Многие случайно крикнули «Одиин!» и теперь им было неловко.

– Один с четвертью!

– Один! С Новым годом!

Слышались «Дзииинь» будильника и «Буээээум» пушки, и барабаны, и гитара, и клавиши. Отец-Время припарковал косяк на сцене и пошёл к микрофону, у которого стоял Грэм. Отец-Время скинул с себя колпак и бороду, и оказалось, что это никакой не Отец-Время, а Джей Перри – актёр, отец, любитель сухих вин. Он схватил микрофон и заорал: «С Новым годааам!», хотя группа уже вовсю играла. Как позже выяснилось, Отцом-Временем должен был стать сам Грэм, но Перри, чудом пришедший в себя после кислотного передоза, как-то заговорил его.

Шарики, миллионы шариков падали на Уильяма. Яркие, разноцветные, может даже вкусные, кто знает. Торчки били по ним, а шарики, как цветные Боги, только смеялись над их потугами и возвращались.

Световая система над сценой поливала музыкантов всеми цветами радуги. Под потолком кружился дискобол, выпуская разноцветных солнечных заек из своей зеркальной клетки. Всё это буйство красок и музыки наполняли Уильяма радостью, и он хотел её куда-то излить. Но куда?

«Я даже не знал, что могу быть таким счастливым. Я и не подозревал, что могу так крепко любить жизнь и так тонко ценить момент», – думал Уильям.

Он увидел парня с пушистой бородой. Блёстки усыпали его обгоревшее лицо, как звёзды – красное небо, а в бороду ему кто-то вплёл цветы. Их счастливые взгляды встретились, и они обнялись, как самые настоящие Братья.

Уильям залип в огромный экран над сценой. Экран показывал лимонных скелетов, то появляющихся, то ускользающих.

– Я так рад, что ты пришёл, брат! – кричал бородач.

– Я тоже! – кричал Уильям. У него слёзы наворачивались от радости. – Давай пойдём вперёд!

– Пошли!

Уильям прокрался к самой сцене, но его друг где-то потерялся. Уильям запаниковал. Как же так? Это ведь был особенный для него человек, а теперь его нет…

– The sky was yellow, and the sun was blue, – пели Grateful Dead.

«Небо было жёлтым, а солнце голубым, – думал Уильям. – Я понял. Наши глаза способны видеть ограниченную палитру цветов: от инфракрасных до ультрафиолетовых излучений. Но ведь цветов больше. Наш слух воспринимает лишь небольшой диапазон децибелов. Мы не слышим ультразвуковой свисток. Мы не видим в темноте, как кошки. Наши пять чувств ограничены. Наш разум скован. Мы должны…»

– Эй, привет! – сказала девочка в очках и улыбнулась. Уильям, увидевший в ней злую ведьму, убежал от неё. То есть, он думал, что бежал, на самом же деле он плёлся со скоростью девяностолетнего старика.

Ковры-мутанты (ребята в нарядах, похожие на ковры) били в африканские барабаны. Двое играли на гитарах. Молодой мексиканец в пончо и сомбреро играл на маракасах. Чёрная девушка трясла джабарой и голой грудью, а роскошная шатенка в серебристом платье танцевала рядом. Уильям видел в ней весёлую рыбу с человеческим лицом. Потом он вспомнил, как рыбачил с отцом. Никто ничего не поймал. Антон запутался в леске и матерился. Перри чуть не утонул, переплывая озеро. Он схватился за лодку, плывшую рядом, и чудом не перевернул её. Под конец Уильям выудил рыбёшку, но она выскользнула, махнув серебристым брюхом.

Махнув серебристым брюхом…

– Всего доллар за каплю! – кричал мужской голос. – Самая кислая кислотина на западном побережье!

Grateful Dead заиграли «Me and my uncle» – быструю весёлую песню про ковбоев, карты и стрельбу. Уильям пустился в пляс перед коврами-мутантами. Им вроде нравилось.

– One of them cowboys, he starts to draw, – пел Боб Вир. – I shot him down, Lord! He never saw^[15].

