– Князь, Дмитрий Иванович! – взмолился с пола Иван. – Выслушай меня. Мне ведь тебе кое-что передать надо. Дело у меня к тебе тайное есть. Воин мне умирающий про него сказал. Он мне и знак твой для убедительности вручил. В шапке он у меня. Выслушай дело моё, ради Бога тебя прошу, выслушай.

– Какое дело? – презрительно глядя на жалкого пленника сверху вниз, соблаговолил ответить на просьбу властитель.

– Наедине я тебе его сказать должен, – прошептал окровавленными губами Батюшка. – Гонца я твоего на дороге встретил, и он мне велел наедине с тобой поговорить. Очень он просил, очень.

Князь подумал немного, почесал бороду, а потом велел палачу крепко связать Ивана, а остальных прогнал прочь. Палач, окончив свое дело, тоже был прогнан вслед за всеми.

– Ну и чего ты мне сказать хочешь мил человек? – спросил Дмитрий Иванович, лишь только закрылась за катом дверь.

– Гонца я твоего нашел на дороге, – не поднимая головы от пола, стал рассказывать батюшка, – Ранен он был. Тяжело ранен. На последнем издыхании уже лежал, но просил меня к тебе добраться и передать, что нельзя тебе в орду ехать, что яма тебя там ждет и что измена рядом с тобой. Спасаться тебе надо. Изменщик около тебя ходит. За каждым твоим шагом следит.

– Кто он? – чуть нагнулся к Ивану князь.

– Не знаю, ничего он больше не сказал. Только велел беречься тебе. Спасайся князь, спасайся.

Дмитрий Иванович заложил руки за спину и в великом размышлении прошелся вокруг лежащего в луже Ивана. Потом наклонился к нему, приподнял за волосы голову и, глядя прямо в глаза строго, сказал.

– Не верю я тебе любезный. Не верю.

– Почему? – удивился монах и почуял, как у него лихорадочно задрожали колени. – Почему, батюшка ты мой?

– Да потому любезный, что врешь ты всё, чтобы себя выгородить. Ты же меня вчера чуть не убил, а сегодня в спасители рвешься. Не получается как-то.

– Да не мог я на тебя руку поднять, – взмолился Иван, и судорожно извиваясь из стороны в сторону, пополз к князю. – Поверь мне, не мог. Случилось что-то со мной. Не помню я ничего. Поверь мне.

Князь брезгливо отпрянул от извивающегося пленника и уж хотел было, выйти прочь из подвала, но тут подвальная дверь заскрипела, и через порог переступил чуть сгорбленный черный монах с капюшоном на голове.

– Поверь ему князь, – поклонился Дмитрию Ивановичу вошедший, скидывая с головы капюшон. – Знаю я его, не по своей воле он руку на тебя поднял. Мне его отдай, я с ним скорее разберусь. А вот про слова его подумай. Я уж давно вокруг тебя дух нечистый чую. Берегись Дмитрий духа этого.

Батюшка из последних сил приподнял голову, чтобы узреть своего заступника и испуганно встрепенулся. Рядом с князем стоял настоятель Троицкой обители старец Сергий. Вот с кем Ивану сейчас не хотелось встречаться, так это с ним. Уж лучше сейчас в адскую бездну нырнуть, чем с Троицким настоятелем говорить. Грешен был Батюшка перед настоятелем, крепко грешен. Не выполнил он поручения Сергия, пусть не по своей воле, но не выполнил.

Иван вздрогнул еще раз, поднял испуганные глаза на князя, но тот махнул рукой, отвернулся и вышел прочь.

Глава 10

– Вот поклонишься князю пониже, так и добьемся мы своего, – наставлял Симоновский, смотревшего хмуро в окно Дионисия. – Дурак нахрапом берет, а умный смирением. Поклонись, чего тебе стоит?

– Не могу я ему кланяться, – яростно замотал головой Дионисий. – Не могу. Я себя после этого поклона уважать перестану. Не достоин он моего поклонения. Неужели ты сам этого Федор не понимаешь. Неужели ты не видишь, как много он на себя берет? Обнаглел он, понимаешь, обнаглел от безнаказанности, совсем обнаглел. Над Богом себя он поставить вознамерился. Укорот ему нужен. Укорот.

