Бросая сердитый взгляд на воинов в балаклавах, Бретцель разблокировал смартфон и вывел на экран личный номер начальника УВМД по Пензенской области генерал-майора полиции Геннадия Геннадьевича Викторова.

– Алло, Гена… – начал было он, но внезапно переменился в лице. Из динамика раздался резкий прокурорский голос:

– Виталя, бл…, ты все-таки позвонил, да? Я так и знал! Че, помощи будешь просить, да? Хныкать станешь? Бабло предлагать? Знаешь, что – сверни своё бабло в трубочку и засунь себе же в жопу! На этот раз ты в конец охерел! Надо знать какие-то границы, Виталь! Мы с тобой о чем договаривались, вспомни? Ты соблюдаешь рамки, а я тебя если что прикрою. Но ты же обнаглел, Виталя, думаешь и на этот раз тебе все сойдёт с рук?

– Гена, я не врубаюсь, о чем базар… – пробубнил Бретцель.

– Начинается! В несознанку пошёл, да? Мне-то не плети! – кричал генерал-майор. – Рекомендую пойти на сделку со следствием, Виталь. Очень рекомендую, потому, что МВД теперь с тебя живым не слезет! Лучше по-хорошому дай признательные и только тогда может быть мне удастся чем-то помочь. Но, сам понимаешь, ты такое натворил, что даже я…

– Да че я сделал-то? Ты скажи, Ген, по-русски – че на меня вешают?

– Тебе все Анвар расскажет. А потом ты все расскажешь ему. И это не просьба, Валер, это совет. Потому, что сейчас после твоей выходки у органов лопнуло терпение и тебя было решено прессовать до талова. Тебе разъяснить формулировку «прессовать до талова»? Сам виноват, Валер. Без обид.

На этом начальник УМВД Геннадий Геннадьевич Викторов отключил связь. Тамиргуляев аккуратно извлек баснословно дорогой айфон из пальцев Бретцеля, передал его одному из сотрудников в балаклаве и больше Виталий Максимович свой гаджет не видел.

– Слышал, чего тебе мудрый человек посоветовал? – спросил Тамиргуляев, заботливо поправляя одеяло. – Но, имей в виду, чтобы ты не ответил я все равно буду нежно ненавидеть тебя, свинья. А моя ненависть не поддается усмирению, ведь она закреплена клятвой на могиле моего родного брата! Итак, внимание – вопрос! – Анвар Тамиргуляев встретился с Виталей Бретцелем ледяным взглядом. Мускул дернулся на капитановом лице. – Где Дежнёв?

Чтобы сын случайно её не узнал, Евгения купила и нацепила на нос тёмные очки в не свойственном ей стиле. Убрала волосы и специально прикупила невзрачный прикид на базаре. В таком виде она уже почти целый час стояла на остановке «Перинатальной центр», что на улице Пушкина и пропускала весь общественный транспорт. Люди собирались на остановке, дожидались своей маршрутки, садились и уезжали, а Евгения Спасибова продолжала терпеливо стоять на своём посту и смотреть через дорогу на длинный девятиэтажный дом, расположенный вдоль улицы. На первом этаже размещались различные магазины и в том числе отделение Почты России. Вот туда-то и были повернуты тёмные стекла её немодных очков.

Шло время, Евгения Сергеевна ждала, на почту приходили и уходили люди, по улице Пушкина в обоих направлениях проносился автомобильный транспорт, шелестели на ветру каштаны. Время от времени женщина отходила от остановки и неторопливым шагом прогуливалась в ту сторону, откуда было виднее. Постояв прямо напротив отделения Почты России, она разворачивалась и возвращалась на остановку. В какой-то момент к ней обратился незнакомый молодой человек с мальчиком за руку и спросил, как пройти в детскую стоматологию. Евгения озлобленно огрызнулась, хотя детская стоматология располагалась в четырехэтажном доме прямо за её спиной. Мужчина поспешил отойти, а Евгения Сергеевна задумалась над своим поведением, очень сильно изменившимся за последнее время. Из кроткой и тихой женщины, часто неуверенной с принятиями решений она стала нервной, озлобленной и раздражительной. Слишком много проблем навалилось на её голову, а помочь не кому. Нет мужика, который бы все разрулил, оставив ей лишь наслаждаться расслабленной негой. «Когда же все это кончится? – вздыхала она. – Как бы я хотела вернуться на пять лет назад, когда со мной был Федя, а Ванька не доставлял таких проблем. Эх! Плохо быть одной, очень плохо. Не хочу!»

