Задремал ли?

Я осторожно поднял фотоаппарат. Руки дрожали. Солнце было невыносимо ярким, но внутри меня поселился странный холод – который не хотел уходить.

Лавкрафт, – вспомнил я ту фамилию. Его рассказ. Его дом. Его фантазии, мрачные, даже безумные.

Я был готов поклясться, что смог их коснуться – или они коснулись меня? Смог унести частичку этой темноты, отпечатанную на плёнке.

Или то был лишь сон? Глупый полуденный сон, которому суждено рассеяться, растаять, оставив меня счастливым и спокойным.

Пальцы сами нащупали крышку камеры. Я распахнул её, подставляя плёнку под солнечные лучи, уничтожая всё, что на ней было.

Превращая кошмар наяву в эфемерный, невинный сон.

Совы остались единственными мыслящими созданиями в лесу

Афина оглядывается через плечо. Там, за спиной, затаилась ночь. Дрожат ветки деревьев, ухают совы. Луны сегодня не видно: Селена отдыхает на Олимпе, и в темноте так просто заблудиться.

Она неуверенно делает шаг вперёд, мелкие ветки и камешки колют ступни. В легкой тунике холодно, мурашки бегут по рукам. Где же её сандалии и поножи из лёгкой стали. Где эгида с головой Горгоны, плащ и копьё?

Они у той, другой.

Ещё несколько шагов, и Афина видит фигуру на поляне. На ней тоже лёгкая туника, только белая, как у муз. В руках она держит флейту, вырезанную из тонкой оленьей кости.

Эта богиня подносит флейту к губам – и по лесу разлетается первый неуверенный звук.

Совы прерывают ночную охоту и слетаются послушать, как из кости и божественного таланта рождается новый инструмент. Они окружают Афину – и ту, что играет, и другую, напряжённо наблюдающую – шелестят крыльями, шепчут:

– Госпожа, вы опять потеряли себя!

Афина мотает головой. Гул сов превращается в гул голосов, и, сделав несколько шагов вперёд, она оставляет себя, играющую на флейте. Лес сменяется городской площадью, где собрались учёные мужи. Идёт голосование, руки поднимаются в воздух, каждое решение вызывает одобрительный гвалт.

– Госпожа?

Она снова видит себя – статуя покровительницы Афины наблюдает за площадью. У этой на плече сидит сова, и она говорит мягко, будто пытаясь успокоить:

– Вам нужно вернуться.

Афина закрывает глаза и бросается назад, подальше от говорящей статуи и этих чуждых мужчин. Она хочет закрыться в тёплой комнате, сесть за прялку и часами наблюдать, как из шерсти рождается тонкая, но такая прочная нить. Как хаос превращается в порядок.

Но спокойствие ей найти не суждено.

Пытаясь найти дорожку, ведущую из леса, она сталкивается ещё с одной. Охает, налетев на бронзовый нагрудник. С него на Афину смотрит лицо, искажённое яростью, змеи переплетаются вокруг головы Горгоны.

Эта, другая, неторопливо поднимается на ноги. У неё на голове шлем, а в руке копьё. И кровь пятнами на лице, плаще и нагруднике. Афина слышит голоса полководцев и крики солдат, видит её, направляющую армии в бой.

Они похожи, но такие разные.

Совы кричат, предостерегая. Афина хватается за голову – наверное, так же себя чувствовал отец. Она не знает, что делать, кем быть. Как уместить в одной себе изобретательницу флейты и прялки, создательницу государства и – мать всех войн.

Но совы, которые, кажется, единственные в этом лесу сохранили рассудок, зовут:

– Вы справитесь! Ваша мудрость всегда позволяла быть всем и сразу.

Афина делает глубокий вдох и поднимается на ноги.

На ней снова любимый нагрудник, в руке – копьё. Но плащ, наброшенный на плечи, соткан из знакомой шерсти. А в голове вертится мелодия для флейты.

Ей удалось собрать воедино все осколки своей личности.

На этот раз.

Дом Анубиса

Гробницу собирались запечатать на закате.