– Да что же ты батюшка говоришь-то, – всплеснул руками княжеский духовник, – он же князь, он же нам Богом предназначен. Ты такие слова при себе держи, с ними и до греха недалеко. Смирись, а то не видать тебе посоха митрополита. От князя сейчас много зависит. И время для тебя уж больно доброе. Чуть-чуть гордость смири и взойдет твое солнце. Покорись, вспомни кротость Давидову и Бог тебе поможет в нашем деле. Нам же кроме как к тебе и обратиться больше не к кому. Ты один достоин, митрополитом над Русью встать. Только смирись.

Дионисий встал с лавки и тяжело заходил по своей келье. Он неистово дергал плечами, тяжко о чем-то вздыхал, и было видно, что идет в душе его нешуточная борьба. Что-то ему очень хотелось сделать и что-то это сделать очень мешало.

– А ты чего Федор, вдруг так обо мне печешься? – неожиданно замирая на полушаге, Дионисий строго глянул на Симоновского. – Бывало, ты ко мне особо не благоволил и с чего это забота сейчас такая?

– Не о тебе я пекусь, – заерзал на лавке княжеский духовник, – мне за Русь, за церковь нашу обидно. Сам видишь, нет сейчас в ней порядка: то Киприан воду мутил, а теперь вот Пимен слабоволием своим народ наш губит. Пропадает ведь церковь наша. Неужели ты сам не видишь?

– Вижу.

– А раз видишь, пошли к князю. Не для себя через себя ты переступать будешь, для народа своего. Не возьмешь сейчас грех на душу, в такую трясину народец наш забредет, следуя за недостойным пастырем, в котором все в грехе потонут. Все. Никому потом из той трясины не выбраться. Пойми, брат ты мой во Христе. Никому! Пойдем к князю Дионисий. Пойдем!

Дионисий сцепил перед собою ладони, сжал их до хруста, потом схватил посох и со всей силы ударил им по дубовому полу монастырской кельи. Удар был настолько силен, крепкий посох треснул на середине и разломился.

– Вот! – тут же закричал Симоновский. – Вот он знак-то! Лопнула гордыня твоя, как посох деревянный. Пойдем к князю!

Князь принял их в своей светлице, стоя перед широким окном, спиной к порогу. Однако стоило архиепископам переступить тот порог, князь обернулся и сразу же поспешил им навстречу.

– Вот так гости, вот так радость, – сложив руки на груди, приветливо улыбнулся Дмитрий Иванович вошедшим. – Спасибо, что посетили меня, а то я уж сам за вами послать хотел. Совета вашего хочу спросить.

– О чем совета, – насторожился духовник.

– Хотел я на следующей неделе к хану поехать, – усадив гостей на лавку, стал рассказывать князь, – да вот сон какой-то странный сегодня увидел. Будто приехал я в большой город, иду по широкой улице, по сторонам глазею, и вдруг в яму темную провалился. К чему бы это?

– Не к добру, – пригладив бороду широкой ладонью, изрек Симоновский. – Как бы чего там князь в орде у тебя не вышло. Ты уж охрану с собой понадежнее бери. Там ведь сейчас всякое бывает.

– А может вообще не ездить? – зачесав переносицу, тихо прошептал князь. – Как думаешь, Федор?

– Вообще нельзя, – вскочил с лавки Симоновский. – Если не поедешь, то ярлыка лишишься. В Сарае уж желающих на твое место не протолкнуться. Тверской князь сына к царю снарядил, суздальский сына послал, а тебя вдруг не будет. Обидится хан. Непременно обидится.

– А может и тебе сына послать? – неожиданно для всех вступил в разговор, не проронивший доселе ни одного слова Дионисий.

– Да ты что, батюшка ты мой? – словно коршун бросился на советчика духовник. – Ты в своем ли уме, такие советы глупые давать. У других князей сыновья уж бороды к празднику стригут, а Василию Дмитриевичу только двенадцатый годок пошел. Разве можно его в Орду посылать? Ты лучше давай про свое говори, а уж как князю быть мы и без тебя решим.

– А что ты хотел сказать мне? – остановился перед Дионисием Дмитрий Иванович. – Опять ругать меня пришел? Помнишь, какие непотребные слова ты при мне говорил? Опять побуянить захотелось?

– Бог с тобою князь, – стал успокаивать властителя Симоновский. – Что же ты всё старое-то вспоминаешь. Я же тебе рассказывал о том, почему он тогда ругаться приходил. Сегодня со смирением здесь. Верно Дионисий?

– Со смирением, – угрюмо промолвил Дионисий, поднялся с лавки и склонился перед князем так низко, как низко ни перед кем доселе не кланялся.

– Раз со смирением, тогда говори, – ласково улыбнулся князь и сел на свой высокий стул. – Тогда слушаю.

