться подальше от без пяти минут нового члена семьи.

Однако Адольфо эта демонстративная отчужденность никоим образом не волновала. Ему с лихвой хватило крайне неприятной ночной сцены, когда пришлось объясняться с семьей Бьянки.

Надо сказать, что претензии, высказанные в его адрес графом Сартори, не особо задели Адольфо: к ним он был морально готов. Но вот презрительный взгляд его племянника, виконта ди Гра́де, к несчастью, гостившего в доме дяди в ту ночь, сопровождался уничижительным замечанием: «Не предполагал, ди Бароцци, что вы окажетесь конченым негодяем!» Признаться, эти слова нанесли существенный удар по чувству собственного достоинства виконта.

Адольфо знал Филиппе Ипполито ди Граде со студенческой скамьи. Они были одногодками, но дружбы никогда не водили. Ди Граде был умен, всегда собран, чрезвычайно пунктуален, увлекался науками, никогда не принимал участия в студенческих пирушках, не интересовался азартными играми и любовными романами.

Настоящей страстью ди Граде была география. К тридцати с небольшим годам он успел совершить кругосветное путешествие, трижды побывал в Новом Свете, пересек Австралию, путешествовал по Африке и даже побывал в далекой и холодной России.

Адольфо хоть и считал его занудой, но в душе по-настоящему уважал. Увлечение ди Граде было делом его жизни, которому тот всецело себя посвящал и беззаветно служил. Подобная преданность любимому занятию не могла не вызывать восхищения. Таких людей виконт ди Бароцци всегда выделял. Именно поэтому услышать от Филиппе Ипполито столь нелестную оценку собственной персоны было по-настоящему неприятно. Но ведь против правды ничего не попишешь: действительно, негодяй. По всем статьям негодяй! Кому, как не ему, это знать!

Единственным утешением во всем этом унизительном действе было воспоминание о реакции Анжелики на его ночную эскападу^[17]. Адольфо довольно ухмыльнулся, вспоминая пылающее от негодования лицо любовницы, когда она вслед за отцом и кузеном влетела в ночном халате в комнату младшей сестры.

Когда Адольфо объявил, что готов загладить свою вину и жениться на «обесчещенной» им девушке, женщина буквально впала в бешенство. Каких только гневных колкостей она не наговорила! Каких кар и проклятий не призывала на их с Бьянкой головы. И только виконт ди Бароцци за всеми ее язвительными нападками видел плохо скрываемую ревность. Единственное, что подпортило Адольфо удовольствие от сведения счетов с бывшей любовницей, – это ее безобразные нападки на сестру.

Начала она с нейтрального замечания, адресованного родителю: «А ведь я вас предупреждала, отец: не доверяйте тихой воде!»^[18] А, разгорячившись, закончила беспардонным: «Я всегда знала, что эта куртизанка опозорит нашу семью!» Даже Адольфо эти слова показались излишне резкими и несправедливыми. Вот уж точно: бык назвал осла рогатым!^[19]

Крепящаяся из последних сил Бьянка после таких оскорблений старшей сестры не выдержала и горько расплакалась. Рыдания девушки были столь жалостными, что Адольфо еле сдержался, чтобы не попытаться утешить ее. Хорошо, что той самой грозной служанке по имени Мария хватило духу, невзирая на присутствие разгневанных господ, обнять и приласкать бедняжку.

От этих безрадостных мыслей скучающего в капелле Адольфо отвлекло какое-то движение за спиной. Он оглянулся и увидел, как, держась за руку той же пышнотелой служанки, как за единственно надежный спасательный круг, в капеллу вошла его новоиспеченная невеста. Наряд девушки поверг Адольфо в шок: белые одежды монахини-доминиканки, а на голове полностью закрывающая волосы черная вуаль.

До сих пор ему казалось, что уже никакие удары судьбы не способны вывести его из состояния душевного равновесия, но новость о том, что его будущая жена – монахиня, заставила поверить в промысел Божий и его карающую десницу. Хорош же будет их союз: бес и монашка!

Священник был удивлен такому повороту событий не меньше. Однако служанка, сопровождавшая обреченно идущую, словно на эшафот, девушку, предварила его возражения:

– Синьорина Бьянка еще не принимала обеты, только облачение. Она всё еще новиция^[20]. К сожалению, у нее нет подходящего случаю платья. А синьора Анжелика сказала, что не только ноги ее не будет на этом венчании, но и платья своего для этого фарса она не даст».

Служанка умолчала о едком комментарии, брошенном графиней Моразини. В пылу гнева Анжелика выкрикнула: «После этой бесстыжей (так она назвала младшую сестру) платье придется разве что сжечь, как после прокаженной». «Вот уж кто в самом деле бесстыжая, так это сама графиня! Знал бы только ее благородный муж, что у него за спиной вытворяет его женушка!» – в праведном гневе возмущалась про себя Мария.

