Глава 6

Предоставленная мне спецмашина снаружи выглядела как обыкновенный «опель», но было такое впечатление, что в него ухитрились запихнуть второй мотор. Над автомобилем вообще плотно поработали, оснастив выдвижной сиреной, выдвижным полицейским прожектором и яркой выдвижной полицейской стоп-палкой сзади. Под передними сиденьями лежали веревки, аптечки и баллончики со слезоточивым газом, а в дверных карманах – наручники с прицепленными к ним ключами. Одному Богу известно, что хранилось в багажнике. Да и не интересовало это меня. Все, что мне требовалось, – это быстрая машина, и я ее получил.

Я остановился у ночного клуба «Балинова» – в месте, где нельзя парковаться, как раз напротив полицейского в форме и с кобурой. Тот едва заметно кивнул и удалился размеренным шагом. Он узнал спецмашину и не пожелал объяснять возмущенному населению, почему таксиста не наказали за правонарушение, тогда как любому другому водителю автоматически вкатили бы штраф.

Я вышел, запер автомобиль и пересек тротуар. Над входом в клуб мерцали неоновая вывеска «Балинова» и неоновые силуэты двух танцовщиц хула-хула; оставалось только догадываться, какая связь между Гавайями и Индонезией. Может, это танцовщицы с острова Бали? Но если да, то почему они несоответственно одеты… или раздеты? Два больших окна по сторонам от двери были отведены под своеобразный вернисаж, более чем прозрачно намекавший на инокультурные услады и эзотерические научные поиски, ожидавшие посетителя внутри. Некоторые юные дамы в кольцах и браслетах – и ни в чем более – выглядели разодетыми до неприличия по сравнению со своими товарками. Но еще больший интерес представляло лицо цвета кофейной гущи, смотревшее на меня из витрины: в нем я с трудом узнал собственное отражение.

Я вошел.

Согласно проверенной временем традиции клуб «Балинова» был тесным, душным, дымным и полным каких-то неописуемых благовоний – похоже, с преобладанием жженой резины. Наверное, это имело целью создавать у клиентов должный настрой для получения максимального удовольствия от предлагавшихся развлечений; на деле же запахи за считаные секунды парализовали обоняние. Даже если бы исчезли кочующие клубы дыма, в зале не стало бы светлее, потому что лампы были намеренно приглушены, за исключением яркого прожектора, освещавшего сцену, которая, опять же в силу традиции, представляла собой всего лишь крошечный круглый танцпол в центре помещения.

Публика собралась почти сплошь мужская, всех возрастов – от очкариков-подростков до бодрых восьмидесятилетних стариков с цепким взглядом: похоже, с годами их зрение не ослабевало. Почти все были одеты дорого, поскольку лучшие ночные клубы Амстердама – те, что еще способны удовлетворять изысканные вкусы пресыщенных ценителей некоторых видов пластических искусств, – не для бедняков, живущих на пособие. А «Балинова» уж точно принадлежала к числу самых недешевых, самых злачных заведений в городе.

Женщин я насчитал совсем немного и ничуть не удивился, обнаружив Мэгги и Белинду за столиком недалеко от двери; перед ними стояли какие-то напитки тошнотворного цвета. Выражение лица у обеих было холодное – хотя у Мэгги, конечно же, холоднее.

Я сразу же усомнился в том, что моя маскировка стоила затраченных усилий. Никто не уделил внимания моей особе, и в этом не было загадки. Посетители не смотрели на дверь, они восторженно пялились на сцену, боясь упустить даже крохотный эстетический нюанс, самомалейший символизм оригинального и умозавораживающего балетного номера, исполняемого фигуристой юной ведьмочкой в ванне с мыльной пеной. Под страдальческий аккомпанемент оркестра, который можно вытерпеть разве что в бойлерной, под нестройное буханье ударных и астматические хрипы духовых девица пыталась дотянуться до банного полотенца, коварно повешенного аж в ярде за пределами досягаемости. В наэлектризованной атмосфере зрители пытались угадать, какой из крайне немногочисленных способов спасения выберет бедняжка.

