Глава 4

Михаил

– Ну что, Жень? – складываю руки на груди, привычно пряча ладони.

– Не Женя, а Евгений Александрович, попрошу, – стучит ручкой по бейджу на груди. Приколист хренов.

– Да хорош. Что с ней? – киваю на дверь палаты, от которой мы отошли на несколько шагов.

– Как и говорил, черепно-мозговая, но сознание не спутанное, речь в норме, думаю обошлось, в порядке будет твоя благоверная, – щелкает ручкой и убирает ее в нагрудный карман.

Пропускаю мимо ушей это его “благоверная”, сосредотачиваясь на главном.

– Скоро выпишешь?

– Ты куда торопишься? Еще анализы не все пришли, обследование нужно сделать, нескольких врачей пройти.

– Мать долго с сыном сидеть не будет, ты же знаешь. А у меня крупный заказ сейчас, совсем без вариантов.

– Придется что-то придумать. Такие травмы несут сопутствующие риски, возможно проявление невидимой при первичном анализе симптоматики: внутричерепная гипертензия, гидроцефалия, ишемия, отек мозга…

– А нормальным языком ты сказать можешь, не для заучек с медицинского? – устало потираю лицо ладонью. Как это все не вовремя, боже.

– Нормальным языком: дай работать врачам, если не хочешь в итоге получить овощ.

– Она, вроде, ничего, – пожимаю плечами, снова бросая взгляд на дверь. Странная только. Но после такой травмы это нормально. Наверное.

– Ничего, – расплывается в своей классической улыбочке бывший одноклассник. Всю жизнь ему эта улыбка всё на блюдечке подносила. – Мне даже показалось, флиртовала со мной, – хмыкает.

Мне тоже так показалось. И это то, что я предпочел бы не видеть.

– Не обольщайся. Она занята, – кидаю на него прямой твердый взгляд, обозначая свою территорию. – Мне показалось, она не узнала меня, когда проснулась, – задаю интересующий меня вопрос.

Красноречивое “хрен” еще висит в воздухе.

– Ты б брился почаще, может, узнала бы, – Женька разворачивается в сторону своего кабинета и кивком приглашает двигаться за ним. – А вообще, легкая дезориентация после пробуждения – это норма. Сегодня придет невролог, протестирует ее по тесту комы Глазго, увидим, есть ли глубинные повреждения. К концу дня будет более подробная картина.

Открывает дверь кабинета, проходит к столу, заваленному папками.

– Ты мне напишешь? – опираюсь на косяк.

– Конечно. Повезло, что сюда привезли, иначе сидел бы ты за дверкой какой-нибудь приемной и скулил от неведения, – перекладывает бумажки на столе, отпуская остроты. – А ребенка в соцслужбу бы определили до установления родства. Это же надо навернуться на детской площадке, – снова хмыкает.

Самому интересно как это вышло.

– Да, спасибо за Марса, – говорю без уверток. – И ребятам своим дежурным передай благодарность, не уверен, что все бы так к ребенку отнеслись.

– Ты знаешь, какая нынче валюта благодарностей, – говорит старый друг, присаживаясь в кресло.

Я киваю, понимая все без лишних слов. Будут им благодарственные пакеты.

– Я зайду к ней перед уходом?

– Ненадолго. Скоро на МРТ повезут.

– Спасибо, – в это простое слово вкладываю искренние эмоции. Я на них скуп, Женька знает, но признательность всегда в чести.

По коридору проезжает тележка с тарелками, наполненными кашей, которую толкает дородная женщина в халате. Кидаю взгляд на часы, если уже время завтрака, значит, я опаздываю. Навстречу идет еще одна работница, раскрасневшаяся, с тарелкой в руке.

– Королеву подложили, – кривит лицо, обращаясь к коллеге. – Не будет она, видите ли, кашу на молоке.

– Ну пусть голодная сидит, – фыркает вторая, открывая двери соседней с Марусей палаты.

Знаю я эту королеву.

– Ты почему не ешь? – спрашиваю, входя в палату.

Маруся хмурится, смотря в одну точку на криво окрашенной стене напротив кровати. На мой голос оборачивается и одаривает меня скользящим взглядом.

– Я не употребляю коровье молоко, – кривит свой маленький носик. – Разобрались с врачом?

И все же да. Странная. Не пойму, что с ней не так, но нутро кричит, что где-то подвох.

– Придется полежать, – прохожу в палату. – С каких пор такая ненависть к молоку? – присаживаюсь на стул рядом. Надо обсудить, что будем делать с Марселем, он долго без нее не сможет, мама еле уложила его этой ночью. Но скидывать на нее эти проблемы с порога не хочется.