Но вот вдруг Евгения навострилась как ищейка, почуявшая добычу – со стороны улицы Ставского к почте приближались двое пареньков. Один – длинноволосый блондин в накинутой джинсовой ветровке с крупным флагом Швеции, вышитым шелковыми нитками, на плече болтается мешковатый рюкзачок. Второй – сосредоточенный шатен, одетый к заправленную в брюки белую рубашку. Егор Кошкин и её сын Ваня Спасибов. Оба вошли в дверь Почты России.

У Евгении заколотилось сердечко, она не отрывала взгляда от входа на почту, одной рукой придерживая сумочку, второй прижимая к груди, спрятанный под одеждой кулончик-слезинку. Сейчас главное не пропустить их, выходящих на улицу и молить Вирааила, что бы он не позволил Ване открыть полученную посылку внутри помещения. Только бы все случилось по её задумке, только бы не сорвалось… Где-то совсем рядом резко прозвучал автомобильный клаксон и женщина завизжала, обратив на себя внимание всех ожидающих на остановке людей. Да, нервы… нервы ни к черту! Евгения постаралась взять себя в руки. Спокойствие, только спокойствие! Эх, если бы только знать, что сейчас происходит за стенами почты. Если бы видеть. Евгения представляла, как её Ваня нетерпеливо выстаивает очередь (ей казалось, что там обязательно должны быть небольшие очереди), как протягивает извещение и паспорт, как хватает присланный из Москвы конверт. Возможно он, порываемый нетерпением, хочет достать письмо прямо внутри помещения. Только бы Егору удалось его отговорить… Только бы…

Вышли! Они вышли! Евгения судорожно вдохнула. Они вышли, её Ваня что-то объяснял Егору. В его руке был конверт. Егор стал что-то говорить Ивану, но тот отрицательно покачал головой и остановился.

Вот он, момент! Евгения уже набирала номер своего сына и прикладывала трубку к уху. На другой стороне улицы её сын что-то втолковывал длинноволосому другу, а тот предостерегающе взял Спасибова за рукав. Евгения держала трубку у уха… Гудков не было… Иван и Егор стояли в нескольких шагах от почты. Женщина опять набрала сына и вновь не было гудков… Иногда такое случается – ее телефон немного приглючивает и тормозит с посланием сигнала. «Только не сейчас! – мысленно рычала Евгения, держа трубку у уха и наблюдая за сыном. – Ну давай-же, проклятый телефон! Давай, не тупи!» Евгению пробрал озноб, телефон не посылал звонок, а на её глазах сын уже стал надрывать конверт. Он все-таки не вытерпел! Евгения в отчаянии затрясла телефоном как градусником и – о, слава Вирааилу – сигнал пошёл. Гудок. Гудок. Гудок.

На той сторону улицы Иван остановил движение рук с конвертом и нехотя полез в карман.

– Да, мама? – произнёс он, явно недовольный тем, что его отвлекают от важного дела.

– Сынок, ты идёшь на почту, да?

– Я уже вышел, мам.

– Вышел?

– Да. Я уже вышел из почты.

– А ты далеко ушёл, сынок?

– Э… Нет, не далеко. А что?

– Ой, сынок, забыла тебе сказать, чтобы ты купил открытку. Если ты недалеко ушёл, будь добр, вернись на почту.

– За открыткой?

– Она мне очень нужна. Купи, пожалуйста.

– Мам, зачем тебе открытка? Может тебе ещё и марку купить? И печать сургучную заодно?

– Это для подарка, сынок. Меня пригласили на день рождения, мне нужна открытка чтобы вложить деньги. Понимаешь?

