Будильник

 
Я не чаю в тебе, я не кофе души,
ни с какой из подруг не сличаю.
Чрезвычайные розы на окнах свежи
несмотря, что морозм не крепчает.
 
 
Догадайся, в каком механизме хитро
щиплют время голодные стрелки?
Расползлась корневая система метро
и свисает лапшой из тарелки.
 
 
Только выйти из дома окажется влом,
потому что ты очень красива.
Я – как скомканный воздух дрожу над костром,
ты – Европа из тёплого пива.
 
 
Мы зарежем будильник за слово «люблю»,
неразлучные хмели-сунели,
потому что сумели проспать во хмелю
оглушительный грохот капели.
 

Утро графомана

 
Будильник без пяти минут: проснётся дом, почешет спину,
и пальцы улиц разомнут зелёный воздух пластилина.
Цветущих веток и лучей пучки затянуты простором,
а ты большой, такой ничей, и пепельница с физраствором.
 
 
Брось в мусор бромгексин хеми. Чтоб ветчину и помидоры,
у холодильника сними защиту от ночного жора.
Довольный, как попавший в шорт, откроешь пастбище
                                                                                  планшета,
заметь, давно никто не жжёт в почтовых ящиках газеты.
 
 
Посмотришь письма – получил опять наследство в интернете,
от адвокатов и дрочил одна лишь форточка на свете —
там, отражаясь в утюге, напротив солнечного звона
в мужской рубашке не тебе сигналит девушка с балкона.
 

Всё отлэ

 
Картонные разбухшие слова,
как их не разминай – не лягут гладко…
Натянута, но в колышках слаба
оранжевая польская палатка.
 
 
Откуда шар комарьего нытья?
Ведь я откинул полог на минутку:
газетная будёновка – в статьях,
и небо – в васильках и незабудках.
 
 
Плетёт учёный кандидат паук
над нами воздух в капельках сосновый.
Расшатывает зубы каждый звук
соединяя флексии с основой…
 
 
Любимая, вся мудрость – в шашлыке,
а счастье пахнет ландышем и водкой,
когда невмоготу – щекой к щеке,
и от щетины след на подбородке.
 
 
Ещё недолго солнцу и луне
сползать и подниматься по лекалу.
Поэтому не думай обо мне,
ошпарив губы утренним «покао».
 

Клара ветров

 
Воздушный змей, рождённый ползать,
поднялся и упал в цене —
он, исключительно для пользы,
порезал ниткой пальцы мне —
бумага на фанерных спицах,
прожжённый формалином бинт —
собрался драпать за границу,
и будет из рогатки сбит!
В надрывах и узлах оснастка —
охота на стрижей внахлёст.
Его закат вгоняет в краску,
и ветер дёргает за хвост
за то, что Карл украл у крали,
и всё неймётся мне, вралю!
Вдруг, слово за слово, искра и —
копчёный окорок в раю —
под ним струя светлей лазури,
над ним луч солнца золотой,
ансамбль ангелов «Мзиури»,
и зад попутчицы литой!
 

Sony в летнюю ночь

 
На подстаканник стрекоза присела.
А ты, май лав, её спугнуть горазда —
напоминает точку от прицела
присохшая к щеке зубная паста.
 
 
Киношный ливень Франсуа Озона
не впитывает молний стекловата.
Варенье из малинового звона
засахарилось в блюдечке заката.
 
 
Мы разложили овощи картинно —
займёмся истребленьем пищи, или
вперегонки на горном серпантине
обнимемся, как два автомобиля.
 
 
Стучит в окно рассерженная ветка,
у наволочки привкус клофелина
Опять самец подкрался незаметно:
ему и невдомёк, что ты невинна.
 