– Всю жизнь, – коротко отрезает.

Ну да. Семь пятниц на неделе. Сегодня пьет молоко – завтра нет, сегодня клянется в любви, а завтра…

Она опирается на кровать и приподнимается, откидываясь спиной на изголовье. В разрезе больничной рубашки мелькают острые ключицы, которые невольно притягивают взгляд. Я выпускаю задержавшийся в легких воздух.

Как давно это было.

– Что с волосами? – переключаюсь выше.

Не сразу понял, что в ее внешности так терзает глаз: привычные светлые локоны теперь отсвечивают сакурой. Думал, меня уже не удивить. Но она всегда умела.

– А что с ними? – дотрагивается кончиками пальцев до собранных на затылке волос.

– Они розовые.

– Да? Прикольно, – ее губ касается легкая улыбка.

И это тоже было давно. Я забыл, когда она улыбалась так мне.

– На работе не против?

– А почему они должны быть против? – отвечает вопросом на вопрос.

Значит, не хочет идти на контакт. Ладно. Я рассматриваю ее долгим взглядом. Нет, все же что-то не так. Вроде она, и всё её – прямой нос, яркие губы, плавная линия шеи и острые манящие ключицы, всё, что покорило меня при первой встрече – а чувство, словно вижу ее впервые.

Или это последствия наших необдуманных решений? Может, мы поспешили ставить нашу жизнь на паузу?

– Послушайте, – начинает она после непродолжительного молчания. Взгляд отводит к той самой невидимой точке на стене. – Спасибо за внимание, и за то, что приехали. Но не стоило, правда. Если вы знаете контакты кого-то из моих близких знакомых, свяжитесь с ними, пожалуйста. Этого будет более, чем достаточно.

Маруся возвращает взгляд мне и заглядывает своими светло-зелеными глазами прямо в душу. И только сейчас я понимаю, что на самом деле с ней не так. В ее взгляде нет узнавания. Он пустой и безразличный.

Там нет меня.

Глава 5

Марина

– Расскажите о последних события, которые вы помните до травмы, – милый доктор вернулся и снова весь мой. Жаль, не он один.

Угрюмый благодетель тоже тут. Сидит на стульчике, подпирает лоб ладонью. Угрюмо. Это же какое чувство ответственности надо иметь, чтобы не отходить от малознакомой, а может и вовсе незнакомой женщины? Я все склоняюсь к версии “мужа на час”, который решил поиграть в благородного рыцаря, когда ему позвонили. Или срубить бабла за функцию “посидеть у постели тяжело больной женщины”.

В любом случае, мне это не нравится. Я бы предпочла остаться со своим будущим арт-объектом наедине.

– Я была в Греции, – отвечаю уверенно несмотря на то, что врач светит мне в глаза каким-то фонариком, вызывая новый приступ головной боли. – Вы бывали на Санторини, доктор?

Прекрасный темноволосый мужчина переворачивает мою руку и ведет по чувствительной коже железным наконечником фонарика, я смеюсь от щекочущих ощущений.

– Нет, не доводилось, – отстраненно отвечает он. – И как там? – он бросает какой-то непонятный взгляд на мужика, издающего тяжкий вздох.

– Самые прекрасные сыр и вино, которые я пробовала, самые красивые закаты, что фотографировала. Вам стоит запланировать отпуск, доктор, я бы порекомендовала вам лучшие места и виды.

Губ касается легкая полуулыбка. Флиртовать с мужчиной в больничной палате, в халате в цветочек, на фоне левого мужика? Вызов принят!

– Что последнее помните? – игнорируя мое красноречивое предложение экскурсовода, врач переходит к моим ногам. Приподнимает одеяло, перехватывает ступню широкой ладонью. У меня в ответ перехватывает дыхание. Не только от вида его светлой кожи на моей загорелой, но и потому, что это одна их самых эрогенных зон в моем теле.

Металл снова скользит по коже, приливая кровь к низу живота. Да, продолжайте, доктор.

– Щекотно, – выдыхаю я. А сама заливаюсь жаром. Уф, с такими медицинскими процедурами я не прочь здесь задержаться. Что он там спрашивал?

– Хорошо, – вынимает из кармана ручку, щелкает стержнем, берет в руки неизменную папку, чтобы сделать пометки. – Так что последнее помните? – спрашивает, не поднимая головы.

