Глава 2

Она забилась в угол сарая, вся сжавшись, словно хотела исчезнуть, превратиться в точку. Закрыв обеими руками голову, готовилась к нападению. Весь её вид напоминал загнанного, затравленного зверька, не ожидающего ничего иного, как только смерти. Она даже уже больше не сопротивлялась, а лишь ждала… Ждала в который раз проявления жестокости, бессердечия, сродни садизму, от таких же семнадцатилетних ровесников – своих же одноклассников…

– Не бойся, они ушли, их дворник прогнал, – Лёня слегка дотронулся до плеча девушки. Но девушка не отвечала, закрыв лицо руками, она плакала.

– Марина, успокойся, пожалуйста, – молодой человек сел рядом с ней. -Ты меня прости, их много было.

– Ну, что ты, Лёня, я нисколечко на тебя не обижаюсь, – она ладонями вытерла слёзы, затем, немного успокоившись, повернула к молодому человеку лицо.

– Ой, что это? – Марина руками осторожно поворачивала лицо Лёни, рассматривая ушибы и ссадины. – Это они, да? Я же запретила тебе вмешиваться, ты же обещал!

И она вновь расплакалась.

– Ну, ладно, Марина, не плачь, как я мог равнодушно смотреть на это всё?

– Да пойми ты, это же фашисты, просто русские фашисты. Они что хочешь могут сделать, ни перед чем не остановятся. Пойми, ты – еврей, таких, как ты, они тоже не любят.

– Что за люди?!

– Не знаю, Лёнечка, хочу понять, но не могу. Пошли, уже поздно, а то меня в детдом не пустят. Она встала.

Стройная как берёзка Марина была на редкость красива и лицом, и фигурой. Взгляд её прелестных глаз был по мужски смелым и непокорным. У своих обидчиков она никогда не просила о пощаде, не извинялась, при них никогда не плакала. И одноклассницы, которых в стае “волков” было большинство ненавидели и избивали её больше из зависти.

Лёня тоже поднялся. Как ни ворчала Марина, но молодой человек проводил её до детдома. Сторож, дед Матвей, ласково улыбнулся ребятам.

– Нагулялись? Поди, и уроки не сделали? Молодость. Она бесшабашностью славится, – по-доброму сказал старик, пропуская Марину во двор.

– Пока, Лёнечка, – махнула рукой.

– Спокойной ночи, – и молодой человек быстрым шагом пошёл домой.

Лёню дома уже ждали. Мама, Софья Петровна, встретила сына у входной двери.

– Котик, ты почему так долго? Ты же знаешь, как я переживаю, – и женщина нежно обняла сына.

– Мама, что со мной может случится? Успокойся, война давно закончилась. На дворе шестидесятый год, – и молодой человек пошёл мыть руки.

– Если бы это что-то значило, – грустно сказала мать и прошла на кухню.

Там за столом уже сидел глава семейства – Семён Давидович Шнейдер и читал газету «Правда». Через несколько минут на кухню влетел и Лёня.

– Пап, привет. Кушать хочется, – и он, усевшись за стол, взял в руки ложку и принялся есть суп.

–Что у тебя с лицом? – встревожено воскликнула мама.

– Да, на физкультуре, с турника упал, – не отрываясь от поглощения супа, быстро ответил Лёня.

– О чём только учителя думают? – возмущённо продолжила она, но вскоре успокоилась и тоже стала есть. Отец, пристально посмотрел на лицо сына, но ничего не сказал. Он отложил в сторонку газету и придвинул поближе к себе тарелку с супом, но прежде чем начать есть, ласково посмотрев на жену, спросил.

– Софьюшка, как прошёл день?

– Сегодня была в магазине, и ко мне подбежал мальчик, лет так десяти, и ну приставать: «Тётенька, купи у меня рыбку свежую, купи да купи!», – как-то грустно ответила она.

– И что же, ты купила? – видя, замешательство жены спросил Семён Давидович.

