Когда человек говорит, что он чужой – он, как правило, подчеркивает: чужой в этом обществе, стране, компании. У меня было не так. Я просто считала себя чужаком, я своих не находила, я своего не чувствовала. Вообще. Я то крутилась волчком, то залегала на дно, – не могла найти себе места. Мне не было покоя. Мои подростковые годы были тяжелыми – школа моя была далеко от дома, поэтому приезжая в понедельник, оставалось только слушать, как одноклассники вместе весело гуляли выходные напролет, кто кого поцеловал, кто кому дал в ухо, кто кому что сказал. Слушать и прямо-таки чувствовать, что ты на обочине, все пропустивший неудачник. В старших классах все разделились на стайки, и после уроков жизнь начиналась заново, но у меня была художественная школа и явка домой в 8.30, и совершенно непонятно зачем, – дома родители ругались. Тогда казалось, что все из-за меня. Сейчас кажется, что много на себя брала. Дело было не во мне – в том, что любовь редко выживает в браке – среди взаимных упреков, усталости и бытовых дрязг, но мне влетало постоянно. Я себя ощущала причиной – ходячей, бесполезной и бестолковой причиной того, что мама опять плачет, а папа кричит и злится. В памяти всплывает период, когда я плакала каждый день несколько месяцев подряд, мама плакала в соседней комнате, а папа нес злой пьяный бред. Сейчас пишется равнодушно, тогда было до одури обидно. Но я знала, что все равно этот день закончится, и я лягу спать, и хоть на какое-то время окружающий мир отвалит от меня. Наверное, это то, что реально меня радовало тогда – сон. И еще я уходила в рисование, но художка закончилась, а меня было решено не отдавать в художественное училище. Я помню, что две эти школы были двумя разными мирами. В одной – меня не замечали, в другой – я нравилась преподавателям, дружила с мальчиком, смеялась. Но все равно мне не хватало опоры, не хватало какой-то подпитки, отдушины. Тогда ещё я не понимала, что всё это уже есть внутри, надо просто немного отчистить мировоззрение от отчаяния, а я всё чего-то ждала: валентинок от тех, кто нравился, уважения от друзей, перемен, и всё время обламывалась. Подруги у меня были такими, с которыми и врагов не надо, постоянно напоминающие мне, что я некрасива, не забавна, не заслуживающая ничего толкового девочка, то ли дело они – королевы местного разлива. Но, конечно же, я слушала и впитывала в себя этот псевдодружеский яд, думая, что, когда больно – это естественно. Только это естественно, когда мы лучше становимся, а не тогда, когда скатываемся еще глубже в депрессивную яму. Наверное, мне так было страшно остаться совсем одной. Иной причины «дружить» я сейчас не вижу.

Я сделаю отступление, потому что мне очень тяжело писать о школе, – начинаю думать, что все делала неправильно, мысленно исправлять то, что намертво начертано в моей истории, стыдиться себя и своих решений. Камнем лежит на душе ситуация, когда я вместо того, чтобы взять себя в руки, запорола выпускную работу по композиции и живописи. Вместо того чтобы уйти в учебу и попробовать поступить в мед, нарочно не делала ничего, презирая «всю эту систему». Вспоминаю, как путалась в людях, не в состоянии правильно построить отношения, здраво оценить ситуацию, найти решение. Но я обещала быть честной до конца, и, если совсем честно, в глубине души я надеюсь помириться с собой-подростком, приняв в свою жизнь эту нескладную, невезучую и никудышную девочку, перестав уже от нее бегать и открещиваться.

