Глава 6

За окном автомобиля мелькает грустный пейзаж российских будней. Нечищеные тротуары, серые фасады домов, тусклые безрадостные витрины. И как завершение депрессивной картины – тяжелое небо над головой, давящее плитой. Вот почему я никогда не провожу зимы в Москве. Не проводила.

Огромный уродливый пикап рассекает дорогу с мягким шуршанием, в салоне остро пахнет древесиной, но я не задаю вопросов. Я все уже для себя поняла: грязные ботинки, мозолистые пальцы, багажник, заваленный какими-то досками – мой муж обычный рабочий, без претензий на перспективы. Еще один пункт в задачи дня: постараться принять этот факт и не закатывать глаза, раздражаясь на собственный выбор. Чертов плотник, с которым нет ни единой точки соприкосновения.

У меня, какой я себя знаю.

Поток машин уплотняется по мере того, как мы приближаемся к спальным районам. Дома становятся ярче, выше, более “гудящими”. Человеческие муравейники, обреченные на многолетнюю клетку. Ад на земле.

Чтобы отвлечься от неприятного чувства, растекающегося неправильностью происходящего в груди, я снова включаю телефон. Листаю галерею отработанным движением пальца, критично вглядываясь в каждый кадр. Она забита фотками маленького человека. С тех пор как мне добыли зарядку, это мое единственное занятие: рассматривать снимки, сделанные моей рукой – здесь нет никаких сомнений, свой профессиональный почерк я узнаю везде – и читать про таких же неудачников, как я, что очнулись в новой для себя жизни. Теша себя надеждой, что терапия поможет уже сегодня.

И теперь, после нескольких дней обследований и сопротивления фактам, мне предстоит окунуться в эту новую жизнь с головой и по самые ягодицы. Потому как ситуация – полная фигуристая жо…

– Ты как? – откашливается йети за рулем.

– Ничего. Голова болит. Нормально, – перенимаю его манеру к односложным ответам.

Как там говорят: муж и жена одна сатана? Сатана из меня отменная.

– Заеду в аптеку, когда поеду за Марселем, привезу все по списку, – слегка барабанит пальцами по рулю, не отрывая взгляда от дороги.

– Спасибо, – киваю, хотя знаю, что он не видит.

Он ведет себя как примерный супруг: сдержан, нетороплив, заботлив. Наверное, это и есть та самая каменная стена, за которую все так цепляются в жизни. Может, права был сестра, прогнозируя, что когда-нибудь я тоже “набешусь”? Она-то всегда была более прагматична и нацелена на обыденные вещи: карьера, семья, квартира. Два из трех пунктов в ее арсенале были реализованы сполна. Бабушкина квартира – наследство, на которое я претендовала не больше трех месяцев в году – полностью в ее распоряжении, успешная карьера с хорошим доходом также в реализации. С горем пополам ее сожителя вот уже седьмой год тоже можно было назвать ступенькой к воплощению четкого жизненного плана.

Не то что у меня, всё богатство – чемодан и Кенни, приносящий доход на любимую мной свободную жизнь.

Где же ты, систер? Сменила номер? Укатила в отпуск, следуя моему совету, быть подальше от депрессивной зимней Москвы, выжигающей из тебя всю радость? Кто ответит на вопросы, которые я не могу задать это хмурому лесопилу рядом? Уж точно не Катька, игнорирующая мое сообщение уже третий день.

Прислоняюсь лбом к стеклу, ловя в боковых зеркалах отражение огромных колес нашей несуразной тачки. Более уродского изделия автопрома представить невозможно. Не машина – муравей без жопки. Всегда задавалась вопросом, кто такие покупает, когда видела их на дорогах. Вот, оказывается, кто. Мой муж. Возможно, это даже совместная покупка, в семьях же обсуждают такие бездарные вложения средств?