– Я вот чего пришел князь, – чуть слышно приступил к оглашению своей просьбы архиепископ. – Мне ведь тоже видение было, тоже сон снился.

– Ну-ка, ну-ка, – изобразив на челе неподдельный интерес, вскинул брови Дмитрий Иванович. – Значит, тоже говоришь сон? Раз сон, давай ведай, я, знаешь ли, люблю про чужие сны слушать. Из снов много мудрых знаний почерпнуть можно. Мне сны самому много полезного в жизни принесли, ко многому подвигли. Занятная это штука. Значит, сон говоришь?

– Сон, – кивнул Дионисий, и густо покраснев, уставился на тесовые половицы. – И не простой сон. – Привиделось мне, что взбираюсь я на гору высокую, такую высокую, что глава той горы в облаках сокрылась. Долго взбирался, а как вошел, глянул вниз, так и обомлел весь. Стоит вокруг горы широкие болота, будто как из плесени и самое страшное, что плесень та вверх ползет. Так и ползла она подлая вверх, пока я крестом её не осенил, а как осенил, поползла она вниз.

– Подожди, подожди, – поднялся со стула князь, – так это что же получается? По-твоему получается, что землю русскую ты от скверны спасти должен? Так что ли?

– Так и получается, – согласно кивнул архиепископ. – Должен спасти и ничего я для этого не пожалею. Всё отдам.

– Не так всё, не так, – резво вмешался Симоновский. – Та гора не Русь. На вершине горы русской свой спаситель имеется, а здесь другое совсем. Здесь церковь русская в образе горы явилась. Здесь это так надо понимать, неужто мы не понимаем, кому Русь спасти предначертано. Здесь без снов все ясно. Чего про это лишний раз говорить-то? Нечего.

– Ладно, – теперь уже нетерпеливо махнул рукой князь, – утомился я. Говорите напрямую чего надо. Хватит вокруг да около ходить.

– Да ты сам знаешь, князь, чего ему надо, – потупил брови духовник. – Сам же с Пименом уже извелся. Да и мы извелись на тебя глядючи. Давай Дионисий не молчи. Чего как красная девка потупился?

– Прошу твоего согласия Дмитрий Иванович на поездку в Царьград за посохом патриаршим, – согласно кивнул головой Дионисий.

Князь прошелся по светлице, поглядел в окно, почесал ухо и, хлопнув ладонью по подоконнику, вынес свое решение.

– Дам бумагу, поезжай в Царьград! Только смотри у меня Дионисий, будешь не на ту сторону смотреть, я тебя всегда поправить смогу. Смотри и спасителя из себя особо не воображай. Станешь митрополитом, веди себя подобающим образом и всё у нас с тобой тогда в порядке будет. А теперь идите. Ты Федор бумаги все подготовь, а я уж их потом подпишу.

– Здесь еще одно дело князь, – топтался на пороге Симоновский. – С бумагами хорошо ехать, но денег бы еще к бумагам приложить.

– Чего?

– Денег. Тысячи две рубликов. У них там, в Царьграде без денег никуда. Нас без денег к патриарху цареградскому и на выстрел из самострела не подпустят. Да даже если и подпустят, то встречи с ним достойной без денег не подготовить. Без денег ехать Дионисию совершенно бесполезно. Сам понимаешь.

– Ну, нет, – погрозил пальцем Дмитрий Иванович, – денег вы от меня не дождетесь. Мне деньги сейчас самому нужны. Восемь тысяч в орду повезу, две тысячи послу Караче собрали, а теперь вы еще просите. Побойтесь Бога и сами ищите.

– Да где же нам найти? – искренне изумился Дионисий. – Их сейчас нет нигде. Все ж для тебя собрали. Ты же даже монастырских запасов не пожалел. Всё выскребли. Не найти нам без тебя денег Дмитрий Иванович. Никак не найти.

– Как не найти? – топнул ногой князь. – Что же ты в митрополиты собрался, а денег искать не хочешь, всё на меня надеешься. Не пойдет так. Письмо о своем согласии на твое поставление дам, про Пимена, как надо, тоже отпишу, а вот деньги сам ищи. Не всё мне за вас делвть.

Дмитрий Иванович отвернулся от посетителей к окну, показывая всем своим видом, что разговаривать с ними он больше не намерен. Дионисий с Федором поклонились в княжескую спину, и вышли за порог.

Как только дверь отскрипела выход духовных лиц, князь обернулся и звонко призвал к себе нового стольника.