Священник растерянно взглянул на графа Сартори.

– Я, конечно, понимаю, что ситуация непростая, но пусть невеста хотя бы снимет вейл^[21] и хабит.

Граф безучастно кивнул, давая молчаливое одобрение словам падре, и Мария помогла Бьянке снять черную вуаль и верхний покров монашеской одежды.

Когда мужчины, отвернувшиеся на время последних приготовлений невесты, повернулись обратно, у всех от увиденной картины расширились глаза. Бьянка стояла, склонив голову, в простой белой котте^[22], а на ее плечи мягкими шелковистыми волнами ниспадали золотистые волосы потрясающей красоты.

Казалось, будто девушка вместо мифической Данаи^[23] попала под золотой дождь бога-громовержца Юпитера. Адольфо на минуту почудилось, что в мрачную капеллу случайно заглянуло солнце. Такие прекрасные волосы виконт видел только единожды в своей жизни. Они были запечатлены на одном из самых любимых им с детства семейных портретов в галерее родового замка ди Бароцци.

Священник потеплевшим голосом обратился к невесте: «Я должен сказать вам, дитя мое, слова благословения, но, кажется, сам Господь сделал это задолго до меня!» Бьянка, слегка приподняв лицо, смущенно улыбнулась служителю церкви.

Адольфо, особо не вслушиваясь в происходящее, весь обряд венчания беззастенчиво разглядывал свою невесту. Как только священник начал возносить молитвы, девушка вся как-то сразу преобразилась. Ее безукоризненно красивое лицо приобрело выражение благостного умиротворения. Глаза цвета яркой бирюзы зажглись волнующим стороннего наблюдателя внутренним сиянием. От всего ее облика исходило нечто девственно-чистое и ангельски прекрасное. Ей совершенно не требовались изысканные наряды: она и в аскетичных монашеских одеждах была божественно хороша!

Адольфо подумалось, что имя старшей сестры этому ангелу подошло бы гораздо больше: «Вот ведь ирония – назвать дьяволицу Анжеликой»!

– Я, Бьянколе́лла Маргарита, беру в мужья Адольфо Калли́сто и обещаю ему любовь и верность. Клянусь быть рядом в радости и горе, в болезни и здравии до самой смерти. Помоги мне в этом, Господь Всемогущий и святая Мадонна, – трепетным тихим голосом повторяла Бьянка за священником слова брачного обета.

Держа маленькую ручку этого хрупкого создания в своей руке, Адольфо почувствовал нервную дрожь, которая охватила девушку, произносящую слова клятвы. Было понятно, что для Бьянки каждое произносимое слово весомо и значимо, как и всё, что делалось во славу Божию.

Для виконта ди Бароцци слова клятвы были не более чем простыми словами, а слова – легкий, ничего за собой не влекущий весенний ветерок. Он знал, какая незавидная участь постигает большинство обещаний. Сколько таких обетов давал он в бурные, страстные ночи любви! К утру все они испарялись, как роса под полуденным солнцем. Клятва в вечной любви и верности – наиболее безрассудная и нелепая из всех возможных, даже для самого добродетельного мужчины. Виконта ди Бароцци посчитать таковым мог лишь слепой, глухой и беспамятный одновременно.

Глава 5

Спустя некоторое время Адольфо с новоявленной законной супругой и ее служанкой (Мария упросила графа Сартори отпустить ее с молодой графиней) тряслись в карете по пыльной дороге в направлении Салерно. Виконту предстояло представить Бьянку отцу, графу Ма́ссимо Адалбе́рто ди Бароцци.

Женщины, измученные бессонной ночью и сморенные дальней и довольно утомительной дорогой, дремали, и Адольфо, бесстрастно взирающий на красоты, мелькающие за окном, погрузился в свои мысли.

Он ехал в дом, где родился и вырос, но где не был добрый десяток лет. Виконт не появлялся там со дня злополучного конфликта с графом ди Бароцци, которого до той поры считал родным отцом. В тот злосчастный день старый граф, страдающий обострением ревматизма и испытывающий адские боли, в пылу ссоры, которая была вызвана неутешительными слухами о единственном сыне, долетевшими до него из столицы, выкрикнул слова, кинжалом распоровшие сердце Адольфо: «Каждый день я благодарю Бога, что в тебе нет ни капли моей крови!»

Даже сейчас, вспоминая эту сцену и горящее гневом лицо отца, Адольфо ощутил, как у него невольно сжимаются кулаки и болезненно ноет сердце. Подспудно Адольфо чувствовал это давно, но, когда единственный оставшийся на этом свете близкий человек бросает в лицо, что ты не любим, не желанен, тобой тяготятся и тебя не считают родным, это больно. Чудовищно больно!