И Юля

 
Катает комара в зобу под лопухом лягушка голая,
у одуванчика в саду все стрелы – опереньем в голову.
Из царства жестяных кастрюль и чашек, не хлебавших солоно,
отправился к реке июль в лаптях расклёванных подсолнухов,
с утра стрекозами мелькал, до солнца доставал проказами —
ладошкой зачерпнул малька и побежал домой показывать.
Попавший ветру под замес, люцерной окружён и донником
напоминает дальний лес зелёный лук на подоконнике:
повисли ели, как пальто, на фоне неба разогретого.
И девушка не знает, что ты долго куришь после этого,
не меньше любишь ни раза, тем паче столько света пролито,
а улыбаешься в глаза, бубнишь стихи и гладишь кролика:
всего хлопот – достать деньжат, жить, сторонясь вранья
                                                                                  и падали,
и гордо голову держать, чтоб волосы на лоб не падали.
 

29-е февраля

 
Приложишь доллар к мутному окну —
протаять в полнолуние не светит.
Припомнишь тех, кто эту вот весну
с тобой, привстав на цыпочки, не встретит.
 
 
Сам разменял Вселенную уже —
ешь аспирин, бухаешь по науке,
и от запавшей клавиши в душе
сбегают обезжиренные звуки.
 
 
Судьба, которых не уберегла,
добра ко мне и мать её Тереза.
Вот полночь нападёт из-за угла
и проведёт звездой, как стеклорезом.
 
 
Украдшему своё даётся шанс
остаться здесь, обобранным до нитки.
На ужин спиритический сеанс —
остывшая спираль электроплитки.
 
 
Любимая, с тобой семь бед в обед,
тем паче – отказали от фуршета,
меня не проведёшь, как Интернет,
и не получишь яблоком за это.
 

Разлука

 
Я опять обезвожен и бытом измотан,
согласился почти на медаль.
В миндале твоих глаз не найти горизонта —
зелена и бездонна миндаль.
 
 
Почему этой прорве чужой угождаем?
Разведённый разлукою спирт
мы давно закусили грибными дождями,
и в снегу огуречном не спим.
 
 
Потянись же навстречу разбуженной кошкой:
видишь – веет из печки золу.
и не делай обиженно пальцы картошкой
босиком на холодном полу.
 

Я иду гулять!

Память

 
Олимпийской деревни броня —
прёт комбайн. А на ферме легко
молоко попадает в меня,
если я не попал в молоко.
 
 
Зреет в воздухе неги нуга —
собирай и, в амбар, под засов.
Тянут время пустые стога —
половинки песочных часов.
 
 
Думал, в сердце всё это несу:
запах мяты и стрекот сверчков.
Верил, что зарубил на носу,
вышло – след от оправы очков.
 

Я иду гулять!

 
На улицу без шапки, с голой шеей,
калоши натянул и – был таков,
пока кипит и булькает в траншеях
малиновый кисель из облаков.
 
 
Собачий снег дымится моветонно,
разгуливает ноздри сквозняка
весёлый запах мокрого картона
и выхлопной трубы грузовика.
 
 
Вступаются грачи за честь мундира,
в подвале кошка с кем-то не в ладах,
берёза варикозной картой мира
качается на ржавых проводах,
 
 
её включат в апрельские заботы,
где почки ждут, выплёвывая клей,
когда меридианы и широты
остатки стужи выжмут из ветвей.
 

Намаз на хлеб

 
Мама, что там у нас на Тибет?
Возникает, дежурный как «здрасьте»,
вымыть руки бесплатный совет,
а в тарелке дымится борщастье.
 
 
Всё, что пахло укропом с утра
и ботвой помидорной немножко,
ждёт летальный исход – кожура
угодившая в штопор с картошки.
 
 
Рибле-крабле, опять – ни рубля:
настоящее тянет резину.
Заготовим корма корабля
и укатимся с палубы в зиму.
 
 
Окончательно сядем на мель,
открывая невольничий рынок:
Наступает за мартом форель
и сосульки летающих рыбок.
 
 
А пока, в непролазной ночи,
не болит и живётся, как проще.
Муэдзин с минарета кричит,
словно пробует бриться наощупь.
 

Дизель

 
Тучи ёрзают чёрными клочьями,
будто жгут поролон за бугром,
а у молнии хруст в позвоночнике —
долгожданный тройной перелом.
 