Уильям попробовал отобрать у полуголой негритянки джабару, но она не отдала её. Зато парень в пончо отдал ему свои маракасы. Уильям был вне себя от радости.

– Shot me another, right then he hit the floor!^[16] – пел Боб Вир. – In the confusion, my uncle grabbed the gold. And we hightailed it down to Mexico^[17].

Уильям бросил шляпу ввысь, завизжал, присел у джембе и лупил в него что было сил. Потом встал, ухмыльнулся, осмотрел зрительный зал.

– Всего доллар за каплю!

– Эй! – Уильям протянул купюру, с трудом вытащенную из кармана. – Давай сюда свою каплю.

Барыга вытащил обычные на вид капли. Уильям широко открыл рот.

– Не так, не так, – барыга засмеялся. Он был странно похож на морячка Попая. Каждый раз, когда он открывал рот, Уильяму казалось, что он закричит: «Шпинаааат!». – Капается в глаза. Чтоб сильнее торкнуло, чувак.

– В глаза?! – спросил Уильям.

– Я тебе помогу, – сказала девушка в серебристом платье. – Ложись.

Уильяма завис. Просто таращился на неё с открытым ртом и молчал.

– Ложись. Не стой столбом.

– Аа. Ну… о’кей.

Девушка в серебристом платье села на него. Оттянула левое веко. Уильям непроизвольно шевелил головой. Девушка в серебристом схватила его челюсть. Сильно. Он чувствовал себя Алексом ДеЛарджем в кинотеатре.

– Не ёрзай, – велела она, и Уильям чувствовал, что должен повиноваться.

Капля упала на нижнее веко. Уильям пальцем подтолкнул её в полулунную складку. Вторая капля упала на ресницу. Уильям поморгал, и влага просочилась к глазу.

– Со мной всё будет в порядке? В смысле, у меня глазные яблоки не отсохнут?

– Не говори ерунды. Я однажды полбутылки в каждый глаз вылил. Я, правда, ослеп где-то на час, но оно того стоило, чувак, – Попай улыбнулся. – Оно того стоило.

Гимн солнцу

Уильям уже давно перестал гадать, что реально, а что нет. Он видел парня со змеёй на плече и флейтой, и факиров, жонглирующих пламенем, и «яйцеголовых» – парней с конусовидными накладками на головах, в честь знаменитых персонажей «Saturday Night Live», и двух мимов (в гриме, фраках и цилиндрах), между которыми он встал, когда они исполняли «зеркало». Он увидел людей, обнимающих воздушные шарики и медленно танцующих с ними, как с партнёром. Перед ними обильно жестикулировала тётка. Уильяму они понравились. Он тоже взял шарик и качался с ним.

– Set out running but I take my time, – запел Уильям. – Friend of the Devil is a friend of mine^[18].

– Ты можешь говорить?! – спросила жестикулирующая тётка.

– Это чудо из чудес! – пошутил Уильям, но не сумел поднять уголки губ, чтобы улыбнуться.

– Нет, серьёзно. Ты ведь знаешь, что все эти люди глухонемые, да?

– Что?

– Эти люди глухонемые. Они приходят на концерты с шариками, и через шарики чувствуют вибрацию музыки. А я – сурдопереводчик у них. Я перевожу им слова песен, чтобы они знали, ну, чтобы они чувствовали всю поэзию Роберта Хантера и Дэдов.

– Wow… – Уильям был готов расплакаться, но сдержался.

Он ещё потусил с глухонемыми, пытаясь проникнуться в тонкость их восприятия музыки, но скоро ему стало скучно, и он свал ил.

Девочка порхала как балерина. Другая махала длинным платьем как цыганка. Третья, разодетая, как Мэрилин Монро, вертелась на носках. Рядом с ними волосатые, в основном, худые (но попадались и мускулистые) мужские торсы крутились, порхали и тряслись в конвульсиях. Один старый хиппи застыл посреди этой вакханалии с газетой на голове, и никто не смел его трогать.