– Ну мам, я тебе ее куплю в любом магазине…

– Сынок, ну пожалуйста. Я видела там такую с красными тюльпанами. Написано «Дорогой Подруге». Если такой не будет, возьми с собачкой. Там есть такая, на которой собачка держит зелёный шарик и написано… «Дорогой Подруге» или «Любимой Подружке».

Поворчав, Иван, все-таки, с неохотой, но подчинился. Евгения наблюдала как оторвавшись от своего надорванного конверта он стал обсуждать с Егором Кошкиным вопрос возврата на почту. В конце концов, Иван передал конверт на сохранение Егору, а сам, пересчитав наличку в кармане, поспешил обратно на почту, чтобы поскорее сделать то, о чем его попросили мать. Сама Евгения вытерла испарину со лба и перевела дух, продолжая неотрывно наблюдать через улицу за оставшимся одним Егором. А тот, как только Иван скрылся за почтовыми дверями немедленно достал из матерчатого рюкзачка точную копию того конверта, что на минуту передал ему Иван. Сам же надорванный конверт из Москвы он быстро спрятал в рюкзачке и застегнул замок-молнию. Потом спохватившись, Егор Кошкин надорвал копию конверта точно в том месте где был надорван оригинал. Только он успел это сделать, как из дверей Почты России появился Иван, держа в руке какую-то открытку, которую на ходу засовывал в задний карман брюк. Перекинувшись парой фраз с Егором, Иван взял надорванный конверт, и, не подозревая что держит в руках подделку, надорвал его до конца и достал несколько листов. Евгения во все глаза смотрела как её сын жадно вчитывается в поддельные строки, как расширяются его глаза и раскрывается рот, как он что-то говорит своему другу Егору и тычет в строки пальцем.

И радостно улыбается.

Весёлый, каким Евгения его уже давным-давно не видела, он повёл Егора в сторону, на ходу что-то объясняя, хлопая в ладоши и широко жестикулирую. Проявление эмоций было для её сына не характерно, и она не без напряжения наблюдала как пара юношей прошла мимо неё по другой стороне улицы и где-то в подсознании понимая, что её Ваня отныне не такой, каким был несколько минут назад. Мимо в компании Егора Кошкина прошагал малознакомый Евгении юноша. Она проводила его взглядом ещё не понимая радоваться ей вместе с сыном или лучше не стоит. Через пару минут, когда молодые люди исчезли из виду, у неё заиграл мобильник. Звонил Иван.

– Да, Ваня, – деревянным голосом ответила она все ещё смотря вслед ушедшим подросткам и долго слушала как непривычно радостный сын, называя её «мамочкой», докладывал, что получил-таки ответное письмо из столицы, где подтверждалось его родство с образцом крови на материи. Из письма следовало, что совпадение цепочки ДНК Ивана Спасибова с ДНК образца крови на материи соответствует 5-6%, что соответствует пятому поколению.

Иван даже прислал фото документа по «Ватсапу» и Евгения Спасибова увидела свою-же подделку, которую выполнила, взяв за образец реальный документ из московской лаборатории и попросив одну подругу расписаться в строчки заведующей лаборатории. Печати не было, но Евгения не ошиблась, когда посчитала, что Иван не обратит на это внимание. А вообще она сочинила полную белиберду, просто выдумывая текст по ходу написания. Она даже не знала, что конкретно пишут в таких случаях, у нее не было возможности и времени на качественный подход к делу, к тому же у нее всегда хромала фантазия и грамматика. Сейчас ей было ужасно стыдно.

– Мамочка! Мамочка! – радовался Иван в трубку как маленький мальчик и у женщины невольно екнуло сердце. Она не слышала такого Ваню уже много лет, пожалуй, с тех пор как он перешёл из садика в школу. Тогда были самые счастливые годы в их семье. Ах, как бы она хотела вернуть то время! Федя живой, жизнерадостный и половину суток проводивший в восстанавливаемой им базе отдыха, которая начинала приносить первые доходы, Ванька – маленький мальчуган в шортиках, непосредственный и наивный. Они втроём ходили в зоопарк, в океанариум, просто гуляли по центральным улицам и наслаждались присутствием друг друга. И им ничего больше было не надо, ни больших денег, ни хорошей машины, ни курортов. Во всяком случае Евгении. Для неё за счастье было смотреть как подрастает её сынок и как муж довольный приходил со стадиона, где победу одержала футбольная команда, за которую он болел. Он приезжал, быстро парковал свой «Ларгус», хватал её и сына и, не слушая никаких возражений, вел в мясной ресторан, где сам выбирал им блюда и кормил так, что им было трудно держаться на ногах. Сам же он пил ледяное пиво и улыбался во все тридцать два зуба. У Феди были от природы хорошие зубы и он не стеснялся выставлять их на показ.

