Цитаты из книги «Никому о нас не говори»

– Но ведь это просто развлечение, да? – Ее растерянный взгляд перебегает от Тима ко мне. – Пока ты ее не трахнешь. Как обычно. Ты и раньше так делал… Но стоит ей после этих слов посмотреть на меня, нервно натягивающую манжеты толстовки на пальцы, как Полина демонстративно усмехается. – А-а-а, ты уже ее трахнул. Тогда почему она еще рядом с тобой? – Потому что тебя это не касается. – Тим просто ухмыляется на ее вопрос. И Полина как взрывается. – Горин, ты из ума выжил?!

– Просто есть важное дело. Я не могу сейчас провести с тобой время. – Тимур произносит это подозрительно севшим голосом, а еще почесывает переносицу. Его слова звучат как какое-то вялое оправдание… Он даже не ответил мне про новое худи. Я прикусываю щеку изнутри. Важное дело, значит. А у меня в горле уже пересохло, и думаю я о неприятном. То, что он говорит, ведь не похоже на ту самую отмазку, после которой мне не стоит ждать звонков и сообщений? Возможно, я себя накручиваю, но… – У нас все нормально? – спрашиваю хрипло, а в глазах уже щиплет. Предательские слезы, подступающие к ним помимо моей воли. Я отворачиваюсь к окну, прячась от взгляда Тимура. – Ань, ты чего? – Тим касается моего плеча. – Я… – нервно сглатываю соленый комок. – Если ты не хочешь больше со мной видеться или… – Судорожный вздох. Ну и ладно. Ну и пусть я буду выглядеть истеричкой. – Короче, я не хочу тебе навязываться, – быстро выдыхаю. А Тим уже тихо смеется. Просовывает между моей спиной и сиденьем руку, придвигает к себе и прижимается носом к моим волосам. – Дурь выброси из головы, – с теплотой в голосе бормочет мне в висок. На мгновение от сердца отлегает, но я все равно настороженно спрашиваю: – Тогда что за дело? Только не ври мне.

Тимур неизменно во всем черном: худи, джинсы… Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга. Взгляда не могу оторвать от каждой черты лица Тима. Небритый, с заметно отросшими волосами и щетиной. Бритоголовым его уже не назовешь. Теперь Тим просто коротко стриженный. Я не виделась с ним всего пару дней, а кажется, будто прошли недели. Понимаю, что скучала по нему даже больше, чем могла себе представить. Это чувство простреливает под ребрами, и я тяну ладонь к лицу Тимура. Прикасаюсь пальцами к щетине, которая теперь не такая уж и колючая, и провожу ими от щеки к подбородку. Тим еще шире расплывается в улыбке и, подавшись вперед, целует меня. Так жадно захватывает мой рот своим, что у меня сбивается дыхание. Теплые губы лишь сильнее заставляют чувствовать, что… Боже! Как же я скучала! Сильнее тянусь вперед через подлокотник и обхватываю Тима за шею, забыв, что у меня на коленях лежит сумка, и та падает мне под ноги. А заодно задеваю локтем коробку передач, и в машине что-то начинает громко пикать. А мне плевать. Я хочу мурлыкать от счастья. Но Тиму приходится от меня оторваться, чтобы усмирить электронику. И пока он возится с коробкой передач, я вдруг замечаю: Тим одет в черное худи, но не в то, в котором я привыкла его видеть. То худи, которое он отдал мне, когда я уезжала из Богудонии, все еще спрятано в моем шкафу. Тогда это откуда? На нем какая-то абстрактная серая аппликация.

Единственный, с кем я переписываюсь сейчас, – это Тимур. Только общение с ним и спасает меня. Мы с ним шлем друг другу сообщения много и часто. Особенно по вечерам. И даже в такой ситуации он находит удачный момент, чтобы прислать свой голый торс с какой-нибудь пошлой подписью. Я краснею и мгновенно забываю о своих проблемах. Была бы хоть крошечная возможность, я бы сорвалась к нему. Даже посреди ночи. На какой-нибудь попутке. В любую погоду. Я очень скучаю. У меня так ноет в груди… Перед тем как уснуть, закрываю глаза и представляю себя на том скрипучем диване рядом с Тимом. Но из-за контроля моей мамы увидеться нам удается лишь через несколько дней.