«Здесь можно танцевать с любыми движениями, – Уильям вознёс руки к небу и растопырил пальцы, – потому что это лучшее место на свете!».

Девочки в длинных платьях-колокольчиках, похожие на цветки из «Фантазии» Диснея, вращались. Вращались и бородатые мужики. Их глаза были закатаны в экстазе, а заплетённые косы бились друг о друга, как рыбьи хвосты. Они не танцевали. Они вращались. Медитировали в движении. Они спиннеры – религиозная коммуна, где поклонялись особому богу – Джерри Гарсия.

Уильям тоже крутился. Поначалу его мутило, но он не сдавался. Он набирал скорость, периодически врезаясь в коллег по цеху, затем притормаживал, снова разгонялся, и…

– Sunshine daydream!!! – пели Grateful Dead, и Уильям кружился быстрее и быстрее, и всё пропадало в водовороте ярких линий, и быстрее – и солнечные грёзы!!! – и он пел, пел один и всем мешал, и разгонялся, и любовь и свет спиралями спускались на него, в него, в эту человеческую юлу, которую кто-то заводил вновь и вновь, и Уильям видел руку бога, и sunshine Daydream!!! Уууууууу!!! – он выл фальцетом, как Донна Годшо, и все попадали, как кегли в боулинге, и били поклоны. Уильям тоже бил.

– It was beautiful! – Уильям полез обниматься. Его новые друзья, как и многие другие, вышли в коридор. Уильям последовал за ними. Увидел буфет и променял своих идеологических братьев и сестёр на печеньки за 50 центов и сок за 35.

– Скажи чё-то умное, – ляпнул один торч другому, и тут же рассмеялся, предвкушая ответ.

– Дааааарк Стааааар! – заорал второй.

Уильям высосал весь сок из трубочки и тоже закричал:

– Даааааааарк Стааааааар!

– Даарк Стааар! – крикнул ещё кто-то.

– Дарк Стар!

– Дарк Стаааааар!

– Чем могу помочь?

Уильям обернулся.

– Ещё один сок? – спросил лысеющий, толстеющий, и, скорее всего, обильно потеющий мужик в просторной лимоновой майке поло.

– Д-да, – Уильям видел в нём жёлтого цыплёнка.

– Тридцать пять центов, – цыплёнок улыбнулся.

Уильям выложил мелочь на прилавок. Монеты стукнулись друг о друга и оглушили Уильяма. Яркий свет слепил его.

– Красное, белое или зелёное?

Билл Грэм стоял в белом фраке и цилиндре, с бутылкой вина в руке. Уильям расхохотался.

– Прости, Билл, – сказал он, но смех распирал его, и Уильям не мог остановиться. – Зелёное, ахахаха. Зелёное вино, нахахахаха.

В зале зверинец. Все орали. Свистели. Чероки (парни с перьями на макушке и красными полосками на лице) улюлюкали. Милая девочка лет четырнадцати, в косынке, облизывала папиросную бумагу. Отовсюду веял знакомый, вкусный запах марихуаны. Стены дрожали, как в мультиках.

– Эй, – Уильям обратился к девочке и завис, повторяя букву: «ааааааа…». – Ааа сколько тут примерно народу?

– По идее, тысяч семь, – она заворачивала косяк. – А хотя Дядя Бобо иногда и до десяти тысяч сюда впихивает.

Кто-то свистнул. Милая девочка исполнила низкое «Чу-чуууу!» под стать паровозу. Кто-то завыл по-волчьи. Кто-то закукарекал. Уильям оттянул нижнюю челюсть и издал сокрушающее «Мууууу!» круче любой коровы. Он чувствовал себя Джеймсом Дином в «Бунтаре без причины».

– Грэйт-фул-дэд! Грэйт-фул-дэд! – орал парень с огромными бусами и в пиджаке с тиграми. Его лицо было разрисовано в цвета радуги.

– Грэйт-фул-дэд! – присоединился Уильям.

Но Дэды всё не показывались.