Жена о чём–то думала и не сразу услышала вопрос. Лишь когда Семён Давидович повторил его снова, вышла из оцепенения.

– Что ты говоришь? Ах, да, купила, – вспомнив, о чём шла речь, торопливо добавила женщина.

– Какая-то ты странная сегодня. – Семён Давидович обеспокоенно посмотрел на жену. – У тебя всё в порядке?

– Да, дорогой, всё нормально, что-то голова болит. Пойду, прилягу, – и женщина быстро встала и ушла в спальню.

Отец и сын остались за столом доедать суп. Лёня съел первым и, сказав «спасибо», прошёл в свою комнату. Чуть позже к нему пришёл отец. Плотно прикрыв дверь, он прошёл и сел на диван. Лёня сидел за столом и решал геометрическую задачу.

– Сынок, так куда ты намерен поступать после окончания школы, напомни? – начал разговор отец.

– Пап, мне сейчас некогда, если у тебя всё, то давай завтра поговорим. Извини, мне действительно некогда, – на секунду оторвавшись от тетрадки, произнёс Лёня, а потом снова продолжил рисовать чертёж к задаче.

– Лёня, я не страдаю отсутствием памяти, но вот ты, похоже, что да.

– Ну, что ещё? – бросив карандаш на стол, недовольным голосом воскликнул Лёня, повернувшись лицом к отцу.

Тот, подавшись вперёд, – очевидно, чтобы быть ближе к сыну, – тихим голосом заговорил.

– Ты хочешь на юридический, но ты догадываешься, наверное, что здесь ты не поступишь. Я имею ввиду – в Союзе. Мы с мамой делаем всё возможное, чтобы получить разрешение на выезд. А ты!

– А что я? – раздражённо вставил Лёня.

–Не перебивай. Что за дружба у тебя с этой девушкой? Он с турника упал. Мне-то хоть не ври.

– С какой? – Лёня отвёл взгляд. Он взял в руки карандаш и сделал вид, что намерен продолжить чертить.

– Ты сам прекрасно знаешь. Мне Самуил Семёнович рассказал, что практически каждый день видит вас вместе.

– Откуда он мог нас видеть, цирюльник проклятый?!

– Не ругайся, он желает тебе добра. У неё отец – фашист. Тебе повезло, ты родился в сорок третьем, почти в сорок четвёртом. Я тебе рассказывал, но ты, очевидно, забыл. Так вот, из всего Шнейдеровского рода, из всех проживающих в Союзе, которых насчитывалось восемьдесят человек, в живых остались только мы. Мы – три человека. Понимаешь – три человека… Мы остались живы только потому, что на начало войны проживали в Москве. Все остальные наши родственники, жившие в Белоруссии и на Украине, были уничтожены нацистами в концлагерях или гетто, или убиты на поле боя. Возможно, отец этой девочки нажимал на курок автомата, стреляя по беззащитным людям или отдавал приказы устраивать облавы с целью обнаружить еврейских детей, спрятанных добрыми людьми. Понимаешь ты или нет? Такое не прощают и не забывают. В ней течёт кровь её отца – фашиста. Это, во-первых, а во-вторых, если до Москвы дойдёт, что ты дружишь с немкой, нас не то, что из страны не выпустят, нас в тюрьме сгноят. Я прошу тебя, пока по-хорошему, прекрати всякую дружбу с этой девочкой, иначе мы вернёмся в Москву и там будем дожидаться разрешения на выезд.

– Я не смогу. Чем же тогда мы лучше тех же фашистов, если бросаем в беде? Ей и так не дают жить, дразнят, оскорбляют, угрожают убить.