Я думала, что я не достойна никакого места под солнцем, – лишняя, бракованная. Я не считала себя ни красивой, ни умной, ни заслуживающей чего-то выдающегося, считала себя виноватой в ссорах родителей, в неудачах со сверстниками, в том, что провалила выпускной экзамен в художке. Руки опускались, я видела в себе посредственность, заурядность, серую мышь. Серую мышь, которая никак не найдет своих мышей. Вот так бытие определяло мое сознание в мои подростковые годы. Папа почему-то всегда разговаривал со мной только криком, мне тыкали беспорядком в комнате, неумением готовить, желанием накраситься. Все во мне было плохо. Проблемы, которые были вокруг и внутри, создавали постоянный гул, как от трансформаторной будки, и я, правда, не знаю, как получалось справляться без лекарств. Помню, как заболела и каждый день видела из больничного окна красную убитую кирпичную стену, и такой дикой тоски и скуки я больше никогда не испытывала в жизни. И я не знаю, кто придумал байки про прекрасную юность и беззаботное счастливое детство, потому что жить, не понимая, кто ты и зачем, где твои, испытывая постоянно себя на прочность – слабо напоминает что-то прекрасное. Но отдам себе должное – я люблю сейчас и любила тогда доводить все до феерических крайностей. Будучи угловатым и неказистым подростком с кучей комплексов, я перешла в другую школу, напялила на себя вещи не по размеру, объявила себя начинающей реп-звездой и старалась не замечать ни улыбок, ни насмешек. Как же сейчас было бы стыдно наткнуться на те песни, которые я успела записать. Но, тем не менее, так начиналась борьба против всех – с борьбы против правил и условностей, с борьбы против всех, кто не понимал и не принимал. Перейдя из одной школы в другую, потому что стало невмоготу находиться в психологическом вакууме, я выбрала пару девочек, и стала вести себя противоположно той десятикласснице, которой я была в прошлой школе. Это дало свои результаты. Мальчик, который в новой школе перед всем классом признался в любви, впервые показал, что наличие мужчины не спасет тебя от себя самой, от отчужденности, от отсутствия своего места. Вообще ни от чего не спасет, кроме скукотищи в пятницу вечером. Помню, меня эта истина как током шарахнула, потому что я, как и многие, как и все, думала, что вместе с любовью в комплекте идет самосознание, самоуважение, счастье, и только она тебе место в жизни определяет. Ох, и больно будет взрослеть. А потом мальчик подарил мне тату-машинку, и я стала украшать районных пацанов красотами собственного сочинения, влюбленный малыш дарил цветы и неумело целовал, а я его портила, как только можно. И этот же мальчик, кстати, положил начало целой эпопее под название «Я плохая и хуже уже просто некуда». Это ужасно, на самом деле, даже в начале пути не верить, что ты лучшее из того, что создал этот Мир, а думать, что тебе уготована судьба гадкой и противной злыдни, которая не может просто быть хорошей, не может даже со всеми усилиями полюбить того, кто полюбил ее, ведь должна же! Мне тогда это казалось диким. Вот он есть, этот человек, ты ему нужна, а ты вообще ничего не испытываешь – как же ты так можешь, бессердечная ты тварь? А все же ведь просто – папа должен закладывать девочке нереально крепкий фундамент, состоящий из уверенности в себе, из легкого пренебрежения к первым десяти встречным и одной-единственной фразы: «Я вам ничего не должна за любовь. Любите? Ваше право» Эта школьная влюбленность довела и его, и чуть позже меня, до самого настоящего отчаяния. Он не понимал, что со мной не так, а я не понимала, почему не легчает, почему, когда я пахну вечером его парфюмом, я чувствую себя не только чужой, а еще и лживой. Он то нравился мне, то нет, а я вела себя как эгоистка, прося забрать меня с очередного пьяного поиска себя. Я вела себя плохо – он, наоборот, был слишком хорошим, как моя мягкая пижама в совушках. Он бы стал моей первой любовью, но он был слабым. Возможно, я путала слабость и мягкость, малодушие и деликатность, жопу с пальцем, но ему я не стала звонить той зимой, когда степень моей отчужденности возросла до бездомности. Он бы не вывез. Но мне до сих пор бывает стыдно, я его подломала, как ножку у табуретки, даже не пытаясь сделать счастливым хотя бы из благодарности. Хочется попросить прощения, но все начинают с уровня «идиот», локации просто разные. Сейчас у него на память обо мне татуировка и целый список «не», чего нельзя допускать в отношениях с женщинами.