– Джер-ри Гарсиии-я! Джер-ри Гарси-я! – начал Уильям, и парень в бусах, и какой-то серьёзный мужик с усами и затемнёнными очками, как будто случайно попавший в этот сумасшедший дом, поддержали его.

Но Джерри не показывался.

– Шлю-хи и нарко-та! – заорал Уильям, и его и тут поддержали. – Шлю-хи и нарко-та! Шлю-хи и нарко-та! Шлю-хи и нарко-та!

Врммм! врммм! – с балкона спускался мотоциклист в костюме дяди Сэма. Его лицо скрывал шлем в виде черепа.

– Приз-рачный гон-щик! – заорал зал. – Приз-рачный гон-щик!

Мотоцикл рычал. Две гитары (а возможно, ещё и бас) играли молниеносные тремоло.

– Приз-рачный гон-щик!

Уильям и пара чудаков схватили колёса мотоцикла, сами не зная почему, и тянули. Гонщик снял шлем и пытался их им отогнать. Парень с бусами вырвал шлем из рук гонщика, и зал закричал в победном кличе, будто они действительно что-то выиграли. Роуди затащили мотоцикл на сцену. Билл Грэм слез, крикнул: «Happy New Year!» в микрофон, и что-то взорвалось, и посыпались конфетти, и абсолютно голые парни и девушки поливали зрителей шампанским. Уильям открыл рот и прыгал как пёс, выпрашивающий кусок мяса. Шампанское мочило его накислоченную голову.

– Playing, playing in the band^[19].

Огромный хитрый череп с молнией в мозгу светился над сценой. Уильям прыгал всё выше, и выше, и выше.

– Daybreak, daybreak on the land^[20].

Между дверьми в мужской и женский туалеты уселся ковбой с усами в форме подковы и играл на банджо. Когда подошла очередь Уильяма, из-за двери вышел парень со скрипкой, и музыканты заиграл дуэтом. Народ в очереди аплодировал. «Holy fucking shit, это что, реально происходит?» – подумал Уильям. Когда он вышел, музыкантов не было.

– Эй, Уильям! Это я, Кен, – сказал Кен Кизи. Он был в костюме Капитана Америки: синее трико, красные перчатки, красные ботинки, фиолетовые очки, синий шлем с буквой «А» и крыльями. Рядом кружились люди в просторных костюмах, раскрашенных под американский флаг. Люди-флаги.

– Не узнал? – Кизи улыбнулся.

– Н-нет. А… а вот эти люди… – Уильям осмотрел всю эту, на первый взгляд, сбежавшую из психушки, орду, – они реальны?

– Конечно, Уильям, – сказал Капитан Америка, поправляя шлем.

– Разве ты не знаешь, что хиппи – истинные патриоты Америки? – сказал один из флагов.

– Кто голосовал за Картера, тот убил Иисуса! – крикнул другой.

– Аминь, – сказал Уильям.

Флаги засмеялись, и они вместе прошли за кулисы.

– Такого беспредела у нас не было со времён прощального концерта Sex Pistols, – сказал Билл Грэм. – Все всё воруют. Все всё разрушают. Байкеры дерутся между собой, и мне кажется, мне кажется, кого-то пырнули ножом, но я не уверен, я… мне… dear God, мне нужен косячок.

Комната была набита бородатыми, волосатыми, татуированными и, скорее всего, немытыми харями. Одна из немногих женщин убаюкивала младенца. На стенах висели постеры, нарисованные от руки. На постерах были Grateful Dead, BB King, Rolling Stones & Stevie Wonder и даты их концертов: Oct. 7,8 1966; Feb. 4,5 1972; June 6,8 1972.

– Да в Великобритании одни рептилии всем заправляют. Все об этом знают, старик, – сказал мужик с длинной бородой и лысиной, плохо прикрытой копной длинных чёрных волос. – Тяжко осознавать, что ваша королева жрёт детей, да? Но мой президент вообще Антихрист. А его fucking wifey^[21] так вообще ведьма. Ею руководят демоны-франкмасоны. Это все знают, старый.