Отец, ничего не ответив, молча, встал и вышел из комнаты сына. Что мог он сказать ему? Он – Семён Давидович Шнейдер, врач- хирург? Был на войне с первого её дня. Оперировал под бомбёжками, голодал, недосыпал. Работал по восемнадцать и больше часов в сутки. Лишь в конце войны был комиссован и отправлен в Москву. Он видел смерть в самых ужасных её проявлениях, и казалось, уже ничего не должен бояться. Но когда, вернувшись, через несколько лет был осужден по так называемому делу врачей – испугался, потому что был бессилен что-либо доказать. Конечно, он знал о репрессиях, готовился, но, когда пришли – испугался. Даже не за себя – за маленького Лёньку, за Софьюшку. И вот сейчас опять этот животный страх. Стыдно смотреть сыну в глаза, зная, что он прав. Семён Давидович прошёл в спальню. Софья уже лежала в постели и читала книгу.

– Сёмушка, ты где был?

Ничего не ответив, Семён Давидович молча, разделся и лёг в кровать. Жена убрала книгу, выключила торшер и пролезла под руку мужа. Он лежал на спине с открытыми глазами, одной рукой обнимал жену.

– Почему они нас так ненавидят, что плохого мы им сделали? – грустным голосом сказала Софья. – Ты знаешь, этот мальчишка, ну, который рыбу-то мне продал, так вот, он, уходя, меня жидовкой обозвал. И с такой ненавистью… За что?

Муж ничего ей не ответил, а лишь крепче прижал жену к себе…

Лёня пришёл в класс, но Марины там не было. Он прошёл и сел на своё место. Последние два года, они сидели за одной партой. Чуть больше девяти лет назад Леонид вместе с семьёй приехал в Курск. Он тогда учился в первом классе, вернее, только начал. Его отца, имеющего орден Красной Звезды, как врача-вредителя выслали в город Курск, – мама тогда плакала от радости, что не расстреляли.

После смерти Сталина, в пятьдесят третьем, дело врачей признали сфабрикованным и отца реабилитировали, но возвращаться в Москву родители Лёни не захотели.

Марина в Курске жила четырнадцать лет. Со смерти её защитницы Маргариты прошло две недели, и с тех пор жизнь Марины стала невыносимой. Ночевать в детдоме она боялась. На место Маргариты пришёл дед Тимофей. Он, конечно же, не гнал Марину, разрешал ночевать у него в каморке, но дед любил приложиться к рюмке, и частенько к нему наведывались его собутыльники. В такие дни Марина подолгу сидела возле каморки в ожидании ухода «друзей» деда. Лёня не знал, что Марина не ночует в детдоме, она не стала ему этого говорить – пожалела. Чем он может помочь? А переживать будет.

Прозвенел школьный звонок, но Марины всё не было. Лёня не стал ждать, когда начнётся урок, а схватив портфель, бросил его на соседнюю парту, другу Витьке.

– Вечером заберу, – с этими словами направился к выходу.

В дверях он всё-таки столкнулся с учительницей физики, но бросив: «Здрасьте», – не останавливаясь, выскочил из класса. Уже на улице на секунду задержался, обдумывая, куда бежать в первую очередь.

Беспокойство за Марину увеличивалось в его душе с каждой минутой. Сначала он побежал в детдом, но воспитательница на вопрос, где Марина, грубо ответила ему, что после смерти Маргариты та в детдоме не появляется.

– Кому она здесь нужна? У нас дети героев войны живут или те, у которых родители были зверски убиты. Фашистскому выводку у нас ни место! Пусть убирается к чёртовой матери! – крикнула воспитательница вслед парню

Встревоженный известием, Лёня выскочил на улицу и побежал к сараям. Были за школой подобные сооружения. Когда-то там была конюшня, ещё до войны. Во время войны всех лошадей края вывезли на фронт, после войны было уже не до них. Конюшни окончательно пришли в запустение, всё, что можно было утащить, растащили, осталось лишь то, что совсем не пригодно для хозяйства. Ребятня любила там собираться: кто резался в карты, кто курил, кто выпивал. Вчера Марину туда загнали детдомовцы, и одному Богу известно, чем всё это закончилось бы, не окажись рядом дворника Тимофея. Лёня облазил все углы конюшни, но Марины там не было, он обегал все окрестности, но её не было нигде. Тогда он побежал к морю. Как сумасшедший, бегал по берегу и звал её. Вконец измученный, сел на камни, с трудом сдерживая слёзы.

