Глава 3

Медвежья свадьба

Черепа скалятся на осине.

Сотни лет назад, когда наша река была тонким ручейком, а деревни не существовало, медведи спустились в этот мир по стволу осины. Это дерево принадлежит им.

Оно было их первым путём, и оно же – станет последним.

Охота на медведей позволяет нам выживать, год за годом. Сочное мясо, медвежий жир, кости, из которых вырезают амулеты – ничто не останется без внимания.

Голову каждого медведя охотники оставляют на осине, священном дереве. Так зверь может вернуться и накормить нас снова.

А чтобы медведь не затаил обиды – ему предлагают девушку.

Не каждой выпадает честь повеселиться на медвежьей свадьбе. Среди девиц выбирают самую миловидную, чтобы обвенчать её с черепом, который следующим же утром отправится на осину.

Получив в жены такую красавицу, медведь не будет злиться и позволит охотиться на себя снова и снова.

Так говорят все.

Многие девушки мне завидуют: от матери досталась точёная фигура; от отца – большие серые глаза. Кто, если не я, должен участвовать в медвежьей свадьбе?

Уже несколько лет подряд я смиренно принимаю свою судьбу.

Подруги не понимают, как тяжело быть красивой. С детства вокруг меня вертелись мужчины. Норовили коснуться. Ущипнуть. Зажать в тихом углу и тискать, пока не надоест.

Мальчишки, с которыми мы недавно играли вместе. Друзья отца. Взрослые, сильные мужчины – все они не скрывают своего голода. Они бы хотели схватить меня за косы, задрать сарафан и сделать что-то больное и грязное.

Но они боятся.

Трижды я участвовала в медвежьей свадьбе. Этой весной будет четвёртый. Если пойти от деревни на север, можно увидеть сосну, увешанную черепами.

Все это – мои мужья.

Поэтому мужчины смотрят издалека и больше не распускают руки. Многие из них были бы не прочь заполучить меня в жёны – или просто заполучить – но даже самые смелые не решаются встать на пути медвежьей стаи.

Я люблю гулять по лесу в одиночестве. Сидеть у сосны, вдыхая запах хвои. Смотреть в пустые глаза черепов.

А говорили, замужество – это сложно и муторно. Не знаю…

Мне вот очень нравится.

Потерянный зонт

Это я виновата, что всю прошлую неделю вы не видели сны.

Простите. Я не хотела. Мне нет оправданий, кроме ужасной забывчивости.

В тот день я оставила дома зонтик – уже в который раз. Вспомнила о нём по пути к метро. Конечно, не прошло и часа, как сгустились тучи. Они принесли не дождик, от которого можно скрыться под капюшоном, а настоящий ливень.

Безжалостный, пробирающий до костей.

Я уже опаздывала к первому ученику. Путь преграждала стена дождя. Я рисковала добраться до места насквозь промокшей, назавтра проснуться с простудой и потерять заработок за неделю.

В отсеке с забытыми вещами лежал чёрный зонтик: длинный, с изящной резной ручкой. Он смотрел на меня, такой удобный, доступный и всё же – чужой.

Несколько минут я переминалась с ноги на ногу, глядя на него. А потом, когда до начала урока почти не осталось времени, схватилась за ручку и бросилась в дождь.

Я пообещала, что верну его, когда поеду назад, но – снова забыла. Уже сходя с последней ступеньки эскалатора, поняла, что до сих пор сжимаю ручку в ладони.

Ехать назад не было ни времени, ни сил. Я решила вернуть зонт на следующий день – когда снова окажусь на той же станции.

Забыла ли я его дома? Конечно!

Дожди, к счастью, прекратились, и неделю зонт провисел на крючке, между теплым пальто и шарфом. Я ходила к ученикам, вела занятия в маленькой школе, и так уставала, что, вернувшись домой, падала в объятья сна.

Правда это было скорее похоже на выключение света. Я закрывала глаза, проваливалась в темноту и снова открывала их утром – хотя казалось, что и минуты не прошло.

