Глава 5

Центральная часть моста Золотые Ворота быстро обретала вид нарождающегося города, ползущего во все стороны и беспорядочного, как и свойственно подобным поселениям, в которых всегда кипит жизнь и царит лихорадочное беспокойство, обещая им славное будущее. Тот факт, что все дома были на колесах, а старейшины городка, сидевшие на важном собрании, были одеты в безупречные костюмы и явно никогда в жизни не занимались тяжелым физическим трудом, не уменьшал странного впечатления, что это – первопоселенцы, раздвигающие границы освоенного пространства Дикого Запада.

Сейчас на мосту стояли три автобуса и три полицейские машины – третья только что доставила сюда Хендрикса, Мильтона и Квори. Там находились также два больших фургона с окнами из матового стекла и эвфемистическими надписями «Помещение для отдыха»; раскрашенные в красную и желтую полоску, они были позаимствованы у странствующего цирка, который недавно сделал остановку в Сан-Франциско. Еще там стояли: машина «скорой помощи», которую Брэнсон реквизировал для своих целей; автофургон с раздаточным окошком на боку, который привез на мост горячую пищу; грузовик телевизионщиков, подсоединенный к большому генератору, установленному примерно в ста метрах от него, и наконец, микроавтобус, из которого уже начали выгружать одеяла, пледы и подушки, призванные облегчить новым «поселенцам» трудности их первой ночи на мосту.

Некоторые объекты плохо вписывались в обстановку. Вертолеты, зенитные орудия, вооруженные патрули, инженерные войска на обоих концах моста, занятые возведением стальных баррикад, – все это накладывало мрачный отпечаток и говорило о насилии. И тем не менее все эти люди и предметы выглядели здесь не совсем уж чуждыми: в столь необычных обстоятельствах инородными казались скорее какие-то совершенно обычные вещи. Нереальность этого места, ощущаемая в сравнении с внешним миром, имела свою собственную странную реальность в данной конкретной точке пространства и времени. А для тех, кто участвовал в собрании, реальность ситуации была более чем очевидной. Никто не улыбался.

Установили телекамеры. Заложников и троих вновь прибывших усадили в первом ряду, второй ряд отвели журналистам. Фотографам позволили самим выбрать точки для съемки, но в нескольких метрах от них заняли свои посты вооруженные охранники. Брэнсон в гордом одиночестве сидел перед публикой. Возле него на земле лежал странный предмет – полоса плотного брезента с вделанными в него конусообразными предметами, а рядом стоял тяжелый металлический ящик с закрытой крышкой.

– Господа, я не задержу вас дольше, чем нужно, – начал Брэнсон.

Наслаждался ли он этими мгновениями славы, осознанием того, что в полной его власти оказались некоторые из самых влиятельных людей в мире, что сотни миллионов людей смотрят сейчас на него и слушают его, – сказать было трудно. Он был спокоен, раскован, уверен в себе и в своих действиях, но на его лице не отражалось никаких эмоций.

– Вы, конечно, догадываетесь, почему мы все здесь оказались.

– Очевидно, по той самой причине, по которой здесь оказался я, – заметил Квори.

– Вот именно.

– Вам следует иметь в виду, что, в отличие от вас, я не устанавливаю собственных законов. Окончательное решение зависит не от меня.

– Принято к сведению. – Судя по манерам, Брэнсон мог бы проводить семинар в престижном колледже. – Но мы к этому еще вернемся. Сначала – самое главное, не так ли, мистер Квори?

– Деньги.

– Совершенно верно, деньги.

– Сколько? – спросил Квори, который не зря славился своей прямотой.

– Одну минуту, господин министр! – У президента, как и у каждого из двухсот миллионов его избирателей, были свои маленькие слабости, и первым в списке стояло почти патологическое нежелание быть на заднем плане. – Для чего вам эти деньги, Брэнсон?

– Почему вы решили, что это вас касается?

