– А вот он за столом моим восседает. Снизошло на меня счастье великое и прислало оно в жилище убогое настоящего героя, способного сокрушить любую нечистую силу и спасти Москву от напасти змеиной.

Батюшка, словно молодой филин, завертел головой в поисках могучего богатыря, но ничего кроме убогого хозяина да черных стен не увидел.

– Где герой-то? – опять спросил старика монах и налил себе кружку шипящего меду. – Не видно чего-то его тут?

– Так ты это Ваня, – ткнул в грудь батюшки корявым пальцем хозяин. – Ты герой. Ты праведник. Ты настоящий человек. Ты змея погубишь.

– Не праведник я, – судорожно замахал руками Иван. – Грешник я великий.

– Какой же ты грешник, – махнул рукой старик. – Ты еще не знаешь, какие грешники бывают. Тебе бы в души других людей заглянуть, вот тогда бы ты понял, что праведнее тебя и никого на свете нет.

– Я грешник, – упрямо твердил свое монах. – Да разве меня праведником кто обзовет. За мои прегрешения назвать меня праведником только лицемер подлый сможет. Грешник я. Великий грешник.

– Нет, праведник ты! – яростно опровергал его мнение хозяин. – А если и нагрешил чуть-чуть, то сегодня все искупишь. Убьешь змея, спасешь людей и чист ты перед Богом. Согласен на битву великую ради спокойствия всеобщего выйти? Согласен, подвиг во имя народа нашего совершить?

– Согласен, – кивнул Батюшка. – Всё искуплю, ради спасения народа нашего. Говори скорее чего делать надо, старик!

Старик удовлетворенно кивнул головой, на лавке немного поерзал и достал из-под стола огромный кривой нож.

– Вот оружие тебе для святого дела. Иди, убей змея, пролей кровь нечистую, спаси народ наш.

– Как Георгий Победоносец пойду, – со слезами на глазах принял Иван из рук хозяина нож и поплелся на улицу.

Старик догнал его в сенях, помог укрыть нож на поясе под шубой и, взяв под руку, куда-то повел. У Батюшки в голове все смешалось: и небо синее, и солнце яркое, и безобразный лик старика на фоне белой стены. Всё смешалось, но одна мысль металась среди этого нагромождения видений хмельного рассудка.

– Надо поразить змея! – словно молот по наковальне стучали эти слова в голове монаха. – Избавить надо народ наш от нечисти поганой!

Он не знал, куда они шли, он только послушно передвигал ноги, ведомый крепкой рукой старика. Когда они укрылись за какими-то обгорелыми бревнами, Ивану опять захотелось говорить, но старик жестом остановил его и посадил на холодный камень. Сколько просидел батюшка на камне, ему было неведомо, он бы просидел еще, однако старик дернул его за плечо, рывком поставил на ноги и вытолкнул на желтую дорожку. Навстречу Ивану по этой дорожке быстро шагал человек в богатом кафтане. Батюшка пригляделся к нему и увидел под шапкой желто-зеленую змеиную кожу, а изо рта чудовища выскочил длинный раздвоенный язык. Язык становился все длиннее и длиннее, потом вдруг лег Ивану на плечо и, наверное, ужалил бы смертельным ядом, если бы монах не выхватил из-за пояса нож. И осталось ему только вонзить его, змею прямо в грудь, но тут что-то сильно ударило ему в плечо да потащило куда-то в сторону. Там в стороне упал Батюшка лицом в холодную грязь, повернулся на бок, подтянул коленки к животу и уснул крепким беспробудным сном.

Глава 8

Увидев нож в руке пьяного мужика, Дмитрий Иванович неведомо почему, вдруг смутился, руку отдернул и прикрыл от страха глаза.

– Ну, вот и отжил, – промелькнула, словно искра от костра в вечернем небе жуткая и неприятная мысль. – И поменять ничего не успел. Сейчас рассечет мне грудь острый кинжал и всё. А все-таки обидно от такой нелепой смерти будет. Что люди про меня скажут?

Однако не суждено было кинжалу в груди княжеской побывать, ухнуло что-то в темноте, крякнуло, и когда Дмитрий Иванович открыл глаза, перед ним стоял широко улыбающийся русоволосый парень, а мужик неподвижно валялся в грязной луже.