А теперь она подсовывает родному любимому сыну низкокачественную подделку, она обманывает его как глупенького дурачка, а он, поверив, радуется. Он счастлив, получив долгожданную игрушку.

– Да, сынок, – ответила Евгения, глотая горький ком в горле

– Я хочу это отпраздновать! – попросил Иван и она, естественно не могла ему отказать. Переполненный радостью он попросил её собрать всех родственников и друзей и закатить вечеринку в «Красной Рябине». Никогда раньше Иван не просил ни о чем подобном, даже выпускной вечер с классом предложила праздновать сама Евгения, а не он.

– Конечно, сынок, – согласилась Евгения.

– Я купил тебе открытку.

– А?

– Ты просила открытку.

– Спасибо, сынок.

После того, как разговор окончился, Евгения написала по «Ватсапу» Егору Кошкину: «Конверт не открывай».

Потом села на скамеечку на остановке и заплакала. Да, она обманула сына, жестоко обманула, вселила в него веру, но это была ложь во спасение. Она не могла иначе. Она не позволила себе бездействовать и ждать, когда ответ из Москвы выстрелит её единственному сыну прямо в сердце. А теперь…

Она долго тихо плакала и думала.

Она спасла сына… Но что теперь дальше?

Вилы. Обыкновенные садовые вилы. Вон они, в числе прочего инвентаря стоят слева от входа. Хоть и было темно, но скудного лунного света из маленького квадратного оконца хватало, чтобы слегка подкрасить этот садовый инвентарь в мертвенно-серые тона. Лопаты, грабли, вилы, широкая снеговая лопата. Вилы… В отличии от другого инструментов, они стояли рукоятью вниз, опираясь черенком в земляной пол и их острые слегка изогнутые зубцы с угрожающим безмолвием напоминали о существовании такого понятия как боль.

Михаил Николаевич Дежнев медленно прикрыл глаза и постарался хоть ненадолго задремать, иногда у него это получалось. Он лежал на куче соломы у противоположной от входа в сарай стены, по одну руку от него стояло ведро с крышкой, по другую – на полу пустая алюминиевая миска с ложкой и пятилитровая бутылка с водой. Из-под крышки ведра веяло говном, это раздражало. Михаил Николаевич с тихим стоном поменял позу, укладываясь на соломе так, чтобы не ныли больные места. Цепи на его ногах звякнули в тишине, потревожив засуетившуюся мышь. Та, пометавшись, юркнула куда-то во мрак, но почти сразу безбоязненно вернулась к лежащему человеку, чтобы обнюхать его грязную одежду и лизнуть подсохшую кровь. Мужчина приоткрыл один глаз, понаблюдал за грызуном и безразлично отвернулся. У него уже не было сил бороться с обстоятельствами. Теперь ему приходилось бороться не за свободу, а против боли и неудобства. Все его тело было изранено и местами продолжало кровоточить, хоть он и постарался перевязать и обработать свои раны. Но из медикаментов ему бросили только перекись водорода и тряпки, хорошо, хоть чистые.