– Это касается меня самым непосредственным образом. Я категорически заявляю, что если деньги нужны вам для какой-нибудь подрывной работы, для каких-нибудь недобрых дел, и особенно для ведения антиамериканской деятельности, – что ж, я говорю вам здесь и сейчас: вы получите их только через мой труп. Что я такое по сравнению с Америкой?

Брэнсон одобрительно кивнул:

– Хорошо сказано, господин президент, особенно если учесть, что сегодня вам никто не помогал готовить речь. Я как будто услышал голос наших отцов-основателей, громкий призыв совести, которая живет в самой земле Америки. Великой старой партии^[6] ваша речь определенно понравится, она стоит дополнительных двух миллионов голосов на ноябрьских выборах. Как бы то ни было, уверяю вас, что эти деньги нужны мне не для политических целей, а для сугубо личных. Я собираюсь основать корпорацию «Брэнсон энтерпрайзис».

Президент был не из тех, кого легко выбить из седла, иначе он никогда не стал бы президентом.

– Вы упомянули слово «совесть». Но есть ли она у вас?

– Честно говоря, не знаю, – откровенно признался Брэнсон. – Если дело касается денег, то наверняка нет. Большинство по-настоящему богатых людей мира – моральные уроды, люди с криминальным складом ума, которые поддерживают видимость законности, нанимая юристов, таких же моральных уродов, как и они сами. – Его охватило вдохновение. – Мультимиллионеры, политики, юристы – кто из них находится дальше за пределами морали? Нет-нет, не отвечайте, а то я могу нечаянно перейти на личности. Мы все негодяи, независимо от того, скрываемся ли под лицемерной маской законности или нет. Лично я просто хочу быстро получить хорошие деньги и считаю, что этот способ ничем не хуже других.

Квори сказал:

– Мы усвоили тот факт, что вы честный вор. Давайте перейдем к делу.

– То есть к моим разумным требованиям?

– Именно, мистер Брэнсон.

Брэнсон окинул взглядом арабских нефтяных магнатов (кроме Имана, которого отправили в больницу) и президента.

– За всех разом, живых и невредимых, не торгуясь из-за каждого цента, – триста миллионов долларов. Тройка с восемью нулями.

Для миллионов телезрителей по всей Америке это прозвучало как удар грома. Наступившая тишина была с избытком компенсирована им широтой и разнообразием чувств, отразившихся на лицах, которые они видели на экранах: от яростного возмущения к полному непониманию, абсолютному недоверию, глубокому потрясению. И действительно, в эти несколько ненарушимых мгновений тишины любой звук был бы непростительным вмешательством. Как и следовало ожидать, первым пришел в себя министр финансов, который привык иметь дело с цифрами, содержащими большое количество нулей.

– Мне послышалось или вы действительно назвали эту цифру?

– Тройка и восемь нулей. Если вы дадите мне доску и мел, я вам ее напишу.

– Какая нелепость! Какое безумие! Этот человек сумасшедший! – Президент, чье побагровевшее лицо ярко выделялось на экранах цветных телевизоров, сжал кулак и огляделся вокруг в тщетных поисках стола, по которому можно было бы стукнуть изо всех сил. – Вы знаете, Брэнсон, какое вас ждет наказание за похищение людей, шантаж, вымогательство с применением угрозы в масштабах…

– В масштабах, беспрецедентных в истории преступлений?

– Да. В масштабах совершенно… Замолчите!.. Наказанием за измену – а это самая настоящая измена! – может быть смертный приговор, и если это последняя вещь, которую я…

– Последняя? Это нетрудно обеспечить. Будьте уверены, господин президент, вам не удастся изменить ход событий. Лучше поверьте мне на слово. – Брэнсон достал пистолет. – Или вы хотите, чтобы в подтверждение моих намерений я на глазах у ста миллионов телезрителей прострелил вам коленную чашечку? Тогда вам и в самом деле пригодится ваша трость. Впрочем, мне это безразлично.

И действительно, в его голосе звучало холодное безразличие, которое было страшнее самих слов. Президент разжал кулак и не сел, а буквально рухнул на стул. Его лицо из багрово-красного стало серым.