– Эм, – напрягаю извилины. Наверное, про страстного грека упоминать не стоит? – Санторини, крепость святого Николаса, закат. Я упала. Точно. Честно говоря, понятия не имею, как оказалась на родине, – смеюсь, будто это такая мелочь.

Правда, ну мелочь же. Упала там в августе, очнулась тут зимой. Неожиданное понимание ситуации накатывает волной страха. Я успела уже попаниковать лежа в снегу с пробитой головой, но сейчас кажется, та паника была недостаточно объемной. Вот то, как перехватывает грудную клетку сейчас уже больше похоже на реакцию нормального человека.

Запоздалая ответка от нервной системы – это тоже последствия травмы?

– Когда она была в Греции? – мой прекрасный врач обращается к мужику, растирающему лоб с видом уставшего от жизни лесника. Ему-то откуда знать?

– Я не знаю, она много ездит, – тихо подтверждает мои слова.

Боже, мы же даже не были знакомы в тот период! Не уверена, что и сейчас знакомы достаточно близко. Допускаю, что он все-таки чей-то муж. Кто умудрился подцепить этого йети? Катька, моя единственная подружка с универа, с которой мы видимся ровно раз в год? Или моя странная соседка по лестничной клетке, что искренне считает нас подругами, когда стучит в полвторого ночи в дверь, спрашивая про презики? Больше я ни с кем на постоянной основе не пересекаюсь, а значит других общих знакомых у нас быть не может.

Я пытаюсь дышать глубже, не давая себе уходить далеко в размышления. Мне хорошо известно, как быстро я могу впасть в удушающее состояние полного отсутствия контроля над телом. Повышенная эмоциональность – не диагноз, но путь к постоянному дискомфорту в жизни. Поэтому я стараюсь ни на одной мысли не останавливаться долго и всегда идти куда-то вперед. Это помогает.

Но сейчас двигаться некуда.

Я в палате с дырой в башке, вокруг только мерзкие зелено-белые стены, а телефон – единственный источник информации – в отключке.

– Какой сейчас месяц? – спрашиваю, обращаясь к врачу.

– Февраль.

– Полгода, – едва выдыхаю я, прикрывая глаза.

Ладонью пытаюсь притормозить разогнавшееся сердцебиение. Вот это меня стукнуло.

– Но как? – голос хрипит. – Как это возможно, куда делись полгода? – распахиваю глаза и тут же натыкаюсь на два тяжелых взгляда.

– Ретроградная амнезия не такое уж редкое последствие черепно-мозговой травмы, – красивый безжалостный доктор присаживается на край больничной койки и смотрит мне прямо в глаза. Мягко и с жалостью. – Не стоит переживать. Как правило, при своевременной диагностике память удается вернуть за несколько дней интенсивной терапии.

– А если это не полгода? – хриплый мужской голос разносится в тишине палаты особенно устрашающе. – Не кратковременная потеря памяти?

В каком это смысле, йети?

– Сложно прогнозировать без подробных анализов, – хмурится темноволосый эскулап. – Какой сейчас год? – снова обращается ко мне.

– Две тысячи двадцатый, – выдыхаю, понимая, куда идет этот разговор.

Но этого же не может быть? Это же только в дешевых сериалах героиня теряет несколько лет своей жизни и приобретает новую личность. А где-то на фоне обязательно маячит злодей, что не преминет воспользоваться ситуацией. Ну что ж, Марина, ты хотела в Бразилию? Бразилия пришла сама. Со всем своим карнавалом и тупыми сценариями прямо тебе в голову.

– Сколько? – шепчу онемевшими губами.

Врач и мужик с кислой миной переглядываются. Я начинаю психовать. Машины уже летают? Мне сорок? Россию захватил Китай?

– Ну! – сажусь в кровати, не в силах больше лежать.

– Полтора года.

Ладно. Хорошо. Это не так страшно, как я себе представила. За полтора года мало, что могло поменяться. У некоторых людей – вообще ничего. У меня – волосы. Все нормально. Нормально.

– Ла-а-адно, – снова откидываюсь на подушку, смотря в успокаивающие омуты глаз красивого врача. Он касается моей руки, я улыбаюсь и решаю не истерить, падая в его глазах ниже плинтуса. – Это можно пережить.

Уверенно киваю, доктор кивает в ответ, мягко сжимая мою ладонь.

– Мы женаты, – нетерпеливо влезает в разговор бородатый. – У нас ребенок.

А вот это пережить уже сложнее.

***

– Хорошо, а где кольцо?! – победно вскидываю правую руку, демонстрируя полное отсутствие украшений.

