День освобождения Африки

Марина Крук

Мужчина выглянул в окно и обалдел. За свои сорок с хвостиком такого он еще не видел.

Во дворе его небольшого частного дома расположились две большие рыжие белки. Одна, развалившись на крылечке, попивала прямо из горла литрушечку водки, а вторая выводила на заборе: «С Днем рождения, Вася!», макая свой хвост в банку с краской.

– Все, допился, – подумал Вася.

Первая белка мигнула ему правым глазом и жестом протянула бутылку, приглашая присоединиться.

– Нееее, – испуганно замотал головой мужик. – Черт знает что.

– Знает, знает. В курсе, – деловито ответила белка. – Он нас и прислал.

И они вдвоем зашлись диким хохотом. Вторая даже бросила писать восклицательный знак и затряслась в истерике. Краска с хвоста густо украсила подзаборный бурьян в белый цвет.

– Так Вася, спокойно, – прошептал себе под нос мужик и сполз на пол. – У меня белая горячка. Надо вызвать скорую.

Белка с бутылкой подскочила к окну и заорала:

– Рыжаааяяя! Рыжая горячка! «Белочка» по-вашему.

А потом, повернувшись к той, что с краской, добавила:

– Похоже, он еще и дальтоник.

Вторая, дорисовав поздравление, подскочила тоже к окну и стала объяснять:

– Белая горячка – это уже трындец полный. А нас Сам прислал познакомиться с тобой. Выпить на брудершафт и поздравить тебя с днем рождения. Ты знаешь, мы – классные белочки. Можем тусить, месить и куролесить. Нас никто не зовет. Обычно мы приходим сами. Помочь. Работа у нас такая. Помогать! А до белой горячки еще три дня лесом и два дня полем. Так что, Васек, не бери дурного в голову! Все ок!

Из вышеизложенного Вася догадался, что все не так уж плохо, и стал включать извилины. Да, он вчера где-то был и что-то пил. Осталось вспомнить, с кем.

– Так, так, – осенило вдруг его, – мой день рождения в декабре, а сейчас июнь. Мне это снится. Надо умыться и выпить рассольчику.

Он уже собирался встать, как белки подскочили и замахали хвостиками.

– Какой рассольчик? Фу, гадость редкая. На, хлебани нашей! Высший химический сорт! В соседнем генделике стащили. Сразу в сознание придешь.

И налили горючую жидкость в валявшуюся под ногами грязную чашку.

Вася хлебнул. Языки пламени обожгли горло, и сознание стало успокаиваться. Вспомнился друг Пашка, который вчера пригласил его встретить День освобождения Африки. Пашке придумать повод, как два пальца об асфальт. Заглянул в календарь – и на те, выкуси без закуси. Да уж, докатился. Бухаю с белочками. Надо завязывать.

– Васек, да ты че? – заволновались белки. – Не переживай! Давай лучше споем!

И затянули:

– Степь, да степь кругом…

Сказка на новый лад

Алина Венгловская

В готическом квартале старого города Золушка искала себе платье. Фея не пришла, и нужно выкручиваться самой. Бал-то ведь назначен. И принц там будет. А Золушка совсем обносилась, и туфельки деревянные до дыр истоптались.

Город походил на старый огромный шкаф, а улицы в нем были длинные и узкие, как щели. В этих улочках скрывались магазины со всякой всячиной, от шпилек до марихуаны, в нем были и платья, и шляпки, и хрустальные туфельки. Улицы, каменные со всех трех сторон, текли как ручьи перед слегка робеющей Золушкой.

Смеркалось. В щели спустилась темнота, гуляющая по улочкам публика сильно изменилась. Стали попадаться странные, покрытые загадочными татуировками мужчины в причудливых шляпах и женщины с фиолетовым волосами.

– Девушка, не закрывайте! – окликнула Золушка симпатичную юную особу, запирающую двери своего магазина на старинный широкий засов.

В витрине блестели золотой изысканной вышивкой бальные платья. Девчушка оглянулась и оказалась вовсе не юной и совсем не симпатичной старушкой Бабой Ягой.

– Ну, здравствуй, Золушка! – сказала Баба Яга. – Что, самой пришлось искать себе обнову?

