Глава 9

Он животное.

В хорошем смысле.

Эти руки, эта его борода. Завел меня с пол-оборота, и я тут же поверила в сказку про “жили долго и счастливо”. И почему я раньше на таких вот мужиков-мужиков не заглядывала? Такой пласт утех пропустила!

Я тихо взвизгиваю, когда большие мозолистые руки сжимают мою талию до хруста костей и подсаживают на стол. О, да. Мне нравится такой поворот. Обхватываю йети ногами, чтобы не сбежал, и начинаю скоро расправляться с пуговицами на рубашке. Испытываю едва уловимое чувство проблеска памяти. У меня давненько этого не было. Да. Это не прямо воспоминание, но твердая уверенность. Не было. Давно. Все тело в предвкушении!

Муж тяжело дышит, прожигая взглядом на моем теле горячие дорожки. Губы, шея, ключицы, грудь. Погоди, ты еще лучшее не видел! Или видел? Конечно, видел, вот я глупая. Ну так сейчас увидишь больше! Или он уже знает все мои фишечки?

Черт. Это же для меня все впервой, ново и горячо, а он наверняка меня уже вдоль и поперек ̶р̶а̶з̶л̶о̶ж̶и̶л̶ изучил. От этой мысли становится даже немного грустно. Но я достаточно эгоистична, чтобы радоваться, что не он на моем месте, а я, и испытаю сейчас что-то феерическое, потому что со мной это еще не происходило.

Пуговицы поддаются легко, и уже через мгновение я распахиваю полы рубашки, чтобы продемонстрировать, что под ней ничего нет. Что? Я подготовилась.

Тянусь к бородатому мужу за поцелуем, но он останавливает меня за плечи.

– Марсель, – говорит, смотря в сторону коридору.

И тут я слышу. Да, точно. Ребенок плачет. Просто я не привыкла реагировать на такие звуки, я с ними себя не ассоциирую.

– Нужно его покормить, – Миша берется за полы моей рубашки и сводит их вместе, а затем делает шаг назад, выпутываясь из моих ног. Отстой. Надеюсь, он не намекает на то, что это сделать должна я?

Кидаю взгляд на свою грудь, пытаясь определить, являюсь ли молокозаводом для маленького существа за стеной. Я бы почувствовала, да? Типа, она же должна становиться больше, пышнее там, тяжелее, не? А у меня все та же аккуратная двоечка, гордо держащая форму.

– Я сделаю смесь, – Миша поворачивается к кухонным шкафам, уверенно достает синюю коробку, встряхивает, снимает крышку. – Ты пока иди его покачай.

Фух, пронесло. Но покачать?

– Э… нет, я…

– Боишься? – муж оборачивается и стреляет взглядом в мою все еще неприкрытую грудь.

– Я совершенно ничего о детях не знаю, – почему-то шепотом отвечаю я.

Вроде как выдаю свою страшную тайну.

Слезаю со стола и застегиваю пару пуговиц. Криво. Я бы предпочла снять напряжение, которое сама же и создала. А еще, чтобы именно в этот момент память сошла на меня лавиной. Я боюсь детей. Своего – в тысячу раз сильнее, чем какого-то незнакомого. Что мне с ним делать? Как? Почему?

Последнее – все еще обращено к насмешливой вселенной, закинувшей меня в эту альтернативную вселенную моей собственной жизни. Правда, за что так со мной? Почему я? Как откатать обратно всю эту дичь?

– Просто покачай кроватку, погладь его по спинке, я сейчас приду, – учит меня Миша, отсыпая мерными ложечками смесь в неизвестно откуда взявшуюся бутылочку.

Я беру себя в руки – бред, ничего я никуда не беру, просто делаю видимость – и иду в направлении детской комнаты. Медленно. Эгоистично пытаясь отсрочить знакомство с собственным сыном. Но от разрывающего мое сердечко крика, шаг прибавляю. Это, наверное, тот самый инстинкт, да? Материнский. Его проблески!

