– Да, – для Семеныча было удивительно, что можно не любить детей. Дети казались ему маленькими, еще не испорченными обществом людьми, непосредственными, милыми, забавными и трогательно беспомощными.

«Полуфабрикаты, неизвестно чем начиненные. Что хорошего в этих слюнявых отнимателей времени и здоровья? Ты смотрел на небо. Ты его любишь. Ты перевел взгляд на детей с той же любовью. Но это разные вещи. Нельзя детей любить, как картинку. Любовь к ним – это тяжелый труд, иногда чреватый разочарованием. Не только в них, но и в себе. Если бы ты окунулся в него, то, возможно, твое «да» было бы не таким быстрым, – Катенок совершенно не понимала Семеныча в этом вопросе. – Человеческая жизнь вокруг них вертится. Складывается впечатление, что людям нужно вырасти, чтобы родить, а потом растить того, кто опять родит. И это на всю жизнь! Типа, смысла».

Впрочем, Катенок не считала любовь Семеныча к детям таким уж существенным недостатком. Но и не считала его любовь искренней, поскольку с детьми он никогда не играл и не проводил с ними время. Его любовь к детям, Катенок полагала надуманной.

«Пойдем домой?» – Катенок проголодалась за день совсем не по-кошачьи. Она ластилась к щеке Семеныча, вдыхая знакомый, безумно приятный запах. Но, кроме него, неожиданно обнаружилось присутствие «редкого вечера» и «чужого Семеныча».

«Вот почему его не было так долго! Вот почему он переодевал рубашку! Вот почему он весел и приветлив…» – Катенок попятилась.

Ей стало так больно, что ушли все мысли и чувства, и возникло одно непреодолимое желание – прочь, прочь отсюда. Словно она опять упала с дерева и ударилась животом о железную трубу бывшей оградки бывшей клумбы.

Семеныч не понял, что произошло: глаза Катенка за секунду переменились, и она попятившись, сползла с его коленей.

* * *

Прошло несколько дней с того вечера, когда Катенок слезла с его ног и умчалась.

…По утрам Семеныч выходил, топтался во дворе, нарочито медленно заводил машину, обходил ее несколько раз, все время оглядываясь. В неосознанном беспокойстве заезжал на обед домой, и, не притронувшись к еде, возвращался в офис. По вечерам курил на лавочке, не спеша шел к подъезду. Отвратительно спал ночами. Не закрывал на ночь окно, в надежде что-то услышать, хотя и помнил, что Катенок ни разу не мяукала. Но он знал, что выскочит из дома и посреди ночи на любой подозрительный звук на улице.

Семеныч спускался в подвал, выпросив ключи у дворника. Поднимался на чердак – но Катенка не было нигде, и никто ее не видел.

Исчезновение Катенка словно оборвало невидимые нити, позволяющие «держаться на плаву», отрезало часть мироощущения, сделав оставшуюся опору шаткой, разрушило грани чего-то ранее незыблемого. Семеныч отдавал себе отчет в том, что пропажа обыкновенного домашнего любимца не могла таким образом отражаться на его состоянии. И это ему не понравилось.

«Куда она делась? Что случилось? Чертова кошка!» – Семеныч не нашел ничего лучшего, чем разозлиться на Катенка. Злость его спасала. Как крепость, она становилась преградой неведомому чувству: описать его не представлялось возможным, так же, как и жить с ним.

Приходя домой, Семеныч ложился на диван, грудной клеткой опираясь на ладонь, сжатую в кулак. Казалось, под ребрами что-то жаждет пожара. Невыносимо сильно хотелось просунуть руку внутрь и чиркнуть зажигалкой…

* * *

Семеныч направлялся вечером домой, все еще оглядывая по привычке двор. Катенок возникла перед ним неожиданно. Худая, усталая, изможденная. Это был не радостный пушистый комок, бросавшийся так недавно под ноги. Это была не маленькая упрямая Катенок, обижавшаяся по всяким мелочам.

Перед ним стояла молодая кошка и смотрела на него. Смотрела больно, жестко, умоляюще, ласково, любя – как все это можно было соединить в одном взгляде, Семеныч не понял.