И чем дальше я отъезжаю от дома отца, тем сильнее рвутся нити, связывающие меня с тем, что принято называть семьей. Не семья это. И никогда таковой не была. Лишь рядом с Аней я впервые за столько времени хотя бы вспомнил, что это такое – забота, беспокойство, нежность. И если бы не ее строгая мама, я бы уже ворвался в их квартиру, сгреб Аню в охапку и свалил бы с ней на край земли. Да черт с ним, с краем земли. Сейчас мне достаточно даже Богудонии. Спрятаться там от мира, трахаться с Аней напропалую и ни о чем не думать. Но сегодня мне придется вернуться туда одному. Брелок от ворот жжет мне пальцы. Эта чертова штуковина словно склеилась с ними. Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов и опускаю стекло. Я вышвыриваю брелок на полном ходу куда-то в камыши у дороги…

Отец замирает в кресле. Несколько мгновений держит у приоткрытого рта стакан с виски, а потом ставит его на стол. – Помощи? Я вроде еще не настолько пьян, чтобы мне слышалось подобное. – Тебе не послышалось, – отвечаю хрипло, горло до боли царапает собственный голос. Я и отец смотрим друг на друга молча. Я выдерживаю его тяжелый взгляд, так крепко сцепив в замок пальцы, что кисти рук сводит от напряжения. Тишина в его кабинете становится гнетущей. Глаза моего папаши сужаются, а сам он снова тянется за стаканом виски. Сделав один жадный глоток, отец наконец произносит: – Я даже боюсь представить, в какой ты заднице, раз пришел ко мне сам. – Не я, – качаю головой, не прерывая зрительный контакт с отцом. – Проблемы не у меня, а у близкого мне человека. Поговори с ректором академии, чтобы его не отчислили. Я знаю, что ты с ним на короткой ноге. Теперь отец округляет глаза: – Ты пришел просить меня за какого-то там друга? Набираю полную грудь воздуха, хотя ее и так распирает изнутри. Мне как петлю на горло накинули. Оттягиваю ворот футболки. Я не хочу думать о том, что сейчас конкретно унижаюсь, придя сюда с этим разговором. Но ощущаю себя именно так. – Это девушка, – выдыхаю я. – Очень хорошая. С учебой у нее все отлично. Но вышло одно недоразумение. На Ивана Андреевича давят, чтобы он ее отчислил, но ты ведь можешь… – Погоди-погоди. Девушка? – изумленно хмыкает папаша. – Да.

Почему-то в моей памяти всплывает момент, когда я увидел ее под проливным дождем на перекрестке. Мокрую. Потерянную. Жалкую… Тогда это было на грани какого-то отвращения и желания поморщиться. Сейчас я тоже вижу Аню под дождем. Такую же потерянную и жалкую. Но теперь не могу отвести от нее взгляда. Под ребрами жгучее чувство, что ее, потерянную и жалкую, я хочу защитить. И не только защитить. Я просто хочу ее… Вот так вот все может меняться в этой гребаной жизни.

Я не успеваю опять хотя бы на пару секунд ворваться в ее рот языком. Меня награждают поцелуем в щеку. – Мы как-нибудь выкрутимся! – ловлю Аню за руку, прежде чем она выскакивает на улицу из машины.

– Иди сюда, – закрываю глаза и выдыхаю в приоткрытые губы. Целую напористо, слизываю соленые слезы. Языком толкаюсь в Анин рот глубже, получая робкий ответ. Чувствую, как она обмякает у меня в руках. Обнимает за шею. Льнет ко мне. Проводит пальцами по моему затылку. Тело сразу реагирует на ее прикосновения и теплые губы. Может быть, сейчас и неуместно, но у меня в паху все напрягается. Голова сразу хмелеет… Да. Я скучаю по голой Ане в своей постели.

Я сгребаю Аню в объятия. Лицом она прижимается к моей шее, часто и горячо дышит, и я чувствую, что ее нос и щеки влажные. Все-таки расплакалась. – Такие, как Петрова, слов не понимают. – Прикасаюсь губами ко лбу. Провожу ладонью по длинным белокурым волосам. Все еще влажные