Снова кидаю взгляд на Михаила. Миша. Перекатываю имя на языке – не ложится, чужеродно. Может, я звала его как-то типа “кися”? Изо рта вырывается смешок, который я прячу в вороте пуховика. Ничего кроме “йети” на ум не приходит. Пытаюсь представить, что-то более интимное, что должно отозваться внутри: как он снимает с меня одежду, гладит чувствительную кожу живота, покрывает поцелуями шею, спускаясь ниже. И тут же морщусь, чувствуя только фантомную щекотку и дискомфорт. Не могу представить нас счастливыми, не отрывающимися друг от друга молодоженами. И уже точно никак – ответственными родителями, планирующими беременность.

Все это какая-то глупая нелепость. Я и он. И сын.

Снова включаю экран телефона, залезаю в галерею и в тысячный раз пытаюсь разглядеть в пухлощеком пацане себя. Пожалуй глаза, да – мои. Зеленоватые бусины, радостно смотрящие на мир, уверена, приложи мои детские фотки – будет один в один. Но все остальное – совершенно чуждо и не вызывает ни единого отклика в груди, кроме любопытства. Незнакомая беззубая улыбка, незнакомый маленький нос. Как это вообще работает? Должен же включится какой-то тумблер внутри, который громко оповестит мозг: ты – мать! Но коварный разум играет в прятки, хотя я уже досчитала до десяти и даже крикнула “сдаюсь”.

– Приехали, – вырывает из размышлений тихий голос.

Бросаю взгляд в окно, отстегиваю ремень.

– Подожди, – останавливает муж, когда я хватаюсь за дверцу ручки.

Выходит из машины, огибает капот и открывает пассажирскую дверь, протягивая мне руку.

– Высоко, – словно объясняет свой мужской порыв.

Я давлю очередную улыбку. Хмурый-угрюмый, немногословный, но есть в нем то самое прямое мужское начало, что подкупает. Вкладываю ладонь в протянутую руку и по коже рассыпаются мелкие иголочки. Очень необычное чувство: грубая кожа касается моей, привыкшей к нежности, и отзывается. Наверное, вот они первые проблески узнавания родного человека. Не удерживаюсь от того, чтобы заглянуть в грозовое небо глаз напротив и рассмотреть что-нибудь там, на их глубине. Может быть ту самую необъяснимую, но безграничную любовь, что нас, таких разных, объединила?

Но Миша избегает прямого взгляда. Смотрит на мою руку те две секунды, что держит, и отступает. Захлопывает за мной дверцу, закрывает машину с ключа.

– Третий подъезд, – машет головой в сторону многоэтажки, у которой мы припарковались.

Я задираю голову и рассматриваю шестнадцатиэтажное здание, обшитое синими панелями. Муравейник, как оно есть. Набираю морозного воздуха в легкие и шагаю за мужем.

Новая жизнь сама себя не проживет.

Странно, но я чувствую легкую дрожь предвкушения в момент, когда двери лифта разъезжаются, и мы попадаем на лестничную площадку. Точно такое же чувство я испытываю, когда самолет приземляется в неизвестном мне новом месте. Щекочущие пузырьки в животе, легкий озноб на затылке. Возбуждение.

Что-то новое меня всегда будоражит. Даже если я предчувствую абсолютное разочарование.

Я нетерпеливо притопываю кроссовками по плитке подъезда, пока муж открывает дверь ключом. Делает два звучных оборота, немного надавливает плечом на дверное полотно и дергает ручку.

Я как та девочка, что обнаружила Нарнию за простым шкафом: делаю первый шаг и широко распахиваю глаза. Включается свет, дверь позади захлопывается. Я выискиваю следы своей прошлой жизни: разбросанные цветастые вещи, миллион журналов, обертки от мятных леденцов – всё, что выдаст мою натуру с порога. Но встречаюсь лишь с идеальной картинкой икеевского разворота: все до сахарной комы белое и обезличенное, квадратное и пустое. Даже детская коляска, перекрывающая проход в одну из комнат – огромная, белая, устрашающая. Особенно устрашающая. У нас разве не младенец?