 
И не выбросить грома из песенки
вдоль оврага, где вербы хлестки.
Это утром – тычинки и пестики,
ближе к вечеру – сплошь лепестки.
 
 
Сколько в поле несжатого воздуха,
от ромашек слезится земля.
Как бренчите вы шайбочкой с гвоздиком,
дизеля вы мои, дизеля!
 
 
Беспокойные ночи колхозные
под селёдочку вспомнить пора,
как по звёздам катались и ползали —
нашу юность трясли трактора,
 
 
слава Богу, вконец не затрахали.
Злое племя оглохших тетерь
с кем поделится давними страхами
кто его пожалеет теперь?
 

Друзьям

 
И эту муку скоро перемелешь,
а не помрёшь – останешься помреж.
В авоську бросишь полбуханки зрелищ —
орловский всё равно, как ни нарежь.
 
 
Детей своих за шалости не тюкай,
хоть самого не чешут за ушком.
Однажды, подпоясавшись гадюкой,
потопаешь за солнышком пешком.
 
 
Товарищи, с утра, по магазинам,
не продирая глаз, из дома – шасть,
сбегают, словно раки из корзины,
клешнёй за печень гулкую держась.
 
 
У каждого есть повод подлечиться —
на кухне приготовлены давно
зелёный лук, селёдка и горчица,
а за окном прокисшее вино.
 
 
Грядущее с портрета смотрит косо,
но только настоящий патриот
закусит, огорчённо шмыгнет носом
и тут же слёзы радости утрёт.
 
 
Нас курица выклёвывает вроде.
Дружны, как рифмы, вбитые в стишок,
прощаемся, но долго не уходим
и понимаем всё, на посошок.
 

Своё

 
Нос ботинка из чёртовой кожи
чертит круг над пустой головой —
это я, будто ангел, на лонже
пролетаю в глуши цирковой,
 
 
невесом в облаках из попкорна.
Но сегодня, программкой шурша,
сам сижу, испугавшись притворно,
а под купол взлетает душа.
 
 
Бьёт прожектор, как шприц под лопатку,
воют волки оркестру назло.
Если ты в этой жизни подсадка,
кто оценит твоё ремесло?
 
 
Понимаешь, пронырлив, как стронций,
совольерник беззубых зверей —
недостаточно здешнего солнца
для зарядки твоих батарей.
 
 
Жизнь тряхнёт и поставит на место
наблюдателем из-за кулис,
где ковёрный, впадающий в детство,
умирает от смеха на бис!
 

Пацаны

 
Засушенный Левиафан насущный
сгодится нам под пиво или водку.
Оставь надежды – всяк сюда идущий,
пересчитавший прутиком решётку.
 
 
На переезде пёс кусает воздух,
как самовар, захлёбываясь паром,
вокруг сплошные тернии, а звёзды
задушены коньячным перегаром.
 
 
Лопату прострелив из самопала,
зайдёшь в кино, а там сплошные «Даки».
И время пролетает, как попало,
на вырезанных лыжах из бумаги.
 
 
Мы этот мир прощупали с изнанки,
в центральный парк протискиваясь боком,
где наполняют жестяные банки
берёзы свежевырубленным соком.
 
 
В пятнадцать вёсен сладко сердцу ёкать,
воздушный поцелуй, как чай из блюдца.
Мы выросли без страха и упрёка,
и в этом смысле некуда прогнуться.
 

Новинка

 
Суть концепта: быт налажен – напрягаемся вдвойне.
Толька, Петька, братцы, как же – где же «истина в вине»?
Наша улица – из пыли и скворечников мирок,
как любил её, навылет, вороватый ветерок.
Вмажешь и – бегом за парту, сквозь дворовый переплёт,
где пощёчины асфальту клён опавший раздаёт.
Где ты, гастроном «Новинка» – карамельки на развес.
Умерла мерлин-блондинка, кончился марк каберне-с.
На скамейке те же мухи, мхом убитая земля.
Некому горланить: шухер! И не надо, ву а ля.