– Фея, это ты? – ужаснулась потрясенная Золушка. – Что с тобой случилось?

– Времена нынче тяжелые, кризис на дворе, надоело даром платья раздавать, открыла магазин.

– А я так ждала тебя, добрая фея! Или ты уже не добрая?

– Доброта нынче не в моде, на хлеб не намажешь.

– Ну ладно, покажи мне платья. Я, в общем-то, откладывала…

Золушка полезла в бюстгальтер за кровно заработанными.

– Зачем тебе платье-то, замуж хочется?

– Само собой.

– А что там хорошего, в том замужестве? Не так страшно туда не выйти, как выйти не за того.

– Ты чего, Баба-Фея, за кого мне выходить-то? Принц один в нашем королевстве, не ошибешься. Помоги лучше пуговки застегнуть.

Золушка уже крутилась перед зеркалом в фатиновом великолепии пудрового цвета.

– Мне еще чечевицу от гороха дома перебрать надо.

– Красотка! Все ок! Каретой обзавелась уже?

– Нет, не успела…

Баба-Фея достала из-за видавшей виды ширмы невероятный агрегат, напоминающий самовар без крышки.

– Ладно, по старой памяти доставка на дом за счет заведения.

– А как же так, дорогая крестная, ты же раньше из воздуха материализовывалась…

– Материализаторы заржавели. Теперь только так.

«Вот выйду замуж и сама стану феей», – подумала Золушка, забираясь в мудреную гравицапу.

И они полетели.

Кот Д'Азюр

Мия Тави

Антон недоуменно вертел в руках ключ. Обычный ключ, свой, родной. Но он почему-то не хотел поворачиваться в замке. Антон жил один, замок никто поменять не мог.

Перспектива ночевать на коврике перед собственной дверью не вдохновляла. Еще из угла таращилась зелеными глазами кошка, которая прошмыгнула с ним в подъезд. Антон пожалел животину, на улице мороз, не май месяц. И даже не март. Февраль, бррр… Это тоже не обнадеживало.

Кошка подошла ближе. Антон подмигнул животине и сказал:

– Ну что, кошка, будем спать на коврике?

Кошка помотала головой и ответила:

– Я бы не хотел. Но если ты предпочитаешь…

– Кошка, ты что, с дуба рухнула, предпочитаешь? – обалдело пробормотал Антон, пряча ключ и одновременно пытаясь подсчитать, сколько пива сегодня выпил. Получалось не очень много.

– Почему рухнул? Просто спрыгнул. И я не кошка, а Кот, – подумав, скромно добавил. – Ученый.

На его шее явственно проступала золотая цепь.

– Кот ученый… – пробормотал Антон, – Что за чертовщина.

– Посмотри на номер квартиры, – подсказал общительный Кот. Ученый, как выяснилось.

Антон поднял глаза и похолодел. Номер квартиры был не его. И как это понимать?

– Кот… эээ… Ученый…

– Можно просто Кот, – доброжелательно заметил Кот.

– Кот… я уже не спрашиваю… Хотя спрошу, раз пошла такая чертовщина. Где я? И почему ты разговариваешь? Мне что-то в пиво подмешали?

– Нет, расслабься, – улыбнулся Кот. – Пиво нормальное было. Помнишь, что ты сказал у входа в подъезд?

Антон нахмурился, вспоминая…

– Ну и мороз? Нет? Что я сказал?

– Ты сказал: «Чтоб я так жил».

– И?

– Что и?

– И что? Я часто это говорю, присказка дурацкая.

– А что при этом думал?

– Что?

– Ты думал про Ниццу, что там сейчас тепло.

– Я что, в Ницце?

– Нет.

– Но где?

– Ты сказал это, переступая через порог. Так?

– Наверное.

– И я как раз проскочил. Спас тебя, если что.

– От чего?

– Как ты не понимаешь. Пятница, тринадцатое. Полнолуние.

– И?

– Вот балбес. Мысли, неправильно озвученные на пороге могут забросить неизвестно куда. Я тебя спас, но сделал все, что мог. На твоем месте я бы поинтересовался, что делать дальше.

– Что? – послушно поинтересовался Антон.

– Зависит от того, чего ты хочешь. На самом деле.

– И чего?