Вдвойне больно, когда ты с раннего детства восхищался этим красивым и мужественным человеком и хотел во всем походить на него.

Массимо Адалберто ди Бароцци в восприятии маленького сына всегда был отважным воином и настоящим героем. В тридцать с небольшим лет тот стал ближайшим сподвижником герцога де Монтемара^[24], под предводительством которого в 1734 году участвовал на стороне испанского инфанта дона Карлоса^[25] в сражениях под Чивитавеккьей, Гаэтой и Капуей^[26]. Затем он помог Карлосу захватить Неаполь и Палермо и под именем Карла VII (Бурбона) стать неаполитанским и сицилийским королем.

Впоследствии Массимо ди Бароцци активно участвовал в проведении новоиспеченным королем целого ряда благодетельных реформ, которые принесли тому большую популярность в Неаполе.

Во всех делах граф ди Бароцци был требовательным, непреклонным и бескомпромиссным человеком с твердым характером и большой силой воли. Он не терпел ошибок и не прощал предательства. В свете его побаивались, так как он имел репутацию сурового и неприступного человека, бесстрашного и хладнокровного воина.

В детстве Адольфо редко виделся с отцом. Тот постоянно бывал в отъезде, а с маленьким сыном оставались мама и бабушка по отцовской линии. Их рассказы о героическом прошлом отца рисовали в воображении мальчика мужественного и благородного рыцаря в доспехах, достойного продолжателя славного рода ди Бароцци.

Впервые это идиллическое восприятие пошатнулось, когда Адольфо было около пяти. Он стал тогда случайным свидетелем серьезной ссоры между матерью и отцом. Адольфо всегда боготворил мать, и, когда услышал грозный крик отца, обращенный к ней, и робкие, испуганные попытки ему ответить, не выдержал и вбежал в комнату, чтобы защитить ее. Отец выволок мальчика за шиворот из комнаты и приказал выпороть розгами, как щенка, за то, что тот встрял в разговор взрослых.

С той поры Адольфо часто видел заплаканные глаза матери, которая перестала петь красивые испанские песни и рассказывать замечательные сказки, будоражащие его детское воображение. Ее здоровье резко пошатнулось. Бывали дни, когда она целыми днями не вставала с постели.

В то печальное время добрым другом маленькому Адольфито стала бабушка, Лучи́я Роса́льба ди Бароцци. Она делилась с внуком семейными преданиями, описывала яркие страницы их славной родословной. От нее мальчик узнавал имена всех тех красивых мужчин и женщин, которые были изображены на семейных портретах в большой за́мковой галерее. Она же помогла внуку пережить самую невосполнимую в жизни потерю – смерть нежно любимой им матушки.

Адольфо тогда исполнилось семь, и отец, решивший, что теперь сам будет контролировать воспитание сына, отдал мальчика в Неаполитанскую дворцовую школу, которая готовила воспитанников к деятельности на государственном, военном и церковном поприщах.

Лишившись в одночасье двух самых любимых людей, матери и бабушки, Адольфито очень тосковал. Он замкнулся, не хотел общаться со сверстниками, которых быстро обогнал по всем предметам. Науки давались ему очень легко. Мальчик был не по годам умен, но далеко не все учителя поощряли его излишнюю любознательность. Он частенько слышал в свой адрес колкие замечания, что еще больше уязвляло его ранимую душу.

Отец никогда не навещал сына. Единственной отрадой были бабушкины письма, полные теплоты, нежности и заботы. Адольфо сильно переживал, когда вдруг перестал получать эти весточки. Вернувшись спустя полгода домой на каникулы, он узнал о кончине бабушки, которая случилась как раз шесть месяцев назад. Адольфо так и не сумел простить отцу, что тот даже не удосужился известить сына об этом печальном событии и не позволил проститься с любимым и дорогим человеком.

Первый серьезный разлад с отцом случился, когда Адольфо, блестяще выдержав экзамен в Болонский университет, получил от графа ди Бароцци отказ в материальной поддержке без объяснения каких-либо причин. Тогда молодому человеку пришлось перевестись в университет Неаполя^[27], но с той поры в Адольфо как будто вселился бес. Он стал жить, следуя принципу: «Незаслуженно обидели? Сделай всё, чтобы это заслужить!»

Молодой ди Бароцци стал постоянным участником бурных студенческих пирушек. В изучении науки винопотребления от теории быстро перешел к практике и очень в этом преуспел. Увлекся азартными играми, начал знаться с легкодоступными девицами. Казалось, что своим разгульным и бесшабашным поведением он хотел что-то доказать отцу, добиться, пусть и не лучшим способом, его внимания. Но тот продолжал игнорировать сына. А вот друзья и преподаватели искренне удивлялись тому, что все «художества» молодого виконта не мешали ему оставаться одним из самых успевающих студентов.