Вхожу в детскую и сразу к кроватке.

Ребенок стоит, держится пухлыми ручками за перилку, лицо красное, давится слезами. Зрелище не для слабонервных. Это точно из-за еды? Вот так истерить, потому что хочешь есть, серьезно? Опасливо подхожу ближе, хватаюсь за угол кроватки и пытаюсь ее покачать.

Марсель валится на свой упакованный в огромный памперс попец, на секунду умолкает, а потом разражается неслыханном мне ранее звуком. О, господи, господи.

В стену смежную с соседней квартирой слышится глухой стук. Там живет кто-то очень нервный. Меня кидает в панику. Что же делать, что делать?

Я качаю кроватку сильнее, в надежде, что мелкий крикун замолчит и завалится на бок, крепко засыпая. Не зря же придумали этот хитрый механизм! Но с отчаянием понимаю – ни фига. Его эта качка нервирует еще сильнее. В стену снова отборно… стучат. “Спинка!” – вспоминаю я. Погладить по спинке!

Делаю осторожный шаг ближе к кровати, протягиваю руку к малышу и касаюсь его спины. Так осторожно, словно подбираюсь к бешеному койоту. Ребенок плакать не прекращает, но вскидывает на меня свои мокрые глазки и тянет вверх руки.

О, боги. Он хочет на ручки!

Вот оно испытание на прочность: моих нервов и рук. Потому что он офигеть тяжелый! Не так я представляла себе младенца. Или его уже нельзя считать младенцем? Сколько ему там? Миша же говорил, точно говорил. С кратковременной памятью у меня тоже проблемы?

Руки отваливаются держать плачущего и дрыгающего конечностями ребенка на вытянутых руках. Как его взять-то правильно, божечки? Давай, злополучный инстинкт, самое время проснуться!

Прижимаю малыша к себе, перехватывая за спину. Покрепче. Ну чего он дергается? Почему так орет?

Вспоминаю все, что когда-либо видела о младенцах, плаче, матерях и начинаю подпрыгивать на месте. Укачиваю. Марсель от этой тряски, видимо, знатно офигевает и забывает, что надо плакать. Цепляется пухлыми ладонями мне в волосы и тянет их в очень слюнявый рот.

– Фу, кака! – пытаюсь вытянуть из его смертельной хватки локоны.

– Он не собачка, – тихо смеется подоспевший муж. – Не надо, Марс, смотри, – аккуратно подносит ребенку смесь и тот жадно обхватывает бутылочку пальцами.

Присасывается к резиновому носику и кладет голову мне на плечо. Прикрывает глазки и шумно дышит носом, пока глотает смесь.

А он прикольный.

Когда не орет. Как маленький плюшевый зверек.

– Возьми его снизу, ему неудобно, – Миша берет мою правую руку и перемещает под подгузник. Так, действительно, удобнее и Марселю и мне, он перестал съезжать по мне вниз. – И садись, – кивает на сложенный диван.

Я аккуратно присаживаюсь, Марсель тут же устраивается на моих руках, как в колыбели: укладывает головку на сгибе локтя, ножки на моих коленях. Словно это хорошо отработанная схема. Через несколько секунд его глаза окончательно слипаются, и бутылочка выпадает из рук и рта. Он слепо шевелит губами, пытаясь нащупать соску и начинает недовольно кряхтеть, когда ничего не выходит.

Миша садится на пол возле моих ног и поправляет бутылочку так, чтобы сын получил свою дозу спасительной смеси. Я поднимаю на мужа глаза, он смотрит в мои.

Это чертовски странный момент. Неправильный. Искаженный и ломанный, как из отражения кривого зеркала.

Но какого-то лешего я испытываю необъяснимое чувство тепла в груди.

– Он тяжелый, – шепчу мужчине напротив.