У него возникло ощущение, что Катенок еле держится на ногах. Семеныч присел на корточки:

– Иди ко мне? – осторожно произнес он.

Катенок, подрагивая, нерешительно сделала один шаг навстречу.

Семеныч взял ее на руки.

Есть Катенок не стала и уснула в его руках. Аккуратно положив ее на постель, Семеныч смотрел на нее: лапы вытянулись, тельце подросло и приобрело худощавость, шерстка стала более шелковистой и густой.

– Где ты была, Катенок? Что произошло? – его чувства парализовало. Семеныч ничего не соображая и ощущая только тяжелую необъяснимую тревогу, убивающую способность думать и что-либо ощущать кроме нее самой.

* * *

Катенок спала долго – ночь, утро, день, вечер, ночь. Семеныч был рядом две ночи: прислушивался к ее прерывистому дыханию. Беспокойно было видеть в таком состоянии Катенка. Она никогда раньше не спала так долго, мало того, постоянно не давала заснуть вечером, а по утрам вечно будила на рассвете. Семеныч трогал ее горячий нос, гладил по спине, и наутро уже решил отвезти Катенка к ветеринару.

«Вставай, Семеныч! Да вставай же ты!!!» – он проснулся от мокрого носа, блестящих глаз и еще не начавшегося рассвета.

«Как всегда! Все на своих местах!» – Семеныч так обрадовался, что Катенок стала прежней, и ничуть не разозлился, что опять она подняла его ни свет, ни заря.

Кофе с лимоном вместо завтрака. Катенок фыркает. Семеныч улыбается.

– Объяснишь?

«Нет, – промелькнуло что-то в кошачьих глазах и спряталось вновь. – Я скучала».

– Иди, ешь, в чем душа-то еще держится? – Семеныч налил молока в блюдце и достал из холодильника тушеное мясо, оставшееся от ужина. Поставил на пол. Но, видя, что Катенок недовольно повела ухом, переставил тарелки на стол. Сел рядом с чашкой кофе. Катенок ела жадно, не жуя, а заглатывая куски мяса. К молоку не прикоснулась.

«Странно это все. Мужчина и Кошка. Катенок и Семеныч. Она и Он… Он и Она? Что за бред! Человек и животное не могут быть: «Он и Она». А может быть, Катенок и не животное вовсе? – Семеныч шумно отхлебнул кофе. – Ну и придет же в голову всякая чушь! Или я сошел с ума, или мир сошел с ума. Или мир открылся с той стороны, которую я, как и большинство людей, прежде не знал»…

– Пока, до вечера? – глаза Семеныча смотрели напряженно.

«Да!» – глаза Катенка смотрели ласково.

* * *

Катенок побродила по дворам, проверяя окрестности: все ли осталось в порядке, пока ее не было.

Иногда мир делается восхитительным. Возникает ощущение, что ты касаешься вечности. Все становится прекрасным, незыблемым, прочным, появляется место, и ты вливаешься в него, чувствуя, что это место в жизни только твое. Ты начинаешь с удовольствием просыпаться и засыпать, уходят страхи и появляется уверенность, что все так и должно быть.

Вернувшись во двор, она забралась на излюбленное ветвистое дерево. Заняв удобное положение, Катенок задремала.

Нечто прозрачное и невесомое, как воздух, образовалось в пространстве и «уселось» рядом на ветку, не задев при этом ни листочка.

– Привет!

«Иди отсюда», – Катенок не открыла глаза. Она и так знала, кто это.

– Еле отыскал! Это надо же! Кошка! Вы посмотрите на нее! – в удивленно-насмешливом тоне просквозило явное облегчение.

«Посмотрите на нее», – мысленно передразнила Катенок голос, который не был слышим обычным способом, таким как орган слуха у живого земного существа.

– И долго это будет продолжаться?

«Вечность», – Катенок скопировала тон собеседника: те же спокойствие и невозмутимость.

– Ты забыла, кто ты?

«Да! – расхохоталась она. – Я стерла все прошлое до рождения Катенка. Я удалила постоянную память за ненадобностью, оставив временную для нахождения еды, дороги домой, и знаний о том, что зима сменяется весной. Это все».