Следователь Дежнев тихо постанывал. Он делал это тихо, с некоторых пор чувство самосохранения не позволяло издавать ему громкие звуки. Да, он сдался. Он – крепкий мужик, отлично владеющий огнестрельным оружием и приемами самообороны, задерживающий и допрашивающий десятки опасных уголовников, включая и убийц, сам воевавший в Афганистане и убивший там четырёх моджахедов, – скис. Сдался, угрюмо свесив голову. Но, видит Бог, он делал все что мог – придя в чувства и обнаружив себя в этом сарае, он ревел и дергал цепи так, что надрывал сухожилия. Это оказалось бесперспективным. Цепи от кандалов на ногах уходили в стог сена и оказывались прикованными к двум ввернутым прямо в бревно стены болтам. Ни сломать оковы, ни вывернуть или выдернуть болты из стены не получилось, как он только не старался. Вероятно, концы болтов были затянуты гайками с внешней стороны стены, а это значит, что мужчина скорее оторвёт себе ноги, чем выдернет эти стальные штуковины.

Тогда мужчина стал кричать. Вот это возымело действие – распахнулась одна створка ворот и в сарай вошёл он. ОН. Увидев его, Михаил Николаевич Дежнев, бросился как медведь, забыв о цепях и сквернословя так, что самому было жутко. ОН остановился в метре от той границы, которую прикованный Дежнев не мог пересечь. Мужчина же безрезультатно бросался на него как бешеный пёс, горячий пот щипал глаза, а одежда рвалась по швам. Но на НЕГО это не производило никакого эффекта, он продолжал стоять напротив, бледный и сосредоточенный. Наконец ОН попросил Михаила Николаевича дать сказать ему несколько слов. В наступившей тишине, нарушаемой лишь хриплым дыханием рассвирепевшего мужчины, ОН попросил следователя оставить попытки вырваться, ибо это все равно не приведёт ни к чему хорошему, а, наоборот, превратит и так незавидное положение заключённого в настоящие мучения. ОН сказал, что был вынужден пойти на такой шаг, чтобы временно изолировать Михаила Николаевича Дежнева от работы, так как следователь стал заниматься кое-чем ни тем. Стал совать нос, куда ему не следовало бы, копаться в грязном бельё и представлять угрозу тому делу, которое ОН начал. Из-за следователя ЕГО план сорвется, а этого ОН допустить никак не мог. На вопрос Михаила Николаевича о каком плане ОН говорит, ОН только ухмыльнулся и не ответив, сказал, что не имеет привычке распростряняться о своих замыслах с кем-бы то ни было, и уж тем паче с представителями правоохранительных органов, пусть даже лишенных свободы. Это вынужденное заключение продлится от силы несколько дней, а потом, в зависимости от некоего «ответа из Москвы» ОН либо, увы, будет вынужден лишить Михаила Николаевича Дежнева жизни, либо, отпустит его на все четыре стороны. Только два варианта и Михаил Николаевич должен потерпеть несколько дней. Ещё ОН добавил, что во втором варианте развития событий, ЕМУ будет уже совершенно наплевать на то, побежит ли освобожденный Михаил Николаевич в своё управление, или самолично свернет ЕМУ шею, так как ОН не станет дожидаться ни того ни другого и лишит себя жизни ещё до того, как Михаил Николаевич поймет, что свободен.

То-есть, в конце концов один из них умрет.

А пока Михаилу Николаевичу Дежневу придётся терпеть и молиться. Если его Бог его услышит, то, может и поможет. После сказанного ОН приказал прикованному мужчине собрать разбросанное сено и успокоится.

Михаил Николаевич с новой силой принялся рвать цепи и орать на своего молодого врага, но ОН уже удалился за ворота, зато вскоре в сарай вошёл какой-то старичок. Старичок прикрикнул на заключённого, и не дождавшись подчинения, взял приставленные к стене вилы, подошёл к Дежневу и нанес удар. Острия неожиданно больно впились в тело, Михаил Николаевич дернулся и отпрянул. А старичок ещё несколько раз тыкнул вилами в мужчину, оставляя на нем колотые раны по всему телу – бокам, животе, рукам и ногам. Потом, когда Дежнев шипя и морщась от бессильной злобы и боли, прикрывался израненными руками и зажимал кровоточащие раны, старичок повторил приказ. Для пущей убедительности он поднял вилы с зубьев которых капала кровь. Михаил Николаевич собрал солому в кучу. Старик оставил вилы у входа, вышел и запер ворота, оставив Михаила Николаевича зажимать кровоточащие колотые ранки и всеми немыслимыми фразами проклинать как молодого, так и старого.