Коллеги на работе тоже жаловались. Администраторка в школе говорила:

– Уже третий день ничего не снится. Раньше я то летала, то гуляла по пляжу, а тут – темнота. Ужасно!

– Я так плохо сплю! – жаловалась мама по телефону. – Каждое утро будто вообще не ложилась!

– Мне три ночи не сниться сон, – на плохом английском повторяла ученица.

Я бы списала это на совпадение или осеннюю хандру. И забыла бы про чужой зонтик – пока не пришло время прибраться в прихожей.

Но на седьмой день мне приснился он.

Я не могу даже сказать, как он выглядит: во сне все кажется таким изменчивым и нечётким. Помню только, что на нём был застегнутый на все пуговицы черный тренч. К этому плащу так и просился черный зонт-трость с изящной ручкой.

Как раз такой висел на крючке у меня в прихожей.

Он заговорил первым, и это было похоже на гром, на самый громкий дождь в мире:

– Наконец я тебя нашел! Ты что, не поняла, какая вещь попала тебе в руки?!

– Эм, я…

– Я уже неделю не могу доставлять сны! – он взмахнул рукой, и я почувствовала дуновение холодного ветра. – Верни зонт, а то нашлю на тебя самые жуткие кошмары!

Я открыла глаза – за окном занимался рассвет. Зонт ждал на вешалке в прихожей.

Кажется, настало время отнести его на место

Граница

У меня на плече шрам в виде полумесяца. Тонкая линия, разрезающая кожу.

Граница.

Я получила его много лет назад, когда только начала помогать семье с работой. Старшие братья и сёстры, родители – все занимались жатвой. Золотистое поле ржи раскинулось перед нами; маленькой мне оно казалось бесконечным.

Все говорили, нужно остерегаться полудня. Стоило солнцу подняться в зенит, работники уходили с поля, стараясь не оглядываться.

Не знаю, откуда они брали силы. У меня от яркого солнца кружилась голова. Ноги становились тяжёлыми. Пока все собирались, я опустилась на колени, на одну минутку. А потом легла, прямо на колючий, свежий сноп ржи.

Мой отдых прервал незнакомый голос:

– Мама не учила тебя не спать под солнцем?

Я открыла глаза. Никогда не видела эту женщину. Белые одежды, в поле в таких не поработаешь. Длинные, спутанные волосы; лицо скрыто под покрывалом, будто она пыталась утаить какое-то уродство.

А в руке – серп.

Я села, тяжело моргая. Солнце вошло в зенит. Мысли в голове сменялись медленно, не сразу я вспомнила, о чём предостерегали родители.

Полудница. Та, кто охраняет границу. От неё мы прятались каждый день, она забирала всех, кто работал или спал под полуденным солнцем.

– Вижу, ты меня узнала, – покрывало соскользнуло с головы, но я опустила взгляд. – А теперь время мне исполнить свой долг.

Не успела она занести серп – я уже бежала.

Время растянулось – секунды превратились в вечность. Солнце замерло в зените, на границе двух половин дня. Я видела свою семью – они спешили в сторону дома, склонив головы. Слышала за спиной её тяжёлое дыхание. Мне стоило раскаяться, пообещать, что никогда больше я не нарушу указания, не буду спать на солнце…

Но времени не было.

Эта минута казалась бесконечной, но и она прошла. Солнце лениво пересекло границу. Я вырвалась из власти Полудницы, бросилась к семье, и всё же чуть-чуть опоздала.

Её серп настиг меня, вонзившись в плечо. Навсегда оставил напоминание.

Теперь, в жаркие времена года, я прячусь в доме перед наступлением полудня.

И вспоминаю фигуру в белых одеждах и с сияющим серпом в руках.

Богиня изобилия

Моё святилище располагается на вершине небоскрёба.

Когда-то прогресс меня пугал. Шум машин, блеск стекла и стали, холод бетона. Я хотела сбежать, подобно братьям и сёстрам. Спрятаться в уютных деревянных храмах, жить в сердцах верных последователей.

Но я смогла взглянуть страху в глаза.