Баллон с веселящим газом занимал центр комнаты. Торчащие из него прозрачные трубки напоминали волосы Медузы Горгоны.

Уильям осторожно обошёл серию чопперов^[22]. «Стоит задеть хотя бы один, и эти байкеры изобьют меня как не фиг делать», – думал Уильям. Он сел у баллона, между двумя Ангелами Ада.

Полуголый мужик в шапке с лисьей головой обильно жестикулировал посохом. Его сосед слева валялся с блаженным видом, а сосед справа пихал трубку в зубы овчарке и помирал со смеху. Было очевидно, что психоделического Чингачгука никто не слушал, но тот, видимо перебрав апперов, тараторил как радио.

– Мог ли я воспротивиться потоку жизни таким образом, дабы избежать её негативной части? Ну, конечно же, нет, – говорил мужик. Уильям присмотрелся к его татуировкам и, опознав некрасивую стриптизёршу на рёбрах, понял, что тараторит его собственный отец. – Во всём есть и плохое, и хорошее. И нет худа без добра. Я осознал это год назад, когда бегал голым по заброшенной ферме.

Прозрачная змея добралась до Уильяма. Он втянул, но ничего не выходило.

– Надо повернуть кран, – сказал Ангел Ада с заплетённой бородкой.

– Я помогу тебе, – послышался женский голос. Девочка-флаг стояла над баллоном. – Давай!

Уильям втянул.

– Ещё!

Уильям втянул.

– Ещё!

Уильям повиновался.

– Ну как? – спросила девочка-флаг. – Ништяк, правда?

– Ага, – выговорил Уильям.

Слабость. Лёгкость. Дух как будто парит над телом, а пальцы слегка покалывает.

Уильям глубоко дышал. Боялся, что если не будет дышать глубоко, то разучиться дышать вовсе и умрёт.

– Клянусь чувак, там одни рептилии.

– Держи, – девочка-флаг протянула ему яркий розовый шар. Уильям плотно зажал хвостик, поднёс его ко рту и втянул.

– Теперь дыши, – сказала девочка-флаг. – Вдыхай и выдыхай в шарик.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Он сделал паузу. Подышал воздухом.

Тело всё меньше слушалось. Музыка «замедлялась». Цвета тускнели.

– Ещё!

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдо-

П у у у у м!

Шар взорвался. Уильям откинулся на пол. Он слышал гогот, но гогот был где-то далеко, в другой стране, а может, и на другом конце вселенной.

Уильям ничего не видел, ничего не слышал, ничего не чувствовал, помимо ТЬМЫ, кромешной ТЬМЫ, заполнившей каждый атом вселенной. Подобно слепому, у которого обострились остальные чувства (на ум пришёл Сорвиголова), душа проснулась, и Уильям осознал всю свою, до сих пор нераскрытую, способность ЛЮБИТЬ. Да, он любил. Чутко, крепко и преданно.

«Если бы на войне выдали кислоту вместо оружия, – думал Уильям, – никто бы ни с кем…»

– …льям.

– А? Что?

– Уильям.

– Что? – цвета вернулись. Звуки тоже. «Где я? – думал Уильям. – Я в комнате. Oh fuck, точно. Я на концерте Grateful Dead».

– С тобой всё хорошо? – спросила волосатая рука.

– Да. Спасибо, – ответил Уильям.

– Просто ты упал и не шевелился, – сказал Кен Кизи, со шлемом Капитана Америки в руке. – А потом ты весь трясся. Я решил проверить, всё ли в порядке.

– Спасибо. Всё в порядке.

– Hey, man, – сказал голос справа. – Ты моё пиво пголил.

Чёрные волосы, заплетённые в две косички. Ковбойская шляпа. Золотой зуб. Куртка Ангелов Ада.

– Прости, братан, – Уильям хлопнул Ангела по плечу.

– Гуку убеги.

Уильям повиновался. Ангел оторвал фильтр сигареты.