– Ты кто? – строго спросил парня князь.

– Василий я, – радостно отозвался парень. – А еще меня все Валуем на Москве прозывают. Как деда моего.

– Так ты ж что ж, Тимофея Валуя внук?

– Он самый.

– Молодец, спасибо тебе. Молодец. Дед твой молодец был, и ты молодец вырос. Ты, вот что, приходи завтра ко мне в терем, я тебя на службу к себе возьму. Мне вот такие молодцы нужны, а не те, которые спотыкаются на каждом шагу.

Князь хлопнул своего спасителя по плечу и тут неведомо откуда, словно стая воронья на павшую лошадь явился под княжеские очи народ. Все прибежали. Стольник Ваня с разбитым носом, дружинники из ближнего круга и даже Иван Родионович Квашня выскочил неизвестно откуда, тяжело отдуваясь и поминутно стирая со лба обильную испарину.

– Чего случилось батюшка? – вращая испуганными глазами, вопрошал боярин. – Неужто эта тварь на тебя покушалась? Вот дожили, ничего святого у людей не стало. Да где же это видано, чтобы на князя средь бела дня руку поднимали? Да как же мы дожили до такого? Вот сволочь!

– А чего с ним сделать-то теперь, – интересовался у всех подряд пьяненький дружинник Петруша Сорока. – Чего делать-то братцы с басурманином будем? Может на кол его или к двум березам привязать?

– Голову ему надо здесь же срубить, чтоб другим неповадно было, чтобы у всех на виду, – рубанул воздух рукой, выступивший в первый ряд Федор Симоновский. – Правильно я говорю Дмитрий Иванович? На плаху его сейчас же. Заразу в зародыше душить надо, иначе так она потом расползется, что и не остановить.

Князь сурово глянул на валявшегося в грязи мужика, и властно махнув рукой, дал команду к расправе. Несколько дружинников, на ходу вынимая мечи из ножен поспешили к неудачливому покусителю. Они подняли его из грязи и уложили качающуюся из стороны в сторону голову на дубовый пенек. Этот пенёк с некоторых пор постоянно лежал за передним крыльцом княжеского терема и нередко применялся по своему прямому назначению, ну а если точнее сказать, то на нем постоянно чего-то рубил и теперь вот решили срубить очередную бесшабашную голову. Желающих исполнить приказ князя было не мало, грех так не отличиться на виду у всей Москвы, да и князь, пожалуй, после такого отличия в долгу не останется. Здесь срубив голову, неплохо приподняться можно будет. Суетились дружинники, толкались у пня, отбивая у боевых товарищей право на исполнение княжеского приговора. Видя бестолковую толчею возле пня, Дмитрий Иванович решил сам назначить исполнителя своей воли. Он уже сузил круг в поисках счастливца до трех и тут к нему протиснулся боярин Волосатый, протянул в руку железную пластинку и зашептал на ухо.

– В шапке у него была штука эта. Узнаешь Дмитрий Иванович свой знак? Твой знак-то, помнишь, кому давал?

Князь удивленно посмотрел на отполированную пластинку и изумленно прошептал, но прошептал так, что стоявшие рядом с ним бояре этот шепот услышали ясно.

– Так точно, это же мой знак, который я Тутше дал, отправляя его после масляной недели в татарскую столицу и уж вторую неделю от него вести нет. Как мой знак у этого мужика очутился? А ну быстро узнать!

Волосатый метнулся к мужику, приготовленному к отсечению головы, и стал яростно хлестать его по щекам, старясь тем самым вырвать несчастного из крепких лап хмельного сна. Однако на этот раз, а впрочем, как чаще всего и бывает, сон пьяного удальца, оказался посильнее старательных человеческих ладоней. Голова осужденного некоторое время помоталась под крепкими пощечинами, что-то попыталась пробормотать, но потом опять впала в тяжелое забытьё.

– В яму его! – крикнул Дмитрий Иванович, поняв безуспешность стараний боярина. – Сейчас же в яму!

– Как в яму?! – выскочил из первых рядов толпы Федор Симоновский. – Неужто ты ему голову князь срубишь? Неужто жить его оставишь? Он же тебя чуть было жизни не лишил, а ты?