– Вашим людям пора научиться мыслить масштабно, – продолжал Брэнсон. – Мы живем в Соединенных Штатах, в богатейшей стране мира, а не в какой-нибудь банановой республике. Что такое триста миллионов долларов? Пара подводных лодок «Поларис»? Ничтожная доля стоимости полета человека на Луну? Малая часть от одного процента валового национального продукта? Если я возьму эту каплю из огромного богатства Америки, никто не пострадает, а вот если я не получу этих денег, многим будет очень не хватать вас, господин президент, и ваших арабских друзей. Подумайте о том, что потеряете вы и что потеряет Америка. В десять, в сто раз больше! Начнем с того, что не будет построен завод по переработке нефти в Сан-Рафаэле. Ваши надежды на то, что наиболее благоприятствуемая нация сможет получать нефть по символическим ценам, никогда не осуществятся. На самом деле, если их высочествам не удастся благополучно вернуться на родину, на Соединенные Штаты будет наложено нефтяное эмбарго, и это ввергнет страну в такой упадок, по сравнению с которым Великая депрессия тысяча девятьсот двадцать девятого года покажется воскресным пикником. – Брэнсон посмотрел на министра энергетики. – Вы согласны, мистер Хансен?

По лицу министра было видно, что ему вовсе не хочется соглашаться с чем бы то ни было. Нервный тик бедного Хансена к этому времени уже напоминал пляску святого Витта. Голова министра дернулась, он оглянулся в поисках поддержки, сглотнул, кашлянул в кулак и умоляюще посмотрел на президента. Казалось, он вот-вот упадет в обморок, но тут ему на помощь пришел министр финансов Квори:

– Думаю, вы правильно обрисовали возможные последствия.

– Благодарю вас.

В этот момент поднял руку король:

– Позвольте мне сказать пару слов.

Король был человеком совсем иного калибра, нежели президент. В борьбе за сохранение трона он был вынужден довольно часто устранять своих ближайших родственников, и всяческие жизненные передряги были ему не в новинку: вся его жизнь протекала в обстановке насилия и умереть ему, скорее всего, тоже было суждено не своей смертью.

– Пожалуйста, говорите, – откликнулся Брэнсон.

– Только слепой неспособен ясно видеть реальность. Я не слепой. Президент безусловно заплатит.

Президент не нашелся что сказать на это щедрое обещание: он сидел, уставившись на дорожное покрытие моста, словно предсказатель судьбы, вперившийся взглядом в свой хрустальный шар и не желающий сообщать клиенту о том, что он там видит.

– Благодарю вас, ваше величество, – сказал Брэнсон.

– Вас, конечно же, будут искать и в конце концов убьют, где бы вы ни спрятались. Даже если вы меня сейчас убьете, ваша смерть так же предопределена, как завтрашний восход солнца.

Брэнсон беспечно улыбнулся:

– До тех пор, пока у меня есть вы, ваше величество, мне не стоит беспокоиться на этот счет. Я могу себе представить, что любой из ваших подданных, подвергший вашу жизнь опасности и тем более виновный в вашей смерти, тут же окажется в раю – если цареубийцы вообще попадают в рай, в чем я сомневаюсь. Но мне кажется, что вы, ваше величество, не из тех людей, которые готовы прыгнуть с моста ради того, чтобы правоверные начали гоняться за мной со своими длинными ножами.

– Действительно. – Глаза под нависшими веками смотрели не мигая. – Но что, если я совсем не тот человек, за которого вы меня принимаете?

– То есть если вы готовы прыгнуть или, по крайней мере, попытаться? – В голосе Брэнсона снова прозвучало холодное безразличие. – А для чего, по-вашему, я тут держу врача и машину «скорой помощи»? Ван Эффен, какие инструкции вы получили на случай, если кто-нибудь совершит подобную ошибку?

Ван Эффен ответил столь же хладнокровно:

– Перерезать ему ноги автоматной очередью. Дальше им займется врач.

– Со временем мы даже сможем снабдить вас протезом. Мертвый вы для меня не представляете никакой ценности, ваше величество.