– Ну ты, блин, даешь. Ты хочешь остаться в этой реальности, совершенно тебе не знакомой?

– Нет, – помотал головой Антон. – А что, отсюда можно вернуться?

– Вернуться можно хоть откуда. И хоть куда. Это намек.

Антон неожиданно для себя поверил во всю эту чертовщину. Посмотрел в зеленые кошачьи глаза и сказал:

– А давай, правда, в Ниццу. Сто лет там не был.

– Ты серьезно?

– Шутишь? Нет, конечно. Но если ты проваливаешься в чудо, надо этим пользоваться. Сможешь, Кот Ученый?

– А то! Запросто.

Кошачьи глаза вспыхнули, Антон зажмурился. Когда открыл глаза, в них било солнце. Февральское солнце Ниццы. Огромное желтое дерево цветущей мимозы…

Антон расхохотался, выбросил ненужный уже ключ и направился, насвистывая, в сторону Старого Порта.

Всё хорошо в меру

Ирина Соловых

Жила-была на свете замечательная молодая женщина.

Её очень любили и её родители, и родители мужа, а дедушки и бабушки с обеих сторон в ней просто души не чаяли. Соседи в пример ставили своим дочерям—подросткам. Друзья—подружки ею просто восхищались.

В квартире у неё царил полный порядок – всё красиво обставлено, сияло чистотой и свежестью. Постельное бельё хрустящее, полотенца всегда чистые и выглаженные. Вкусно пахло.

Кроме её мужа, жил там и большой рыжий кот, толстый и равнодушный. Гулять на улицу никогда не ходил и совершенно не протестовал, когда его два раза в неделю купали. Шерсть от него нигде не встречалась.

Ещё в таком чудесном доме не водились ни мухи, ни комары и тем более шкодливые домовые.

Замечательная наша хозяюшка в домовых не верила, хотя бабушка когда-то рассказывала про одного, что жил в их стареньком доме. Он шкодливый был в меру и очень разговорчивый.

У всякой такой нечисти не было никаких шансов поселиться здесь. Им не найти даже маленькой щёлочки, которую бы каждый день не чистили и не мыли.

Где уж тут закрепиться, с толком и чувством обосноваться? Как-то неуютно получается.

В квартире было всё, что нужно для счастливой жизни. Единственно, чего не было – зеркал.

Большое бабушкино зеркало в бронзовой оправе осталось на старой квартире – трещинка некрасивая на нём появилась. А новое так и не купили. Как-то не нужны были зеркала.

В ванной комнате кафельная плитка всегда натёрта до блеска – муж замечательной женщины мог в неё смотреться, когда брился.

Женщина работала дома. Составляла аккуратные отчеты для одной частной фирмы, вела бухгалтерию. У неё не было никогда ни одной ошибки в документах. Платили ей хорошо.

В один декабрьский сумрачный день всё изменилось.

Во входную дверь настойчиво позвонили. Хозяюшка была занята уборкой и не смогла быстро открыть. Раз в две недели она мыла потолок на кухне со специальным мыльным раствором, секрет которого никому не выдавала. Вытерла руки, слезла со стремянки и побежала открывать дверь. Никого не было. Перед дверью, прислоненный к косяку стоял огромный плоский картонный ящик. Затащила она его в прихожую, пыль обмела. Ручку входной двери обтёрла. Коврик перед дверью влажной тряпочкой почистила и побежала дальше наводить чистоту.

Вечером её муж не торопился возвращаться с работы. Заехал в магазин, купил продукты по списку. Печальные мысли бродили в его голове и не складывались в понимание Новогодних праздников, которые уже наступали…

– Опять к нам никто не придёт. Все друзья боятся намусорить и нашуметь у нас в квартире. Музей какой-то, – он опустил голову и посмотрел на свои наглаженные шнурки на ботинках. – Ну, прямо, совсем чересчур.

В подъезде вкусно пахло запеченной в духовке курочкой. Он знал, что так пахнет только из их квартиры.

– Ну, ничего, другие хуже живут, даром, что веселее. Зато она у меня такая замечательная хозяюшка, – подумал он.

Поднимаясь по лестнице, неловко споткнулся, уронил пакеты, испачкал руки. Неловко потыкал локтем в звонок.