Этот поединок в формате “вопрос-ответ” разгорается все сильнее. Потому что я ему не верю! Не верю! Засыпаю миллионами каверзных вопросов, но он на все находит ответ: и как звали бабушку, и какой институт я окончила, и сколько раз я умудрилась подхватить менингит. Словно выучил краткую инструкцию по моей жизни.

– Мы отказались от этой формальности, – устало говорит йети.

Черт, очень на меня похоже.

Я тяжело опускаю кисть руки на одеяло, полная отчаяния.

Мой свежеиспеченный муж в очередной раз громко выдыхает воздух и протирает лицо большой ладонью. Все его тело кричит о том, как ему некомфортно: и эта подрагивающая нога, закинутая на колено, и тяжелый немигающий взгляд исподлобья, и беспокойные пальцы, то и дело, теребящие бороду. Неаккуратную патлатую бороду.

Как будто мне легко!

Да я здесь самая настоящая жертва! Сначала коварного льда и металлического турника на детской площадке (но это все со слов бригады скорой помощи, что меня из-под него вытаскивала), а теперь наглого надувательства!

Какая я к черту мать? А жена? Глупость несусветная.

– А печать в паспорте – тоже формальность? – ехидно прищуриваюсь. Требую паспорт и немедленно!

– С прошлого года печати в паспортах ставятся по желанию, – он распутывает ноги и опирается на них локтями, исследуя потертый больничный пол пристальным взглядом.

– А у нас, очевидно, его не было? – расплываюсь в кровожадной улыбочке. – Я потеряла воспоминания, а не половину мозга! Мы в стране вековой бюрократии, здесь штамп штампом погоняет, – всплескиваю руками, радостная, что его подловила.

Йети, он же сибирский лесоруб, судя по мохнатой парке, которую он с себя не снимает, молча лезет в карман и достает оттуда телефон. Что-то быстро печатает, поднимается со стула и делает шаг ко мне, разворачивая смартфон экраном.

Читаю крупный заголовок: “Отмена штампов о браке, детях, ранее выданных паспортах…” Две тысячи двадцать первый год. Да чтоб его!

– А свидетельство о браке? – не устаю гнуть свою линию.

– Поищу, – коротко кивает, возвращаясь на свое место.

– И что, как это было? – наконец, сдаюсь.

Откидываюсь на подушку и в очередной раз прохожусь взглядом по незнакомому мужчине. Лесоруб, как он есть. Дать топор в руки и можно смело разжигать огонь. Грубые ботинки на толстой подошве, джинсы с каким-то пятном на колене, жуткого вида серый свитер, виднеющийся из распахнутой куртки. И конечно, заросли на лице. Абсолютное попадание в мой стоп-лист.

– Что именно?

– Свадьба.

– Просто роспись. Поужинали в ресторане.

И это тоже очень на меня похоже.

– А медовый месяц? – переворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову.

В моей голове рождается очень яркая картинка: огни Амстердама, ночные клубы, улица Красных фонарей. Разве что-то может быть романтичнее для молодоженов? Никогда не думала о свадьбе, но, если б захотела связать с кем-то жизнь – начали брак именно с этого приключения.

– Ты была не в состоянии на тот момент, мы отложили полет, – сверлит взглядом штукатурку над моей головой.

– Не в состоянии? – удивляюсь. Меня даже подозрение на аппендицит не остановил от переправы по Ла-маншу.

– Беременность, – очередное краткое пояснение.

Я издаю громкий стон. Успела забыть об этом факторе “Р”. Но в моей картине мира для ребенка просто нет места, я не могу представить себе, как он выглядит, что говорит, как я держу его на руках. Я вообще ничего о младенцах не знаю. Кроме того, что никогда о них не грезила.

– Марселю девять месяцев, – думает, я высчитываю, сколько ему может быть.

– Марсель? – удивляюсь. Я уже слышала из его уст это имя, но никак не связала с ребенком. – Кто так подставил пацана?

На секунду лицо йети преображается, становится мягче и интереснее. Я не сразу понимаю, что так на него повлияла легкая улыбка, коснувшаяся одного уголка губ, запрятанных под кустарником.

– Ты.

– Серьезно? – перебираю в голове всех мужчин, в честь кого могла бы так извратиться, но ни одного примера так и не нахожу. – Похоже, гормоны сыграли со мной злую шутку, – хмыкаю, упираясь носом в матрас. – Почему не образумил? – обращаюсь к мужу.

– Ты умеешь приводить доводы.

И снова весьма точная характеристика. Он действительно меня знает.