– Так дело не пойдет. Тебе нужно вернуться, – голос еще звучал в пределах спокойствия, но струны напряжения уже натягивались, грозясь лопнуть.

«Я остаюсь здесь», – Катенок приоткрыла упрямые глаза и стала глядеть вниз, на землю. Можно было, впрочем, бесполезно смотреть на невидимого собеседника, но это не имело никакого смысла, так как присутствие существа ощущалось несколько по-иному, чем это привычно для человека или животного.

– Это не в твоей власти. Мы все равно заберем тебя, если ты не вернешься по своей воле, – слова становились тверже и резче.

«И что вы сделаете? Варианты: пожар с моим сожжением, наезд на меня автомобиля, что? Или я утону в море, отправившись на прогулку на собственной яхте? А может, я упаду с этого самого дерева на чью-нибудь голову? Жаль, я не черного цвета, все можно было бы обставить мистически трагично!» – Катенок смеялась, в ярких красках представляя себе свои возможные кончины.

– Ты знаешь, что мы сделаем это. Не важно – как, – собеседник поморщился от откровенного сарказма Катенка.

«Давай, давай, светлый ангел! Подумай хорошенько, как убрать ни в чем не повинную кошку. Делай это много-много раз, потому что с первого раза у тебя ничего не получится. Я вернусь обратно другим котенком или щенком, а может, женщиной? Или превращусь в дерево, и вам придется ждать много лет, пока не освободится моя сущность. Хотя, можно просто уничтожить земной мир, избавив, тем самым, все души от материальной оболочки. И тогда искать меня не придется так долго!»

«Женщиной», – это слово вырвалось у Катенка в пылу дискуссии, как шутка, безосновательное предположение. Но сама мысль – стать женщиной – почему-то ей пришлась по душе. Катенок посчитала, что в таком случае, «чужих запахов» и «редких вечеров» у Семеныча она тогда просто не допустила бы. За одно мгновение Катенок развила скорость своей мысли до невообразимой и неожиданно поникла – она не знает, какие женщины нравятся Семенычу. То, что он их любит – это Катенок поняла сразу, и понимала уже не раз. Но она не знает, что ищет он в них, и что его в них привлекает. В любое тело можно влезть без всяких проблем, но как узнать, что нужно Семенычу?

– Посмотри, во что ты превратилась. Тебе нравится так проводить время?

«Как?» – Катенок отвлеклась от внезапно охвативших ее мыслей о Семеныче.

– Бесцельно!!!

«А-а… Да. Нравится. Очень нравится. Мое время – как хочу, так его и убиваю. А если оно кому-то кажется бессмысленным или бесцельным, то, возможно, ему это только кажется».

– Как с тобой договориться? – голос был озадачен и зол. Разговора не вышло. И результата разговора, естественно, тоже. Того результата, за которым и явилась эта тень, это существо, этот «светлый ангел» или это нечто, не являющееся жителем физического трехмерного мира.

«Никак. И не тебе меня пугать или соблазнять. Иди, спасай человечество, и остальные ступени миров, пока они не утопили сами себя в собственных экскрементах лжи, войн, болезней, умственной и психической недоразвитости. Я в этом дерьме копаться не собираюсь. Это бесполезно. Я буду жить ради своего удовольствия. Прошу оставить меня в покое», – Катенок демонстративно отвернулась.

– Серьезно?

«Абсолютно».

Существо замолчало, подбирая угрозы.

«Семеныч? – тщательно отсканировалась в его сознании последняя пара месяцев жизни Катенка в теле кошки. – Смертельный несчастный случай? Слишком просто. Несмертельный несчастный случай? Можно сделать Семеныча инвалидом, растением, сумасшедшим, причем незаметно: алкоголь, наркотики, психологическая зависимость от привязанности к религиозному сообществу… И рычаг для Катенка будет найден. Она с легкостью вернется, лишь бы состояние Семеныча стало прежним, нормальным. Ни ангел, ни бес, ни человек еще ни разу не оступились на этом. Когда находят что-то дорогое, человека, дело или идею, то есть то, ради чего стоит жить – они жертвуют собой. Но дело не в Семеныче. Да и, вообще, не в физическом мире. Дело в Катенке, которая, при желании и в сочетании с необузданностью своего характера вполне может внести достаточно серьезные возмущения в относительно спокойный сейчас мир этой сверхъестественной системы: мир ангелов, мир грез, мир эгрегоров, ощущений, чувств… Иной мир. А вот этого допустить никак нельзя».