– Я сказал в яму, – рявкнул московский повелитель. – Да охрану к нему понадежней поставьте, а как очнется, так на дыбу сразу, и меня зовите. Сам про знак свой с твари этой спрошу.

Дмитрий Иванович круто развернулся и, не глядя ни на кого, широким шагом двинулся к своему терему. Пленника куда-то утащили, народ разочарованно вздохнул и двинул продолжать праздник. Сначала пошли нехотя, но скоро разошлись как надо.

У самого крыльца догнал князя стольник, он подбежал сзади, и чтобы поскорее обратить на себя внимание, набросил на княжеские плечи меховую накидку. Дмитрий Иванович нервно передернул плечами, сбросил на грязную землю белоснежный мех и сердито цыкнул на растерянного юношу.

– С завтрашнего дня на конюшне будешь! Ко мне больше не подходи. Увижу ещё раз у терема, голову на плаху положишь. Понял?

– За что Дмитрий Иванович? – сперва чуть слышно выдавил из себя стольник, а потом заголосил в полный голос. – Да я же для тебя всё, что ни пожелаешь сделаю! Прости, если что не так. Прости ради Бога! За что же ты меня так?!

– Пошел вон! – ещё строже крикнул князь и почти бегом забежал на высокое крыльцо своего терема.

В палатах было уже сумрачно. Дмитрий Иванович крикнул, чтобы засветили свечи, и уже под их мерцающим сиянием стал думать.

Думы сегодня в голову лезли только самые тяжелые. Что-то не ладилось на Москве последние три года. Как-то все не так получалось, как хотелось бы. И уж до того докатились, что подумать страшно. До восстания докатились. Если бы хан в прошлом году к Москве не подошел, то вообще неизвестно, чем бы эти безобразия завершились. Хорошо, что подошел. Только одно плохо, слабину хан заметил. А слабых правителей ведь никто не любит. Плохи дела. Да еще соседи сволочи воду мутят. И ладно бы только тверские с рязанскими, но и суздальские голову поднимают. Все мало им. Тоже о великом княжении замечтали. Стоило оступиться, так все невзгоды, как мухи на мед летят. Хорошо еще сказывают, что тесть Дмитрий Константинович приболел. Он бы точно такой слабины моей не упустил, точно бы на земли московские позарился. Что же за люди такие на свете нашем живут? Надо в Сарай скорее ехать, пока там меня по самую маковку помоями не облили. Ханский посол Карача сказал, что ждет меня Тохтамыш. О совместных походах хочет сговориться. Намекал татарин, что дела у его властителя тоже не ахти. Чего-то он там хромым Тимуром не поделил. Ладно, в Сарае разберусь, что к чему. Там виднее будет. Надо собираться скорее и на Красную Горку выезжать. Нельзя с отъездом тянуть, а то не дай Бог обидится Тохтамыш. Этой обиде многие рады будут, такой из неё костер разожгут, что от княжества Московского одни головешки останутся. А тут еще этот мужик с ножом. Интересно, он просто напился до беспамятства или опять заговор? Сколько же можно? Еще года не прошло. Всё оттого, что митрополита нет надежного в Москве. Некому стадо людское приструнить. А может не по злому умыслу, а только от дурости своей этот мужик на меня бросился? Не похож он вроде на заговорщика. Может, просто не узнал он меня? Наверное, все-таки спьяну бросился. Ведь спьяну чего только не сделаешь? Вон на Рождество Квашня Иван Родионович, уж, на что солидный боярин, да и то нагишом по кремлевским дорожкам бегал. В чем мать родила, носился, всё бесстыдство наружу. И ничего, проспался и вновь степенный человек. А мужику тому все-таки голову отрубить надо, чтоб другим неповадно было. Вот узнаю, откуда у него знак Тутши и в тот же день велю отрубить. Одному не отрубишь, остальные наглеть начнут.

– Дмитрий Иванович, – кто-то нежно тронул князя за плечо, – дозволь с тобой посидеть. Устал я от суеты.

Князь резко обернулся от неожиданного прикосновения, но, узрев перед собой смиренную голову Федора Симоновского, успокоился, усадив на лавку возле себя. Симоновский не поднимая на князя глаз, присел и вздохнул так тяжело, что даже закаленную в мирских тревогах душу Дмитрия Ивановича на жалость потянуло.