Оседаю на мягкий пуфик у порога – единственное цветное пятно этой стерильной камеры – и расшнуровываю обувь.

– Почему ты в кроссовках? – напоминает о себе заботливый муж.

– Эм, я в них была, когда меня привезли, – стягиваю один с пятки и смотрю на Мишу.

– Ты гуляла с ребенком в кроссовках? Зимой? – его брови надвигаются ниже на глаза, и я испытываю неловкость. Действительно, в пуховике и кроссовках? Дичь.

Снимаю второй и заглядываю внутрь.

– Они зимние! – с победной улыбкой вытягиваю совсем новенькие найки ему в лицо, демонстрируя мех.

– Странная, – еле слышно произносит супруг, отворачиваясь и отодвигая зеркальную дверцу шкафа.

Снимает с плеч страшную депрессивного цвета куртку и ловко устраивает на вешалке, я расстегиваю свой ярко-красный пуховик и протягиваю ему. Пока муж развешивает вещи, подмечаю, что гардеробная почти пустая.

– Мы недавно переехали? – вырывается у меня.

Миша поворачивается и одаривает меня долгим пристальным взглядом. “Подбирает слова” – почему-то приходит мне на ум. Но в итоге выбирает только прозаичное:

– Нет.

Как емко. Незаметно закатываю глаза и оборачиваюсь, исследуя длинный коридор. Так и не найдя ничего интересного в пустых белых стенах, делаю уверенный шаг к ближайшей комнате и сразу же издаю несдержанный визг.

Да! Вот это точно моя комната.

С радостной улыбкой подхожу к огромной кровати, заваленной шмотками, спотыкаюсь о раскрытый чемодан у ног и хохочу, падая в ворох одежды. Она даже пахнет знакомо! Беру в руки свой любимый туристический комбез, без которого перелет – не перелет и подношу к носу. Запах дороги буквально въелся в волокна потрепанной ткани.

Наконец-то, оазис спокойствия, посреди пустыни безумия. Все хорошо, я дома.

Ободренная первыми находками, под стук сердца, охваченного азартом, вскакиваю и принимаюсь выискивать новые улики. На тумбочке у кровати нахожу пару бесплатных журналов от авиакомпаний, что пихают в кармашки сидений перед полетом; россыпь монет и пару банкнот. Классика: забить карманы под завязку, а потом засорять все поверхности в квартире.

Прохожусь взглядом по стенам, они все так же отвратительно стерильны, как в коридоре, по шторам – похороните меня в этой шоколадной депрессии, и наконец, замечаю на полу грузные рамки со стеклом, прислоненные к одной из стен. Я знаю, что это!

В несколько шагов пересекаю комнату и разворачиваю находку лицевой стороной. Мои фотографии!

Пульс ускоряется, разгоняя бешеный восторг по венам. Впервые за несколько неуютных дней я чувствую себя собой. Мои новая жизнь – не новая, лишь продолжение старой. И вот доказательство, что ничего не в прошлом, прошлое все время со мной. Выставляю рамки в ряд – четыре фотографии.

Залипаю на утопающие в облаках поля Тосканы, вспоминая пронизывающий ветер, который еще долго откликался першащим горлом, провожу пальцами по яркой станции стокгольмского метро, прозванной “входом в ад” и останавливаюсь у цветущей сакуры на горе Фудзи, запечатанной под стекло. Сердцебиение учащается еще на десяток ударов в минуту. Я собиралась туда только следующей весной. Добралась.

– Удивительно, – выдыхаю, очарованная. Какой удачный кадр, невероятный.

Меня захватывают эмоции, глядя на пастельные цвета, в которые окрасилась природа. Многослойное небо, воскрешение жизни в нежных цветах, остроносый храм на горе. Я была там, чувствовала сладковатый запах цветения, дурманящий восторг атмосферы. Уверена, если я очень постараюсь, смогу все это вспомнить. Прикрываю глаза для большего эффекта и моделирую фотографию в проекции, пытаюсь представить, где стою, кто со мной рядом, сколько кадров использую, чтобы поймать лучший вид. Но все это лишь игра воображения, ничего не просыпается. Воспоминания все так же спят мертвым сном.