Если бы Катенок услышала эти мысли, почувствовала бы агрессивное волнение, то она уничтожила бы моментально это существо, и еще неизвестно кого или что в придачу.

– Я еще раз…

– Ну что еще? – Катенок непомерно устала от собеседника. Такой диалог, а проще контакт с неравным для нее сейчас существом стремительно вытягивал все силы, всю энергию, которая только недавно начала восстанавливаться у Катенка.

– Ты станешь кошкой.

– Уже.

– Совсем станешь. Через некоторое время. Материальный мир поглотит все твое существо. И ты на самом деле станешь кошкой. Полностью. Разумом. Телом. Ты останешься навсегда кошкой! Умрешь кошкой и не сможешь вернуться обратно. Предупредить хочу, по-хорошему. Возвращайся, пока не поздно.

– Отстань от меня.

– Катенок… Никто не возращается. Ты же это знаешь…

– Пошел вон.

Невидимое и невесомое «нечто» ретировалось, растворившись в своем исчезновении. Пространство вновь успокоилось и стало стабильно материальным: притихший к обеду двор, воркотня голубей около помойки, неподвижность крупных листьев на ветке с огрубевшими по-осеннему черенками, осиротевшая детская площадка, полупустая парковка машин на давно вытоптанных газонах…

«Нашли все-таки! Выждали! Не успела я прийти в себя, как тут же сама себя и обнаружила. Не отвяжутся теперь. Поискать себе новое убежище? Пока я адаптируюсь полностью в чем-то новом, еще время пройдет, и так можно продолжать до бесконечности. Им это надоест, и…» – негодовала Катенок, сердито дергая хвостом. Когти напряженно впились в кору дерева. – Кто-то послал его за мной? Какое им вообще дело до меня? Какая им разница, где я нахожусь? Разве я кому-то мешаю своим отсутствием там и присутствием здесь?!».

Конечно, Катенок не могла не подозревать, что к ней могут найти не совсем гуманный подход, когда она откажется возвращаться. Но Катенок полагала, что так долго искать ее не будут и оставят в скором времени в покое. Идея затаиться в материальном теле не была новой и оригинальной для существ-эгрегоров. Катенок считала, что в этом ничего страшного нет, и если это не приносит никому вреда, то и преследоваться не должно. Однако, судя по всему, кому-то очень не понравился самовольный уход Катенка в другую реальность, и этот «кто-то» не оставит теперь попыток вернуть все на свои места.

«Но меня не за что схватить. Никто не знает, чем я живу. За счет чего существую. В чем моя слабость. Потому что у меня ее нет, и не было! Семеныч… – Катенок нервно спрыгнула с дерева, грациозно попав на кучу осенних сухих листьев. Взглянула на солнце. – Пусть только попробуют, я натворю таких дел, что им не разгрести их в этой вечности. К Семенычу надо. Срочно».

Без него Катенку вдруг стало неспокойно. Невыносимо сильно захотелось увидеть его, пораженный ее неожиданным присутствием на другом конце города, взгляд светлых бездонных глаз.

«Можно было бы, и проникнуть к его существу без преодоления расстояния. Он-то удивится еще больше, когда на рабочем месте обнаружит мою бестелесную энергию, когда я покажу, как ее почувствовать. Но мир физический, не буду пока его рушить», – Катенок помотала головой, желая растрясти все лишние мысли, и помчалась к Семенычу.

* * *

Кирпичное двухэтажное здание офиса, построенное между двумя многоэтажными домами. Катенок нырнула в арку и, очутившись недалеко от крыльца, стала прохаживаться около машин. Ждать пришлось недолго: пространство сегодня оказалось на редкость милостивым, и минуту спустя в дверях появился Семеныч. Прислонившись к косяку, он огляделся. Глаза – как небо; губы сомкнуты – о чем-то думает; одна рука что-то ищет в кармане пиджака – Катенок откровенно любовалась им. Совсем не по-кошачьи.