– Ты чего так расстроился крепко? – спросил он опечаленного духовника. – Чего вздыхаешь будто нечестная девка в первую брачную ночь?

– Да как же не расстраиваться, батюшка ты мой? – все так же, не поднимая глаз, прошептал Федор. – Ты посмотри, чего вокруг-то творится. А знаешь все из-за чего?

– Из-за чего?

– А я вот тебе скажу из-за чего, – оживился вдруг духовник и посмотрел прямо в очи князю. – Грех на Москве лежит большой. Убийцу она приняла на митрополичий престол. Этот грех, не просто грех, это изо всех грехов грех. Гнать надо Пимена.

– Что же мне опять Киприана назад звать?! – строго топнул ногой Дмитрий Иванович. – Не по-княжески это будет: вчера прогнал, а сегодня зову. Да еще к тому же ведь тоже слаб оказался. Смуту-то не узрел митрополит, а узреть был обязан. Отлучил бы он тогда самых буйных от храма и всё по-другому случилось бы.

– А зачем же нам опять грек? – вскочил с лавки Симоновский. – Мы что русского на престол не найдем. Или у нас на Руси люди достойные перевелись?

– Назови одного хотя бы, – усмехнулся князь глупой горячности духовника своего. – Назови или сам в митрополиты метишь.

– Да что ты князь, куда мне, – развел руками Федор. – Рано мне в митрополиты, а вот Дионисию Суздальскому в самый раз.

– Кому?

– Дионисию Суздальскому.

– Никогда. Помню я, как он с Митяем ругался. Даже меня, не стесняясь, орал. Нет, на Дионисия я не согласен. Больно дерзок. Такому только палец в рот положи. Мигом откусить и не поперхнется даже.

– Ты не понял его князь, заложив руки за спину, – стал прохаживаться перед Дмитрием Ивановичем Симоновский. – Он ревновал тебя к Митяю, потому и дерзок был. Теперь он перед тобой ласков будет, как теленок перед маткой. Безмерно ласков будет. Дионисий человек скрытный. Душу его не сразу разглядишь, а вот как поймешь её, так сразу и откроется тебе светлый образ этоготчеловека.. Он же боготворит тебя, только вслух этого молвить не может по скромности великой своей.

– Боготворит, говоришь?

– Боготворит, боготворит.

– Ладно, посмотрим, завтра пусть поутру в светлицу ко мне подойдет. Поговорю я с ним еще раз, потом и решим все.

Глава 9

Страшным было сегодня пробуждение Ивана. Каждый испугается, проснувшись с дикой болью в голове, в темноте кромешной да на холодном каменным полу. Да и самое главное не это. Пусть пол жесткий, пусть не видно ни зги, это полбеды еще, самое главное, что Батюшка не помнил, как он в этом страшном месте оказался. Почти ничего, кроме предчувствия мерзкого в душе его не было. Помнил он, только, что пошел за кремлевскую стену кулачный бой посмотреть, а вот дальше что было, припомнить никак не мог. Крутился еще где-то в темноте образ греховодный, но что это за образ и где там в нем грех сокрыт было совершенно не ясно.

Батюшка приподнялся с холодного пола, поперхнулся и закашлял, как ему показалось громовыми раскатами. Долго в горле что-то свербело, но потом прошло. Иван, еще немного покряхтел от противного комка в горле да нудного гудения в голове и встал на ноги. Он потолкался немного по сторонам и его смутные подозрения насчет того, что проснулся он в месте крайне нехорошем, подтвердились полностью. Сидел Батюшка в каменной яме, а в яму эту просто так не сажают.

– Видно натворил что-то, – буркнул Иван и крепко вдарил кулаком по сырой стене.

Стена не ответила, а вот кулак заныл весьма основательно, и так стало обидно от этого нытья, что захотелось ещё раз по стенке врезать. Только претворить в жизнь это хотение не пришлось. С грохотом отворилась сверху крышка, встала на дно ямы лестница, и два бородатых дружинника молча и бесцеремонно выпихнули узника из заточения. За пределами ямы дружинников было уже не меньше пяти. Они быстро подхватили Ивана под руки и потащили куда-то, опять же не произнося при этом ни единого словечка. Притащили Батюшку в широкий подвал, только вот осмотреться там, как следует, не дали, а молча заломили за спину руки и подвесили на дыбу.

