Цитаты из книг автора «Алексей Макушинский»

А Елец не елейный, Елец не келейный — кособокий, зелёнозаборный, согбенный, побеждённый, прекрасный, забытый, блаженный, где тюрьма на горе и расстрельные стены, под которыми бьют и в чужих, и в ничейных, всё палят и палят и в своих, и в ничейных, из «Максимов» палят, да из ружей линейных, из винтовок в рябые, расстрельные стены, под прощальным закатом, вскрывающим вены. И куда же вы, души, куда же, куда же? Умирая в неволе от боли и жажды, умирая на воле от кривды и тяжбы —

без пощады бегущим по крышам, и клетям, по несчастным деревьям, вон тем и вот этим. Это я здесь иду, среди душ проходящих, за собой не зовущих, незрячих, не зрящих, среди страхов и криков, как в рощах и чащах… Всё же счастье поёт среди пыльных развалин, что не сжёг печенег и татарин оставил, богдыхан не заметил за выделкой стали — потому что я здесь, потому что печален, потому что смотрю в эти грозные дали, из которых я сам, где меня не поймали.

Елец За рекой начинается дикое поле, где несметные призраки бродят на воле, то ли половцев тьмущие полчища, то ли окаянные души, что бродят на воле. За рекой начинается дикое, дивное поле. И не выдержать городу натиска — этим деревянным, несчастным домишкам и клетям, что охвачены ветром, как воплем и веком, неизменным, степным и горячечным ветром,

Ветки Тени веток на стене огромной церкви, где-то в Мюнхене, колеблемые ветром. Очень холодно, разорванное небо светится над крышами, не слышно ничего, лишь звук шагов, моих же. Я бы счастлив был, когда бы верил в Бога так, как верят эти ветки…

Ветки Тени веток на стене огромной церкви, где-то в Мюнхене, колеблемые ветром. Очень холодно, разорванное небо светится над крышами, не слышно ничего, лишь звук шагов, моих же. Я бы счастлив был, когда бы верил в Бога так, как верят эти ветки…

Будет небо, будет нега, будет воздух и простор, с полузвука, без разбега самый главный разговор… Из каких небесных ризниц выходя на светлый двор, будут все мгновенья жизни на тебя смотреть в упор. Всё, что мы любили прежде, будет снова, навсегда. Неизбывнее надежды эта серая вода. 27 июля 2007.

Ходят люди, ходят тени, ходят призраки и сны, убиенных поколений ходят гордые сыны. Славной вохрою бессменной восседают валуны. Куполов сияет злато, облаков горит рядно. Будет музыкой когда-то всё вокруг озарено. Будет словом всё раскрыто — в дивных отблесках окно — будет золотом расшито чистой жизни полотно.

«Где-то север, где-то Оять…» Где-то север, где-то Оять, где-то Ладога, и Свирь. Чтобы сердце успокоить — синеглавый монастырь. Там я ехал, там ты едешь, там, всё дальше, без меня, там, где белые медведи под уздцы берут коня. Там текут живые реки, льдам и снам обречены. Там с кайлом ходили зеки, дети ласковой страны.

скобки, с тевтонской яростью перелетая из прошлого в будущее. Река оробев протекает сквозь его отраженье, тихонько всплескивая руками своих русалок. Он слишком огромен для этого мира. Сей горний гул говорит не о прощенье и не о любви. Валькирии мчатся и Перуны проносятся над нашими оглушенными головами, над ни в чём не повинными вербами с их голубыми и белыми кошачьими лапками на воскресном, влажном, весеннем ветру.

Мост Его нет, когда мы летим по нему, он вдруг становится, когда съехав с автострады, мы под ним выходим из машины. Его быки глядятся в воду, склонив небо над нею. Здесь, где римляне плыли на узких своих галерах, мир превращая в город, где монахи варили пиво и верили в Аристотеля, где купцы из Киева торговали мехами, рабами — здесь холмы и долину берёт он в свои бетонные