Открылась дверь. Его обдало лёгким запахом хлорки и очень соблазнительным – курицы с чесночком…

Муж поставил пакеты на пол. Стал искать, чем вытереть руки. Ботинки сами не расшнуруются. Жена хмуро отслеживала все хаотические движения его грязных рук.

«Слева шкаф без единого пятнышка – не обопрёшься, справа – картина с чахлыми розами, но математически выверенными правильными шипами, не сбить бы ненароком. Шагнуть некуда, притулиться не к чему», – с тоской подумал муж.

Тут его перемкнуло – сделал шаг и с остервенением стал вытирать руки о полы её замусоленного халата. Отфутболил ботинки на сверкающий паркет и ушёл в ванную. Хлопнул дверью. Розы свалились со стены.

Женщина обомлела, заплакала, сползла по стене и стукнулась локтем о коробку.

– Что это? Откуда? Ах, да! Дурацкая коробка! Кто прислал и зачем? За что мне это всё? Стараюсь для него, а он руки об меня вытер! – рыдала наша Замечательная Женщина, кромсая коробку.

Ошметки картона летели по всей прихожей, ей было уже всё равно.

– О! Зеркало! Изумительной чистоты и голубизны венецианское зеркало в бронзовой оправе с изысканными завитушками и с маленькой трещинкой в углу. Бабушкино! – ещё больше зарыдала она. – Ой, кто это в зеркале?

В нём отразилась потухшая женщина неопределённого возраста с волосами, висящими сосульками, в стоптанных тапках и замызганном халате.

– Кто это? Неужели я?

К зеркалу была прикреплена старая открытка с загнутыми углами.

На ней корявыми буквами было написано: «Завтра и никогда больше не убирай за варочной плитой. Переезжаю к вам жить. Хочу видеть красивой и счастливой маму вашего будущего малыша. У меня много сказок для него накопилось. Надо выговориться. Пока. Ваш душевный Домовой Прошка».

У них теперь всё отлично. Всё изменилось. Замечательная Женщина превратилась в Счастливую Женщину. Счастлив и её муж. И Прошка.

Идеальная семья. Весело, шумно. Пыль в углах уже попадается, но на это никто не обращает внимания. Завели ещё и кудлатого пса.

Сыну же надо кого-то за хвост таскать?!

Душевный Домовой Прошка

Ирина Соловых

Жил да был классический домовой Прошка.

Вольно жил, припеваючи.

Обязанности нёс исправно, заповедей не нарушал.

Заповеди у классических домовых строгие:

– воровать сладости и конфеты можно только из вазочки на столе;

– ходить по квартире только ночами;

– переставлять можно только посуду и детские игрушки.

Наступал Новый год.

Вся квартира сияла чистотой, повсюду горел свет. Огоньки гирлянды перебегали по всей ёлке. На кухне пахло особенно хорошо.

Стали съезжаться гости. Шум, гам. Безудержно лаял пёс. Подарки. Во все углы залетали пробки от шампанского, конфетти и искусственная пена из баллончиков. Везде лазали бесконечные дети. Потом все громко кричали «ура», звенели бокалами, громко поглощали еду. Начались танцы. Опять за стол. Опять танцы…

Короче, Прошка просидел всю ночь за варочной плитой в голодном одиночестве. Ему было обидно и скучно. И он нарушил первую заповедь – вылез из своего угла, залез на стол, отхлебнул водочки из графина, подтащил к себе вазочку с салатом оливье и стал праздновать.

За плиту всунулась собачья морда и молвила человечьим голосом: «Прошка, просили передать, что негоже нарушать заповеди Классического Домового, будешь наказан. Это первое предупреждение!»

Да не тут-то было! Весело стало Прошке. Выскочил он утречком первого на середину кухни и пустился в пляс. Голос у него прорезался, запел фальцетом:

«Фу-ты, ну-ты, Прошенька,

Праздничек вот праздную.

Людям спать я не даю,

Пусть меня порадуют!»

Поёт, вприсядку пошёл…

Проснулся ребёнок восьми месяцев от роду, вылез сам из кроватки, притопал на кухню и молвил взрослым голосом: «Опомнись, Прошка! Вторую заповедь нарушил. Кара неминуема».