Словно я наглоталась феназепама.

Поджимаю губы от раздражения и распахиваю глаза.

Где этот хваленый оптимизм, на который все уповают? Сейчас во мне только злость.

– Красиво, – разносится приглушенное сзади.

Я дергаюсь и подпрыгиваю на месте. Этот мужчина не только неразговорчив, как тибетский монах, но и обладает способностью передвигаться бесшумно, словно ниндзя. Какие еще таланты сокрыты в этом не примечательном на первый взгляд человеке?

Кидаю на него мимолетный взгляд из-за плеча и снова смотрю на фотографии.

– Это мои, – утверждаю, а не спрашиваю.

– Мне нравится, – обходит меня по дуге и останавливается возле Гальштата в сумерках.

Не самая любимая мной работа. Странно, что решила выделить ей такую почетную роль – скрасить унылый фасад безликой квартиры. Как красиво здесь смотрелись бы мои любимые ч/б мужчины… Скольжу взглядом по комнате, будто примеряясь, и натыкаюсь на серые грозовые глаза. Кажется, этот йети заглядывает в самую душу и считывает мои мысли на раз-два, но я не смущаюсь. Выдерживаю тяжелый взгляд и спрашиваю, отвлекая от этой странной игры:

– Почему не повесили их?

Миша набирает в легкие воздух, проводит рукой по лицу и отворачивается.

– Не знаю, – ведет плечом.

Ощущение, что он хотел сказать что-то другое.

Заводит руку за голову, потирает шею, отступает на шаг. Впервые мне кажется, что я его пугаю. Забавная мысль. Такого огромного и сурового и пугаю.

– Послушай, – выдыхает он, отворачиваясь к окну. – Нужно кое-что обсудить… – кидает взгляд на кровать.

Ну конечно!

– Думаю, что пока не познакомимся чуть ближе, кто-то поспит в другой комнате, – опережаю его.

Не то, чтобы я против эм… простимулировать память, но, честно говоря, он выглядит настолько растерянным, что боюсь, начнет тыкать не туда. А это не предел мечтаний для девушки в моем состоянии.

Михаил резко разворачивается, смотря на меня совершенно ошарашенным взглядом. Что? Неужели готов был кинуться на амбразуру восстановления моей памяти со всей прытью? Губ трогает едва сдерживаемая улыбка. В принципе, если приглушить свет, задернуть шторы, вручить ему хорошую бритву…

Я чуть наклоняю голову, изучая силуэт мужчины в полный рост. Вообще, перспектива на лицо: крепкие ноги, широкие плечи, где надо – бугор. За что-то же я должна была его полюбить, так почему не за отличную мужскую генетику? Муж рассматривает меня в ответ. Так, словно это он потерял память и впервые видит меня.

Затем делает очередной шумный выдох и быстро выходит из комнаты.

– Я за Марселем, – информирует, уже вдевая ноги в ботинки.

– Ты обижаешься? – выхожу в прихожую вслед за ним.

– Нет, – следует мгновенно. – Совсем нет, – хмыкает, но не насмешливо, а скорее растерянно.

– Хорошо, – пожимаю плечами. – Скоро вернешься?

– Часа через два.

Я киваю. Окей.

Миша выходит, закрывает за собой дверь на ключ. Я отправляюсь исследовать свою квартиру дальше. Так странно, кроме того островка с моими следами в спальне – все совершенно чужое. Особенно детская.

В конце концов оседаю на кухне. Вытаскиваю из холодильника початую бутылку испанского вина – любимого – наливаю бокал и делаю большой глоток.

Оптимизм это все, конечно, хорошо, но вы пробовали пить?