Глаза под нависшими веками закрылись.

– Итак, вернемся к выкупу. Вы согласны? Возражений нет? Великолепно. Что ж, это для затравки.

– Для затравки? – повторил генерал Картленд, и в его глазах почти зримо отразилась расстрельная команда.

– То есть для начала. Мне нужно больше. Еще двести миллионов долларов. Это то, что я хочу за мост Золотые Ворота.

На этот раз шоковое состояние длилось не так долго, как в первый раз: у человеческого мозга есть свой предел выдержки. Президент поднял взгляд из глубин бездонной пропасти, которую он изучал, и глухо произнес:

– Двести миллионов долларов за мост Золотые Ворота?

– Это выгодная сделка. Вы получите мост практически даром. В самом деле, на его строительство было затрачено около сорока миллионов, и запрашиваемая мною сумма в двести миллионов как раз учитывает пятикратную инфляцию за минувшие сорок лет. Но даже если забыть о деньгах, подумайте только, во что вам обойдется восстановление моста! Подумайте о шуме и пыли, о загрязнении окружающей среды, о нарушении движения городского транспорта, о тысячах тонн стали, которые нужно будет сюда доставить, о доходах от туризма – десятках тысяч долларов, которых лишится экономика города. Как ни красив Сан-Франциско, но без Золотых Ворот он как Мона Лиза без улыбки. Подумайте об автомобилистах из округа Марин, которые в течение всего этого периода, по крайней мере год, а то и два, не смогут попасть в город – есть, правда, длинный объездной путь через мост Сан-Рафаэль, – и, если уж на то пошло, об автомобилистах из города, которые не смогут проехать в округ Марин. Все будут испытывать неимоверные трудности – кроме владельцев паромов, которые станут миллионерами. Но кто я такой, чтобы завидовать предпринимателям, честно зарабатывающим свои деньги? Так что двести миллионов долларов – это чистая филантропия.

Квори, привычный к цифрам с длинными рядами нулей, спросил:

– А если мы не согласимся с этими чудовищными требованиями, что вы собираетесь сделать с мостом? Увезете его и заложите в ломбард?

– Я собираюсь его взорвать. Падение обломков с высоты шестидесяти метров вызовет такой всплеск, что будет видно по всему Западному побережью.

– Взорвать? Взорвать мост Золотые Ворота?!

Мэр Моррисон, которого и в обычных-то условиях нетрудно было вывести из себя, вскочил на ноги, охваченный неудержимым гневом, и набросился на Брэнсона, прежде чем кто-нибудь – и в первую очередь сам Брэнсон – сообразил, что происходит. В десятках миллионов американских домов телезрители увидели, как Брэнсон вместе со стулом опрокинулся назад и его голова тяжело ударилась об асфальт, а Моррисон навалился на него всей своей стокилограммовой тушей и с яростью варвара ударил по лицу. Ван Эффен шагнул вперед и прикладом автомата ударил мэра по затылку. Он тут же обернулся и направил оружие на сидящих, но эта предосторожность оказалась излишней: никто из них не выказал желания последовать примеру Моррисона.

Прошло добрых двадцать секунд, прежде чем Брэнсон смог снова сесть на стул, и то с трудом. Ему подали марлевую салфетку, и он промокнул разбитую губу и сильно кровоточащий нос. Затем он посмотрел на Моррисона и перевел взгляд на доктора:

– Как он?

Врач быстро осмотрел мэра:

– Скоро придет в себя. У него нет даже сотрясения мозга. – Доктор неодобрительно взглянул на Ван Эффена. – Похоже, ваш друг умеет соразмерять силу удара.

– Практика, – не очень внятно произнес Брэнсон. Он взял новую салфетку взамен первой, которая уже пропиталась кровью, и неуверенно поднялся на ноги. – А вот мэр Моррисон не осознает своей силы.

– Что мне с ним делать? – спросил Ван Эффен.