– За что братцы! – истошно завопил Иван. – Да чем же я провинился так!

– А ты будто не знаешь? – ухмыльнулся рыжебородый палач и слегка постучал по своей ладони гибким прутом. – Ишь, придуриваться вздумал. Ну, ничего, ничего, у меня многие с этого начинают. Ничего.

Потом кат сунул прут в котел с кипящей водой и, подержав там его немного, выхватил да резко хлестнул Батюшку по голой спине. Монах опять издал душераздирающий крик, а палач довольно усмехнувшись, стегнул жертву еще три раза и спросил шелестящим шепотом.

– Ты почто гнида на князя великого руку поднял? Кто тебя этому подлому делу научил? Признавайся, пока цел!

– Да ты что? Бог с тобою! – не столько от боли, сколько от возмущения заорал Иван. – Да я за князя нашего голову готов сложить! Дело у меня к нему есть тайное. Весть я ему должен передать. Сведите к князю меня!

– Сейчас сведем, – заржал истязатель и ткнул Батюшку раскаленным докрасна железным штырем в ребро. – Сейчас только познакомимся получше и сведем. Говори, кто князя погубить затеял.

– Не знаю я, – крикнул в ответ Иван и зарычал от нестерпимой боли. – Не было никогда у меня мысли даже плохого Дмитрию Ивановичу сделать!

Палач повторил пытку горячим штырем еще раз, и в глазах монаха поплыли желтые круги. Он улетал куда-то из этого страшного места, слыша где-то там внизу сердитый крик палача.

– Да что же за народ сейчас дохлый пошел? Два раза железом попытал, а он уж и помирать собрался. Да где же люди настоящие теперь? Где они?!

Летел батюшка в это куда-то недолго и вдруг очутился на широком цветущем лугу. Как же все-таки хорошо здесь было, только вот жаль, рук у Ивана не было. Делись они куда-то. Были б руки на месте, то можно было бы цветов охапку набрать и венок себе сплести. Ну, ничего и без рук говорят жить можно, а венок-то плести, наверное, и рано ещё.

– Полежу-ка я лучше сейчас на солнышке, в густой травке, – решил радостный монах и упал в изумрудные заросли росистой травы.

– Полежи, полежи, – раздалось откуда-то сверху. – Чего теперь тебе остается еще делать. Прошла твоя жизнь непутевая. Не понятно чего ты на белом свете делал.

– Что случалось, то и делал, не больше, не меньше, – ответил неведомому собеседнику монах и упал в прохладу травы. – Мне-то теперь что до этого? Мне б теперь только полежать от души в прохладной травке. Хорошо-то как здесь! Нигде мне еще лучше, чем в этой травке не лежалось.

Только вот полежать то ему в сласть не случилось, хлынул с неба ливень и очутился Иван опять в грязном подвале. Валялся он теперь на полу, а над ним стояли чем-то озабоченные люди.

– Очнулся вроде, – первым нарушил молчание рыжебородый палач. – С виду вроде крепким казался, а на деле оказался не очень. Хлипок изнутри сатанинское отродье. Весьма хлипок.

– Ты Петруша поаккуратней с ним, – кивнул палачу другой присутствующий. – Ты мне сначала про знак мой все разузнай, а уж потом железом каленым жги. Понял?

– Как не понять Великий князь? – любезно отозвался палач. – Всё понял. Как скажешь Дмитрий Иванович, так и сделаем всё в точности.

Услышав ответ ката, Батюшка приподнялся на ноющих локтях и стал рассматривать окруживших его людей. Смотреть было тяжело, потому как виделось сегодня монаху все в розовом тумане. С чего такой туман свалился на голову Ивана неизвестно, но осматривать окружающих было непросто. Однако с чем только человек не справляется, какие трудности не преодолевает? Было бы только желание к преодолению, а остальное всё всегда приложится. Поморгал, поморгал Батюшка слезящимися глазами, разогнал немного туманец и признал князя, а как признал, так сразу в его сторону пополз. И так старательно пополз, что великий князь от этой старательности весьма оторопел и даже попятился.

– Ты куда попер басурман! – взъярился на поступок пленника палач и, ухватив его могучей рукой за шиворот, вернул в надлежащее его положению место, в грязную лужу, значит, больно при этом ударив головою о пол.