У меня была ночь, слишком короткая, чтобы расслабиться. Накинув плащ, я пробежала по ночному городу и добралась до дома Анубиса.

Я взяла с собой деньги, чтобы подкупить стражника, но тот крепко спал – вместо того, чтобы прислушиваться к темноте. Мне удалось проскользнуть внутрь незамеченной.

Прямо к телу господина.

С детства меня знакомили с искусством врачевания, тайны которого передаются от матерей к дочерям. Мама рассказывала, как лечить раны с помощью мёда, а головную боль – снадобьем из костей рыбы-кошки. Учила прислушиваться к биению сердца, чувствуя каждую погрешность в ритме. А потом смешивать молоко, пиво и сок граната, чтобы их исцелить.

Из четверых сестёр я была лучшей ученицей. Мои лекарства снимают жар, избавляют от кашля, лечат колики в животе…

Кто же знал, чем это обернётся.

Тело лежит на столе, обмотанное льняными повязками. Ноздри щекочет запах масла. Всё имущество, которое пригодится господину в загробном мире, собрано в этой комнате.

Миниатюрная мебель: кровати, кресла, опахала из птичьих перьев. Роскошная золотая посуда. И дюжина ушебти.

Бедняки отправляются в путь в одиночестве. Только знатные люди могут взять с собой слуг и в последнее путешествие.

Не придётся в загробной жизни заниматься тяжёлой работой: слуга-ушебти сделает всё за тебя. У фараонов целые свиты из таких; я слышала про комнаты в пирамидах, заполненные фигурками.

Господин берёт с собой двенадцать. Может себе позволить. Когда-то я согласилась оставить других пациентов и лечить только его семью, соблазнившись щедрой оплатой.

Пришло время столкнуться с последствиями.

Осматриваю ушебти. Несколько слуг с лицами, обозначенными парой штрихов – для простой работы. Пивовар, чтобы готовить любимые напитки господина. Наложницы. Писец, садовник и портниха. А ещё фигурка в белом одеянии с травами в руках.

Это я.

Годами я снимала его головные боли. Помогала, когда колени ныли при смене погоды. Готовила снадобья, если господин позволял себе слишком много вина на пиру. Конечно, он захотел, чтобы я продолжила делать это всё и в загробном мире.

Продолжила служить.

Я не давала согласия на то, чтобы быть рядом вечно. Поэтому я бежала сюда ночью через весь город. Поэтому я беру свою фигурку и прячу её в складках одежды.

Следующая жизнь будет принадлежать только мне.

Разворачиваюсь к двери и вздрагиваю. Тёмная фигура замерла около стола. Различив голову с острыми ушами шакала – быстро кланяюсь.

Я боюсь гнева Анубиса. Боюсь, что нарушила обряд. Но бог отступает в сторону, не сказав ни слова.

Мне бы броситься домой, по пути выбросив фигурку в реку. Но – не могу не спросить.

– Вы меня отпускаете?

Глухой голос будто раздаётся не из уст шакала, а прямо в моей голове:

– Мы всё равно встретимся однажды.

Делу – время

У девицы из сказки – одна судьба.

Неважно, сбегает ли она от злого отца, удивляет всех вокруг чудесами или обманывает престарелого царя. В финале её всегда поджидает мужчина.

Весь город гуляет на свадьбе. Рекой льётся мёд.

Можно ли сбежать от судьбы? Лягушачья шкура, волшебная куколка, несметные богатства – не помогает ничего.

Кому, как не Хозяйке Медной Горы, это знать.

Земля расступается, повинуясь движению руки. Горы меняются, подчиняясь желанию Хозяйки. Её сокровища так велики, что не снилось ни одному царю.

Вот только жениха не хватает.

Хозяйка следит за рудокопами: одаривает трудолюбивых и наказывает лодырей. Она управляет подземными реками, не допуская оползней. Успокаивает землетрясения.

Её царство требует внимания каждодневно. Бывает, Хозяйка только и может, что перевести дух, выпить холодной воды из горного источника, да снова взяться за дела.

Но не всем это нравится.

Слуги пересказывают ей сплетни. Горняки переговариваются, не зная, что Хозяйка слышит каждое слово, оброненное среди пещер.