– Оставь его в покое. Это его город и его мост. Я сам виноват – растоптал его мечту. – Брэнсон оценивающе посмотрел на Моррисона. – Впрочем, по зрелом размышлении лучше надеть ему наручники – за спиной. Не то он в следующий раз мне голову оторвет.

Генерал Картленд встал и направился к Брэнсону. Ван Эффен угрожающе поднял автомат, но генерал проигнорировал его.

– Вы способны говорить? – обратился он к Брэнсону.

– Во всяком случае, я способен слушать. Уши мэр мне не повредил.

– Я начальник штаба, но, кроме того, военный инженер, а значит, специалист по взрывам. Вы не сможете взорвать мост и прекрасно это знаете. Чтобы разрушить эти башни, потребуется вагон взрывчатки. Я его что-то здесь не вижу.

– Нам столько и не понадобится. – Брэнсон указал на объемистый рулон брезента с выступающими из него непонятными коническими предметами. – Вы ведь специалист.

Картленд посмотрел сначала на рулон, потом на Брэнсона, на сидящих людей и снова на рулон. Брэнсон сказал:

– Пожалуйста, объясните им. Мне что-то больно говорить.

Генерал окинул внимательным взглядом массивные башни и протянутые от них тросы.

– Вы провели эксперименты? – спросил он Брэнсона.

Тот кивнул.

– Видимо, они прошли успешно, иначе бы вас здесь не было.

Брэнсон снова кивнул.

Картленд неохотно повернулся к заложникам и журналистам:

– Я ошибся. Боюсь, что Брэнсон действительно в состоянии разрушить мост. Как вы видите, в эту брезентовую ленту вделаны конусы, которые содержат обычную взрывчатку – тринитротолуол, аматол или что-то подобное. Эти конусы, называемые «ульями», благодаря своей вогнутой поверхности способны направить до восьмидесяти процентов энергии взрыва внутрь. По-видимому, идея заключается в том, чтобы обернуть одну из таких брезентовых полос, несущую около центнера взрывчатки, вокруг поддерживающего троса как можно ближе к вершине башни. – Он снова посмотрел на Брэнсона. – Насколько я понимаю, у вас их четыре.

Брэнсон молча кивнул.

– И они должны сработать одновременно. – Картленд повернулся к остальным. – Боюсь, что эта затея удастся.

Наступило короткое молчание, особенно мучительное для телезрителей, – молчание, вызванное тем, что Брэнсон по вполне понятным причинам не очень стремился говорить, а остальные не могли и придумать, что сказать. Наконец Картленд спросил:

– Откуда у вас уверенность, что все четыре заряда сработают одновременно?

– Все просто. Радиоволна активирует электрический элемент, который пережигает проводок в детонаторе с гремучей ртутью. Взрывается детонатор – взрывается и «улей». Одного вполне достаточно. Остальные сдетонируют.

– Полагаю, это все ваши требования на сегодня? – мрачно произнес Квори.

– Не совсем. – Брэнсон, словно извиняясь, развел руками. – Остался сущий пустяк.

– Хотел бы я знать, что вы считаете пустяком.

– Четверть миллиона долларов.

– Поразительно! По вашим стандартам, это всего лишь песчинка. И за что, позвольте узнать?

– На покрытие моих расходов.

– Ваших расходов? – Квори дважды глубоко вздохнул. – Господи, Брэнсон, да вы скряга, каких поискать!

– Я привык к тому, что люди по-всякому называют меня, – пожал плечами Брэнсон. – Меня не так легко обидеть, к тому же я научился мужественно переносить невзгоды. Итак, что касается платежа – вы ведь собираетесь платить, не так ли?

Никто не сказал ни да ни нет.

– По поводу перевода денег нужно будет договариваться с моим другом из Нью-Йорка. У него есть друзья в некоторых европейских банках. – Брэнсон посмотрел на часы. – Сейчас полдень, то есть в Центральной Европе восемь или девять часов вечера, а все приличные европейские банки закрываются ровно в шесть. Поэтому я буду чрезвычайно признателен, если вы сообщите мне о своем решении к семи часам завтрашнего утра.

– О каком решении? – осторожно спросил Квори.