Я устроился за столиком рядом с Белиндой и одарил ее улыбкой, которая на новоцветном фоне моего лица должна была выглядеть белоснежной. Белинда стремительно отодвинулась от меня на шесть дюймов, на пару дюймов при этом задрав носик.

– Ой, какая цаца! – сказал я.

Девушки резко повернулись и уставились на меня, а я кивнул в сторону сцены:

– Почему бы кому-нибудь из вас не помочь ей?

Последовала долгая пауза, затем Мэгги сдержанно спросила:

– Что это с вами?

– Грим, – ответил я. – И говори тише.

– Но… Но я звонила в отель лишь пару минут назад… – сказала Белинда.

– Шептать тоже не надо. Наводку на этот притон мне дал полковник де Грааф. Она сюда сразу вернулась?

Девушки кивнули.

– И не выходила?

– Через переднюю дверь – нет, – ответила Мэгги.

– Вы запомнили лица монашек, как я велел?

– Мы пытались, – сказала Мэгги.

– Заметили в их облике что-нибудь странное, особенное, необычное?

– Нет, ничего такого, – ответила Белинда и пылко добавила: – Разве что в Амстердаме монашки очень красивые.

– Мэгги мне уже говорила. И это все?

Они переглянулись, колеблясь, затем Мэгги произнесла:

– Есть одна странность. Нам показалось, что в эту церковь входит гораздо больше людей, чем выходит.

– Да, на службе было гораздо больше прихожан, чем мы потом увидели на улице, – подтвердила Белинда. – Я там была…

– Знаю, – терпеливо сказала я. – Что вы подразумеваете под «гораздо больше»?

– Ну… – агрессивно отреагировала Белинда, – прилично.

– Ха! «Гораздо больше» сократилось до «прилично». И вы, конечно же, зашли в церковь и убедились, что там пусто?

Настала очередь Мэгги контратаковать:

– А что, если некоторые пожелали остаться уединения ради? Вам это не приходило в голову?

– А может, вы в устном счете не сильны?

Белинда раскрыла было рот для гневной отповеди, но Мэгги прижала к ее губам ладонь.

– Майор Шерман, вы несправедливы! Может, мы и сделали что-то неправильно, но вы к нам несправедливы!

Когда Мэгги говорила в таком тоне, я слушал.

– Прости, Мэгги. Извини, Белинда. У трусов вроде меня есть неприятная черта характера: будучи встревоженными, они срывают настроение на тех, кто не может дать сдачи.

Девушки дружно ответили милой сочувственной улыбкой, что всегда так бесило меня. Но в тот момент она показалась удивительно трогательной. Возможно, это коричневый грим как-то действовал на мою нервную систему.

– Видит Бог, я куда чаще ошибаюсь, чем вы.

И тут я допустил одну из самых роковых ошибок в моей жизни. Следовало вникнуть в то, что мне сообщили девушки.

– Что теперь? – спросила Мэгги.

– Да, что теперь нам делать? – присоединилась к ней Белинда.

Я был явно прощен.

– Походите по ночным клубам в окрестностях. Господь свидетель, их тут предостаточно. Может, узнаете кого-нибудь из артистов, или из обслуги, или даже из зрителей – кого-нибудь из тех, кто сегодня побывал в церкви.

Белинда недоуменно воззрилась на меня:

– Монахини в ночном клубе?

– А почему нет? Если даже епископы посещают вечеринки в саду.

– Это не одно и то же…

– Развлечения – они во всем мире развлечения, – пафосно возразил я. – Особенно присматривайтесь к тем, кто носит платье с длинными рукавами или эти модные перчатки по локоть.

– Почему именно к ним? – спросила Белинда.

– А вот догадайся. Если встретите кого знакомого, установите, где живет. К часу дня возвращайтесь в гостиницу. Увидимся там.

– А вы чем заняться планируете?

Я неторопливо оглядел помещение.

– Мне нужно тут многое изучить.

– Кто бы сомневался! – хмыкнула Белинда.