Вдруг до него донеслись тихие стоны. Вскочив, Лёня бросился к кустам, ругая себя, что не сделал этого раньше. Она лежала прямо в грязи, в разодранном платье. На руках и теле – повсюду были синяки. Лёня уже не сдерживал слёз. Несколько секунд он сидел рядом с девушкой и плакал… Наконец, взял себя в руки и попытался её поднять. Марина стонала от боли.

– Потерпи, Мариночка, – сдерживая рыдания, он поднял её и понёс домой.

Отец пришёл из больницы на обед, и они с мамой сидели на кухне и ели. На звонок открыл отец, и, увидев на руках сына избитую девушку, сразу догадался, кто она. Не говоря ни слова, Лёня, прошёл в зал и положил подругу на диван.

Услышав стоны, прибежала мать. Посмотрев на Марину, она всплеснула руками и заплакала. Вчера ночью глава семейства наконец-то решился и рассказал жене о дружбе их сына с Мариной. Он понимал, что такие отношения могли перерасти в более сильное чувство и, испугавшись этого, понадеялся, что вместе с женой они сумеют повлиять на сына. Семён Давидович рассказал и то, что девушка подвергается издевательствам со стороны одноклассников, а их сын её яростно защищает. И вот сейчас мама Лёни стояла и плакала. Но не о девушке, а о горькой судьбе их семьи, которой теперь уже наверняка откажут в выездной визе, и придётся им влачить жалкое существование в этом мрачном, неприветливом городе. И их сын никогда не будет адвокатом, в лучшем случае каким-нибудь слесаришкой на судоремонтном. Возможно, и того хуже – посадят. Конечно, она не представляла за что, но знала – причина, так она и не обязательна, лишь бы у тех, кто наверху, появилось желание посадить.

Отец осмотрел девушку.

– Её срочно нужно отвезти в больницу, – Семён Давидович вышел в прихожую и стал обуваться.

Жена бросилась к нему, пытаясь помешать его уходу из дома.

– Сёмушка, тебя арестуют, найдут причину, – жена плача повисла у него на руке.

– Софья, что ты такое говоришь! За что меня должны арестовать.? Пусти, ты задерживаешь меня, а девушке нужна срочная медицинская помощь.

– Нас точно не выпустят из страны! Столько сил и денег!.. Всё будет напрасно, – молила она мужа.

– Софья, мне не нужна свобода путём предательства. Я – врач. – и он, высвободив руку, вышел из квартиры.

Марину поместили в стационар. Семён Давидович поставил в известность милицию и протокольно зафиксировал состояние здоровья девушки на момент её поступления в больницу. Лёня после школы бежал к Марине и оставался у неё до поздней ночи. Когда ей стало немного легче, она стала рассказывать.

– Они били… по очереди. Ты знаешь, я видела их глаза, полные ненависти и злобы. Старались бить поточнее: по ногам, в живот. Били долго, пока сами не устали…

– Хватит, Мариночка, не терзай ни себя, ни меня, – целуя и гладя руку девушки, взмолился Лёня.

– Лёнечка, я не хочу так жить, лучше уж умереть, – из глаз Марины катились слёзы.

В палату заглянула медсестра: “Никитина, к тебе из милиции”. Вошёл милиционер, оглянулся по сторонам.

– Смотрю, Никитина у тебя отдельная палата. Хорошо устроилась.

– Что вы такое говорите! – вмешался в разговор Лёня, – Вы посмотрите на её состояние, её же чуть было не убили!

– А вы, похоже, сын доктора Шнейдера.? Кем вам приходится потерпевшая?

– Мы учимся с ней в одном классе. Какое это имеет значение? – юноша негодующе посмотрел на милиционера.

– Ты глазами-то в меня не стреляй. Что-то других одноклассников я не вижу. Почему именно ты, а никто иной? Может, вы родственники?