«Конечно, она в Степана влюбилась».

«Каждую ночь льёт по нему слёзы».

«А каждая слеза – как изумруд».

Хозяйка не знает: злиться или смеяться.

От этого никуда не сбежать. Будь ты Премудрая, или Прекрасная, или сама Хозяйка Медной Горы – изволь влюбиться. Иной они не хотят тебя видеть.

Хозяйка всё же смеётся: не злиться же из-за такой глупости. В недрах горы этот смех отдаётся лёгкой дрожью.

Откинув за спину тяжёлую косу, Хозяйка отправляется по делам. Пусть они рассказывают свои сказки.

Ей есть, чем заняться.

Лабиринт

Этот экскурсовод выглядел не очень надёжным.

У него даже офиса не было: сидел прямо в тени платана рядом с табличкой «Аутентичные экскурсии». Сама табличка была потрёпана, будто он ходил с ней не один год.

Я бы обратилась в фирму понадёжнее: с нормальным офисом, кондиционером, сотрудниками в фирменных рубашках. Здесь, на Крите, таких было немало. Но Егор, которому вечно нравилось всё странное, так и потащил нас к тому мужчине.

– Ты что, а вдруг он мошенник какой-то? – зашептала я, схватив его за локоть.

– Да нет, наоборот, он же местный, настоящий! – переубеждать Егора было бесполезно.

У мужчины правда был греческий акцент, и очень сильный. Седина в волосах, на безымянном пальце кольцо в форме головы быка. Он осмотрел нас троих, кивая:

– Юноша, прекрасно! И девушка, восхитительно! – взгляд перешёл на Костю, моего брата. – Ещё один юноша? Увы, вас взять не могу, закончилось место в автобусе.

Я выдохнула: теперь можно было пойти в нормальное место. Но Костя, не отрываясь от телефона, махнул рукой.

– Я всё равно не хочу ехать! Лучше на море полежу.

Никто больше не обращал на меня внимания: Егор, затаив дыхание, внимал обещаниям об «особенной экскурсии на древние развалины, в агентствах такой нет». Как ни странно, денег никто не просил, оплату пообещали взять по возвращению.

И я позволила себя уговорить.

Следующим утром к гостевому домику подъехал микроавтобус. Наш вчерашний знакомый был за рулём. Видимо, нас с Егором забрали последними: все кресла, кроме двух в самом начале, были заняты.

Шесть девушек и шесть юношей: кто-то дремал, листал путеводители, целился в окно через объектив фотоаппарата. Но снимать было почти нечего – за пять часов дороги мы не увидели ничего, кроме скал и деревьев.

Наконец автобус остановился у странного каменного здания: оно будто врастало в скалу. Место двери заменяла мраморная плита, наш экскурсовод нажал на что-то в трещине скалы – и та отъехала в сторону.

– Ого, вот это технологии! – воскликнул Егор.

– Это место построил настоящий гений! Уже тысячи лет, а всё работает.

Вспышки камер, возбуждённые голоса… Но мне не нравилось это место. Вход был похож на тёмную дыру, из которой веяло чем-то затхлым.

В голове мелькнула мысль: как хорошо было бы вернуться в автобус и уехать. Но экскурсовод уже активно зазывал всех внутрь.

– Проходите, начинайте исследовать лабиринт! Я зайду последним. Для вашей безопасности!

Егор потянул меня за руку. Темнота сдавила, плечи напряглись, дыхание спёрло. Экскурсовод не соврал: в каменном коридоре всё кричало о древности. На стенах сохранились фрагменты фресок, нарисованных умелой рукой.

– Эй!

Я обернулась – а мраморная плита уже закрывала вход. Свет солнца напоследок обжёг глаза и исчез.

Дышать стало ещё тяжелее.

Кто-то бросился к плите и молотил по ней. Другие говорили, что это, наверное, шутка, и сейчас экскурсовод нас выпустит. А я так и застыла у стены с фресками.

В последний момент я успела рассмотреть их. Много лет назад кто-то изобразил на стене две группы юношей и девушек – не было ли их двенадцать, как нас?