– Пгости в кагман не положишь, – сказал Ангел. Его сигарета развалилась. – Бгаток, сиги не будет?

– Н-нет. У меня нету, – Уильям проглотил ком в горле. Дышал преры висто.

– А если я найду?

– Не возбухай, – сказал накачанный Ангел с красной банданой. – Чё ты возбухаешь?

– Мне не нгавится этот пагень.

– Ты сам никому не нравишься.

– Братан, извини меня за ситуацию с пивом, – Уильям опустил руку Ангелу на плечо.

– Гуку убгал.

Уильям повиновался.

– Во-пегвых, я тебе не бгатан. А во-втогых… – Ангел оторвал ещё один фильтр от сигареты, ухмыльнулся, покачал головой, отвернулся. – Мне пгавда не нгавится этот пегец.

– Успокойся, Гнойный, – спокойно сказал Кен Кизи. – Он наш друг.

– Давай сделаем так, – Гнойный обратился к Уильяму. – Ты мне десять газ вгежешь, а я тебя один. Давай? Хочешь?

Уильям почти польстился на предложение, но вовремя одумался.

– Н-нет…

– Зассал?

– Эй, а ну хватит, – сказал Антон. – Не груби моему сыну.

– Твоему сыну? – повторил Гнойный.

– Fucking bitch! – закричал кто-то. Овчарка, надышавшись закиси азота, метила территорию. Она начала с комбинезонов Флагов, перешла на спящего Ангела, а затем обоссала святую святых – чопперы.

Все Ангелы Ада, включая Гнойного, рванули за псиной, удравшей в коридор.

– Идём, – сказал Кен Кизи Уильяму. – Скоро наш выход.

Они стояли у самой сцены. Кен делился косяком с семифутовым охранником с невероятно длинными рыжими усами.

– Джерри! Джеерриии! – кричал голый парень, проскочив мимо охранника. – Я хочу обнять Джерри! – орал он, бегая по сцене. – Джерри!

Когда нудист подбежал к нему, Джерри Гарсия, ни на секунду не отрываясь от своего соло, зарядил ему грифом в солнечное сплетение.

– Пора, – сказал Кизи и вышел на сцену. Флаги – за ним. Уильям тоже. Он шёл неуверенно, всё время ожидая, что на него наорут и выгонят.

Гром-Машина напоминала танк, расплавленный и разукрашенный в психоделические краски. Вход в неё осуществлялся через отверстие наверху.

– Лезь!

– Что?! – спросил Уильям.

– Залезай сюда!

Изнутри Гром-Машина смотрелась ещё страннее, чем снаружи. Во-первых, везде трахались железные люди. Над круглыми клавишами сидела железная леди и ублажала сразу двух мужчин. Два тома были встроены в груди девушки, прыгающей на своём любовнике.

– Я… один это вижу? – спросил Уильям. – Или это и правда происходит?

Кизи сел у каких-то толстых нитей, похожих на струны арфы. Надел наушники. Флаги заняли свои места. Один из них выдал Уильяму киянку.

– Бей в эту штуку, – Флаг показал на огромную, железную, розовую вагину. Приглядевшись, Уильям заметил, что это стальной барабан.

– Ты видишь то же, что и я вижу? – спросил Уильям.

– Да, – ответил Флаг, вооружившись битой. – Бей в клитор для коротких, тоновых ударов, и в губы для громких, басовых «бумов».

«Господи Иисусе!» – подумал Уильям.

– Alright everybody^[23], – сказал Кизи, – слушайте. Когда Гарсия остановится, и заиграют только Харт и Кройцман, то тогда включаемся и мы. Но не раньше. Слушайте переход от «Space» к «Drums».

Уильям слушал. «Terrapin Station» перешла в сумбурную, странную импровизацию. «Музыка страшная, тёмная, и, несомненно, привлекательная, – думал Уильям. – Как сам космос». Инструменты играли всё тише, но от этого Уильям галлюцинировал сильнее. Ему казалось, что он под водой, а вокруг странные, огромные, доисторические рыбы.