– Я ещё раз вам повторяю: мы одноклассники.

– Что здесь происходит? – в комнату вошёл Семён Давидович. Увидев милиционера, он сказал.

– Лёня, ты пожалуйста, выйди, милиционер хочет поговорить с Мариной.

– Вот именно, с гражданкой Никитиной, – и милиционер уселся на стул, на котором минуту назад сидел Лёня.

Молодой человек вместе с отцом вышел из палаты. Отец, взяв сына за локоть, отвёл в сторонку. Шёпотом он стал наставлять его.

– Ты что, вообще ничего не понимаешь? Это же милиционер, любое твоё необдуманное слово погубит всех нас, и Марину в том числе. Они же специально провоцируют, вынуждают тебя сорваться, а потом так переиначат твои слова, что на любую статью потянет, и не отвертишься. Пойми, сынок, нельзя поддаваться на провокации. Выдержка – единственное наше спасение. Иди домой, придёшь позже.

А в палате у Марины милиционер, между тем, вёл допрос девушки.

– Итак, Никитина, ты утверждаешь, что за так просто, без причины детдомовцы избили тебя. Почему же они не делали этого раньше?

–Почему, делали, но так сильно впервые… Раньше Маргарита была жива. Она заступалась

– Маргарита – это дворничиха, которая?

– Да.

– Мой тебе совет, и передай своим покровителям: это дело лучше замять. Война закончилась недавно, дети остались сиротами, потому что их родители героически сражались за Родину, а не то что некоторые, вроде твоей мамки. За что им тебя любить? Фашисты издевались над их близкими. Пойми ты это, дура и терпи.

– Чем они сами лучше фашистов, если такое творят? – тихо произнесла Марина.

– Ты что такое говоришь! – лицо милиционера перекосила злоба. – Детей героев фашистами обозвала! Да я тебя сгною в тюрьме! – и он в негодовании встал со стула. – Мало они тебя!..

В это время в палату вошёл Семён Давидович.

– Что за крики, товарищ милиционер? Вы почему нарушаете режим больницы? – и врач строго посмотрел на милиционера.

– На каком основании Никитиной предоставили отдельную палату? Она что, ваша знакомая?

– Ей была предоставлена отдельная палата по медицинским показаниям. Ещё вопросы есть? Если нет, то покиньте помещение. Больная должна принять процедуры. Очень жаль, товарищ милиционер, что во всём этом деле вас заинтересовала лишь отдельная палата, а не состояние больной.

– Чёрт знает, что творится в этой больнице! – и милиционер, хлопнув дверью, выскочил из палаты.

Марина тихонько плакала. Семён Давидович подошёл к девушке и присел на край постели.

– Не плачь, милая. Мы тебя вылечим, краше прежнего станешь, а что касается милиционера, так у него профессия такая – подозревать всех. Всё будет хорошо, – и Семён Давидович вышел из палаты.

Он шёл по коридору, и тревожные мысли не покидали его.

Что всё будет хорошо, так это вряд ли… Что тот служака представит всё в негативном свете, это не вызывало сомнения. Милицейский начальник сообщит в высшие инстанции – это тоже реальность. Машина фабрикации дела закрутилась, она будет лишь набирать обороты. И это тоже факт.

Такие нерадостные мысли тяжёлой ношей легли на плечи доктора, и весь он как-то согнулся, походка стала медленной, взгляд потух. Он боялся, но конечно же, не за себя – за сына, тот уже совершеннолетний. Как он перенесёт эти лживые обвинения, которые будут базироваться на человеческих пороках, таких как трусость, угодничество, желание выслужиться любой ценой? Как он перенесёт открытое проявление несправедливости и собственное бессилие что- либо изменить?.. Не сломается ли?

Марина уже как месяц лежала в больнице. А между тем, занятия в школе закончились и началась подготовка к экзаменам. Для Марины и Лёни они были выпускными, молодые люди заканчивали десятый класс.