– Да, крупный пацан, – почти улыбается Миша. Его взгляд то скользит по моим рукам, то возвращается к Марселю, который, похоже, уже в крепкой спячке.

Я отрываю ступню от пола и веду пальчиками по мужскому колену вверх, как бы напоминая, на чем мы остановились. Мы же продолжим? Муж резко вскидывает голову и впивается в меня потрясенным взглядом. Что? Мы никогда не устраивали хорошей прелюдии?

– Кхм, – откашливается он. – Давай уложу его, – Миша подхватывает сына под спину и ножки и встает с ним на руках.

Оставляя меня недоумевать.

Хотя нет, все правильно, не будем терять время на эти игры.

Он подходит к кроватке, нагибается, чтобы уложить ребенка и прикрыть его одеялком. Я тоже встаю и ровно за его спиной начинаю расстегивать пуговицы на своей рубашке.

Раз, два, три – к тому времени как муж разворачивается, я снова топлес.

– Что ты?.. – разве взгляд голодного мужчины должен быть таким ошеломлённым?

– Уложишь и меня? – томно шевелю плечиками, пытаясь сбросить рубашку окончательно.

Миша делает решительный шаг ко мне, я поднимаю лицо вверх, готовая встретить его такие захватывающие губы по пути. Но он сгребает полы моей рубашки и снова укутывает меня, как ребенка.

– Я лягу здесь, – хрипло говорит он.

– Что? С чего это? – говорю громче, чем надо, и Марсель в кроватке тут же принимается кряхтеть.

Мой страстный йети-обломщик снова отходит к детской кроватке и принимается ее раскачивать, как я несколькими минутами ранее.

– Тебе нужен отдых. Я займусь Марсом, – большая шершавая ладонь взмывает вверх и очерчивает лицо в жесте вселенской усталости.

– Серьезно? – брови сами ползут вверх. Точно евнух. А отношения у нас платонические.

Красота.

Кладу дрожащие неудовлетворённым гневом пальцы на пуговицы и уже в который раз за вечер продеваю их в петли.

От резко вскинутых бровей швы начинают ныть. Касаюсь подушечкой пальца кожи под дурацкими рубцом и чувствую что-то липкое. Только этого мне не хватало.

– Черт, – смачно выругиваюсь.

В полутьме детской комнаты не разглядеть, что за мокрое пятно я растираю на пальце, но вряд ли из меня начал течь мед. Скорее уж яд выходит. Вместе с кровью.

– Что такое? – обеспокоенно интересуется муж, продолжая укачивать Марселя в кроватке.

– Да шов… намочила его, пока мылась, – снова прикладывают пальцами под бровь. Определенно, пошла кровь. – У нас есть пластырь?

– Надо посмотреть.

Миша отпускает кроватку с притихшим сыном и надвигается на меня суровой глыбой. Полумрак делает его черты лица более угловатыми и жесткими, а взгляд по-настоящему темным. Разительные перемены с тем человеком, что сидел у моих ног буквально мгновения назад.

Он останавливается совсем близко и хмурит брови в уже знакомом жесте, разглядывая меня. Явно неудовлетворенный увиденным, становится ещё мрачнее. Можно смело вешать табличку "лицо анти-секс".

– Пошли, – кивает на дверь и касается моего плеча в противовес взгляду – очень мягко.

Я разворачиваюсь на выход, Миша притормаживает у детского комода и открывает верхние ящики по очереди, пока не достаёт большую коробку.

– Иди на кухню, – кратко инструктирует мой затылок.

Я забираюсь на полюбившийся мне стул у окна с ногами, упираю голые ступни в батарею. Шов над бровью немного ноет. Черт, надо было взглянуть по пути в зеркало, насколько там все страшно. Смотрю на указательный и большой палец левой руки – подушечки уже стянуло красноватой пленкой застывшей крови. Плохая идея, плохая. Не надо смотреть, не люблю вид крови.

Голова начинает кружиться, я прикрываю глаза.