Мэгги вскинулась, но от обязательной нотации Белинду спасли восторженно-благоговейные ахи, охи и вздохи, внезапно заполонившие клуб. Зрители едва не попадали со стульев. Измученная неудачными попытками актриса выбралась из ужасной ситуации простым, но гениальным и очень эффективным способом: опрокинула жестяную ванну и воспользовалась ею, как черепаха – панцирем, чтобы скрыть стыдливый девичий румянец, пока преодолевала ничтожное расстояние до спасительного полотенца и закутывалась в него. Величественная, как Афродита, вышедшая из пены морской, она с божественной милостью поклонилась публике. Ни дать ни взять леди Нелли Мелба, навсегда расстающаяся с Ковент-Гарденом. Публика экстатически свистела и требовала продолжения, и пуще других неистовствовали те, кому за восемьдесят, но тщетно: репертуар был исчерпан. Актриса мило покачала головой и засеменила прочь со сцены, сопровождаемая роем мыльных пузырей.

– Вот это да! – восхитился я. – Бьюсь об заклад, никто из вас до такого бы не додумался.

– Белинда, пойдем, – процедила Мэгги. – Нам здесь не место.

Они встали. Огибая меня, Белинда шевельнула бровью, что было подозрительно похоже на подмигивание, ласково улыбнулась, сказала: «Вот таким вы мне больше нравитесь» – и оставила меня гадать о смысле этой прощальной фразы. Я счел нужным проводить девушек взглядом до выхода и убедиться, что никто за ними не последовал. Однако кое-кто последовал – очень толстый и очень плотно сбитый мужчина с огромными вислыми щеками на добродушном лице. Но вряд ли это имело какое-то значение, поскольку сразу же за ним двинулись еще несколько десятков посетителей. Развлечение миновало свою кульминацию, а поскольку такие выдающиеся представления давались весьма редко, всего-то трижды за вечер семь вечеров в неделю, посетители потянулись на другие пажити, где травка позеленее и крепкие напитки стоят в четверть от здешних цен.

Клуб наполовину опустел, дым подрастаял и, соответственно, улучшилась видимость. Я осмотрелся, но в этом кратковременном затишье не увидел ничего интересного. Появились официанты. Я заказал шотландское, и мне принесли напиток, в котором скрупулезный химический анализ, возможно, обнаружил бы следы виски. Пожилой уборщик мыл крошечный танцпол расчетливыми стилизованными движениями жреца, отправляющего священный ритуал. Музыканты, милосердно прекратив свою какофонию, с энтузиазмом хлебали пиво, поднесенное каким-то глухим клиентом.

И тут я увидел ту, ради которой пришел, но понял, что вряд ли смогу смотреть на нее долго.

В дальнем конце зала стояла в дверном проеме Астрид Лемэй. Она застегивала на плечах пелерину, а другая девушка шептала ей на ухо. Судя по напряженному выражению лица и торопливым движениям незнакомки, речь шла о чем-то срочном. Астрид несколько раз кивнула, затем почти бегом пересекла танцпол и выскочила за дверь. Я двинулся вслед за ней – конечно, не так поспешно.

На улице я прибавил шагу и, когда она сворачивала на Рембрандтплейн, держался уже в нескольких футах. Она остановилась, я тоже. Я смотрел туда же, куда и она, и слушал то же, что и она.

Возле летнего кафе с крышей и верхним обогревом, но без окон стояла шарманка. Даже в это время суток кафе было почти заполнено, а посетители, судя по их страдальческим гримасам, готовы были щедро заплатить, чтобы их переместили куда-нибудь подальше от источника «музыки». Шарманка была копией той, что я видел возле «Рембрандта», – аляповато раскрашенная, с пестрым навесом и одинаково одетыми куклами, танцующими на эластичных шнурах. Впрочем, по части механики и репертуара машина явно уступала рембрандтовской. Ею тоже управлял старик – этот с футовой длины седой бородой, которую он не мыл и не расчесывал с того дня, как перестал бриться, в шляпе-стетсоне и шинели британского солдата, плотно облегавшей икры. Среди исторгаемых шарманкой лязга, стонов и хрипов я вроде бы уловил отрывок из «Богемы», хотя, как известно, Пуччини не заставил свою Мими умереть в чудовищных муках, – а такое случилось бы непременно, окажись она в тот вечер на Рембрандтплейн.