Семеныч заметил ее, улыбнулся и сбежал со ступеней.

Обогнули здание. Семеныч шел по тротуару, а Катенок – по бордюру на противоположной стороне дороги. Юркнули в дыру забора соседнего двора. За кустами, образовавшими собой живую изгородь, обнаружилось поваленное дерево.

– Неймется? От безделья прискакала? Колесо утром проколол, а обнаружил на полдороге, пришлось в шиномонтаж заезжать. На работу к одиннадцати добрался, а у меня в десять встреча назначена была, – Семеныч достал пачку сигарет, вытащил из нее сигарету и зажигалку.

«Я люблю тебя!» – Катенок посмотрела прямо в глаза Семеныча. Это надо говорить, глядя в глаза.

– Что? – смешавшись, взглянул на нее Семеныч. Подумав, что ослышался, продолжил: – Два совещания сегодня, первый раз покурить вы…

Катенок блуждала в плену собственных мыслей. Не слушая Семеныча, она лихорадочно отматывала время назад.

«Прокол шины. Остановка автомобиля. А зачем? Надо посмотреть дальше. Да вот оно: через две улицы едет ремонтная машина, большая и тяжелая. Водителю плохо, он не управляет техникой. Проезжая по инерции маленький перекресток, машина упирается в бетонную стену и останавливается, сплющивая кабину. Да, если бы Семеныч вынужденно не припарковался из-за прокола, то он выехал бы с прилежащей дороги, и эта оранжевая махина протаранила бы его автомобиль, смяв между собой и бетонной стеной, – Катенка прошиб пот. – Глупый ты, Семеныч! Ты недоволен опозданием на работу, что немного подвел людей, и не знаешь, как опоздал на собственное несчастье. Как это важно бывает – не попасть туда, куда не следует. Наверное, они делают там и хорошие дела. Позаботились о моем человеке? Или хотели предупредить меня таким образом? А может быть, это просто совпадение?».

Семеныч, потушив окурок, поднялся.

– Домой пойдешь или тут покрутишься?

«Не знаю еще», – понимая, что для сегодняшнего дня событий уже приключилось достаточно, Катенок, не торопясь, стала удаляться.

* * *

Сегодня оба изрядно утомились: у Семеныча – напряженный, неожиданно затянувшийся до позднего вечера, рабочий день, у Катенка – такой же хаос в голове. Ей необходимо было что-то решить или предпринять после утреннего «сигнала».

Устало встретились возле подъезда и пошли домой. Молча поужинали и нашли место на диване. Друг возле друга.

Семеныч задумчиво водил пальцем по айпаду, вяло читая, что попадалось на интернет-страницах. Катенок положила голову на его левую ладонь, а лапами упиралась в Семеныча, периодически выпрямляя их и мягко толкая его в бедро.

«Так хорошо и уютно. Со многими ли мы испытываем такое? – Катенок, забывшись, выпустила от удовольствия коготки. Семеныч чуть сдвинул брови. – С каждым ли мы можем чувствовать себя так комфортно? А отчего это зависит? От многих причин. От близости людей. От их чуткости. От личного пространства, которое не должно мешать другому, и не ограничивать само себя. От любви, от дружбы, от понимания. От любви. Точно, людям не хватает любви. Свободной, сильной и независимой. К живому и неживому. К явлению или существу. Ага, и где ее взять? Кажется, я знаю…»

Семеныч резко выдернул ладонь. Катенок, опомнившись, тут же спрятала когти и виновато переместилась опять на его опустившуюся руку.

«Сколько всяких слов и определений, нужных и не очень, а все сводится к двум – хорошо и плохо. Да, Семеныч? – рассеянно вертелись мысли Катенка. Она вновь уткнулась в ладонь Семеныча. Он шевелил пальцами, гладя ее лоб. Катенок замерла от наслаждения. Ей не хотелось больше двигаться. – Это мы можем не двигаться. А время не может. Оно тянется, ползет, идет, бежит, летит. Замедляется в горе, убыстряется в счастье».