Цитаты из книг автора «Алексей Макушинский»

Меня называют философом свободы, – пишет он в „Самопознании

коммунизм – своего рода псевдорелигия, эрзац-религия, потому и борющаяся так яростно со всеми другими религиями, что видит в них конкуренток

Это абсурдно, но мне не хватает неверуюших. Это абсурдно, но я испытываю больше сострадания, даже понимания, по отношению к неверующему, со всеми его пороками, но также с той крошечной божественной искоркой, которая, быть может, в нем сохраняется, чем по отношению к душам, совсем близким к Богу». Она еще тоскует, иными словами, по живым, открытым, страдающим и сомневающимся людям, людям, не знающим истины, не загнавшим себя в гроб цельного мировоззрения, которое дает якобы ответы на все вопросы, не замуровавшим себя в стенах своей веры, своих несомненностей. Еще она борется;

Потребность в вере, в каком-нибудь безусловном „да” или „нет” есть потребность слабости. Человек веры – человек зависимый, такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. „Верующий” принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал. Его инстинкт чтит выше всего мораль самоотвержения; все склоняет его к ней: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. Всякого рода вера сама есть выражение самоотвержения, самоотчуждения

Приятно проповедовать любовь, опираясь на солдатские штыки и казачьи нагайки.

Миф потому всегда возвращается, что только он и может дать человечеству этот всеразрешающий, всепобеждающий Смысл, а значит, избавить его от ненавистной ему, человечеству, необходимости создавать свои собственные смыслы, собственными слабыми силами.

Чем неопределеннее предмет веры, тем она менее осознанна – и тем проще для современного скептического человека. Сказать себе самому, что ты веришь в черта с рожками или в бога на облаке, в непорочное зачатие и воскресение из мертвых, значит плюнуть в лицо своему же разуму (к чему, собственно, христиане испокон веков призывают… тут же, впрочем, вновь принимаясь примирять эту веру с этим же разумом, тем самым возводя абсурд во вторую степень, в сотую степень). Зато совсем несложно верить во «что-то», в «парность событий», в неожиданные намеки, в «проколы», как выражался один мой (умнейший, кстати) приятель, в чудесные совпадения. Такая вера ни смелости, ни усилий не требует

Мы очень хотим, чтобы мир разговаривал с нами, пускай на языке примет, знаков и символов, чтобы вселенная не молчала. Но мир молчит, и вселенная тоже молчит. Молчание мира – его основное, едва ли не самое важное свойство.

В туристической кутерьме мы отвоевываем куски и фрагменты своего собственного мира, своей собственной тишины.

Этой, если угодно, экзистенциальной открытости соответствует столь драгоценная для меня открытость мысли, которую вижу я и у Бердяева, и (отчасти) у Шестова, и (например) у Камю (и которой совсем не вижу у Маритена, почему и читать его невозможно); ее (мысли) незавершенность и противоречивость, ее готовность принять свои противоречия, посмотреть им прямо в глаза, увидеть в них не какой-то досадный недостаток, а, наоборот, достоинство, среди прочего – достоинство честности