Для богов – это тоже важное качество.

Может, поэтому моё имя известно, а их – забываются. Сусаноо уже почти не называют повелителем ветра. Цукиёми скрылся из виду, будто наступило вечное новолуние. Даже Аматерасу теряет последователей.

Только не я.

Они продолжают строить святилища – в самых неожиданных местах. Обращаться ко мне с молитвами. Раньше они просили великодушную Инари о богатстве и обильном урожае. Сейчас им нужны успешные сделки, и – снова – богатство.

Некоторые вещи не меняются.

К моим храмам всё еще ведут алые тории, священные ворота. Лисицы вьются у подола моего расшитого золотом кимоно. Сладковатый вкус жареного тофу, терпкий запах саке – поток подношений не иссякает.

Я осталась той же Инари, богиней изобилия и успеха.

И неважно, поклоняются ли мне крестьяне в небольшом деревенском храме – или люди в дорогих костюмах, построившие святилище на крыше своей корпорации. Я останусь.

Я буду процветать.

Повелитель кошмаров

Я не был уверен, что этот район города отмечен на карте.

Никто не знал, где находится улица д'Осей. Я часами петлял по окрестностям: ремешок от фотоаппарата натёр шею; пиджак пропитался потом… И только уличный музыкант указал мне дорогу.

Указал, а не рассказал. Кажется, он был немым, потому что не проронил ни слова. Лишь махнул рукой и продолжил терзать свою виолу.

Со струн срывались странные звуки.

Я поднимался по крутой улице, утирая пот со лба. Далось же редактору это задание. Нужно было снять портрет одного писателя с забавной фамилией – чтобы проиллюстрировать рассказ в следующем выпуске журнала.

Название у рассказа тоже было забавное.

Дом вырос из ниоткуда – я чуть не ударился лбом о дверь. Всего два этажа, но они будто тянулись к самому небу, грозились обрушиться на голову.

Я осторожно позвонил. Дверь приоткрылась, будто сама по себе.

Переступая порог, я уже не был уверен, что смогу вернуться.

Никто не откликнулся на осторожный зов. Я медленно пересёк прихожую, толкнул одну из дверей. Это была тесная библиотека: вдоль стен тянулись шкафы, хаотично заполненные книгами. На столе горела лампа. Окно было наглухо закрыто чёрными шторами.

Лишь присмотревшись, я понял – никакие это не шторы. Что-то клубилось за стеклом, что-то тёмное и глубокое. А среди темноты вились огоньки, будто танцующие звёзды. Они гипнотизировали, тянули меня за собой.

Пальцы спустили затвор камеры. За спиной раздались шаги.

Я с усилием обернулся – и захлопнул дверь библиотеки.

Хотелось верить, что это писатель наконец решил со мной встретиться, но в комнате никого не было. Лишь блеснуло что-то вдоль стены: цепочка мокрых следов.

Мокрых следов с тремя пальцами.

Их я тоже снял – на всякий случай. Меня же не просто так сюда отправили. Писатель всё ещё не спешил объявляться.

Нужно было его найти.

Первая ступенька лестницы скрипнула под ногами. Чем выше я поднимался, тем сильнее они стонали, раскачивались, будто грозя обрушиться в любой момент. В какой-то момент я схватился за перила.

А перила вцепились в меня.

Я не могу это описать. Слишком нечеловечно, ненормально это было. Деревянные завитки превратились в щупальца, обвившие руку. Цветы на обоях стали глазами, сотней глаз, впившихся в меня взглядом. Я замер, не решаясь ни идти вверх по лестнице, ни вернуться в прихожую – и лишь свободная рука щёлкала затвором камеры снова и снова.

Щупальце потянуло вперёд. Быть может, я бы исчез в темноте, растворился в белом пятне на карте, если бы не высокий, сильный голос:

– Нет! Отпустите его!

Я очнулся в знакомом парке. Шумел фонтан. Рядом носились дети, прогуливались дамы. Никто не обращал внимания на человека с камерой, который задремал на лавке.