– Вот что Вася, – собери-ка быстренько сюда бояр. – Поговорить мне с ними надо. Хотя нет постой. Ты сначала одного Ивана Родионовича Квашню пригласи, а уж остальных чуть попозже.

Глава 11

Стоило князю уйти, Ивана опять схватили под руки, отволокли в ту же яму и прикрыли сверху тяжелой крышкой. Опять он в жутком мраке очутился. Батюшка оперся спиной о каменную стену и стал соображать про то, что с ним за вчерашний день могло стрястись. Соображать, крепко мешала боль в руках и жжение в боку, но монах старался не обращать на них внимание.

– Ничего, поболит, поболит и пройдет, – думал он, медленно распрямляя изуродованные руки. – Заживут руки, мне бы с душой разобраться. Вот где раны, так раны. Как же мне теперь грехи свои перед Сергием искупить? И не искупишь ведь. Он тайну мне доверил, а я опростоволосился, словно нехристь какой. Только это давно было, а вчера-то чего я натворил? Опять, наверное, в грехах по самые уши погряз? И за что же ты меня Господи этим неведением наказал.

Хотя боль и отступала очень медленно, однако отступала и думать она уже особо не мешала. То ли привык к ней Иван, то ли еще чего, но перед его мысленным взором ясно предстала толпа народа, обступившая кулачных бойцов и он сам в поисках удобного места для просмотра захватывающего душу зрелища. Вот он решил забраться на крышу. Побежал туда, к крыше лестница была приставлена. И тут, будто из тумана выскочило прекрасное женское лицо. Батюшка даже вскочил от столь неожиданного видения. Вскочил, заорал от нестерпимой боли и опять упал на жесткие камни.

– Ведьма, – прошептал сухими губами монах. – Точно, ведьма мне всё подстроила. Она подлая. Колдовство здесь не иначе. Опоила она меня, рассудка лишила и перед князем на дорожку вытолкнула. Да разве б я без колдовства стал на князя руку поднимать. Никогда в жизни. Интересно, чего этой ведьме от меня надо?

И тут он опять вскочил, вспомнив про Ваньку.

– Как же он теперь там один? Вот беда, так беда. Я тут всё о себе забочусь, а там парнишка один. Да не просто один, в беде он. Всё я старый дурак, всё я. Бросил мальчишку. Пропадет он теперь.

Батюшка хотел встать на колени для начала искупления грехов, но дикая боль в боку отбросила опять его спину на камни. Сидеть, прислонившись к стене, было легче и, подождав немного, Иван опять стал пытаться вспомнить вчерашний день. Однако дальше образа колдуньи его воспоминания не двигались. Как приросли они к этому проклятому лику. Долго он так просидел, но колдунья, крепко вцепившись в его память, ни единого мига больше вспомнить, не дала. Что-то мелькнуло, как в тумане. Кто-то обозвал его окаянным и всё, опять ведьмино лицо.

Однако Батюшка не сдавался и вспоминал вновь и вновь, он бы, наверное, до самой смерти своей вспоминал, но помешала ему открывающаяся крышка.

Опять Ивана куда-то потащили.

– Только бы не на дыбу, – подумал он между приступами боли в руках и вдруг радостно почувствовал прохладу вечернего воздуха. – Не выдержу я больше такой пытки. Никак не выдержу.

Давно он таким воздухом не дышал, так ему хорошо стало от вечерней прохлады, что даже боль будто улетела прочь и на душу какая-то радость пролилась.

– Жалко, что не пожил, как следует, – подумал батюшка, вглядываясь в звездное небо. – Ещё бы пожить да видно судьба моя такая. Прости меня Господи, простите меня люди добрые. За всё простите. Не поминайте лихом.

По улице тащили его долго, а потом опять перенесли через порог и осторожно положили на охапку сухой соломы.

– Поспи, – кто-то прошептал над его ухом и провел теплой ладонью по глазам. – Поспи страдалец.

Вслед за ласковым теплом ладони опять пришла темнота, но только на этот раз не жуткая, а какая-то на удивление успокаивающая и Иван уснул.

Проснулся он от яркого солнечного луча, который, прорвавшись в тесную келью, упал на изможденное лицо монаха. Батюшка помотал головой, стараясь прогнать бойкого шалуна, и открыл глаза. Теперь он лежал не в яме, в бедной монашеской келье.

– Куда это опять меня занесло? – поинтересовался монах у солнечного луча и с легким стоном встал на ноги.

Дверь оказалась не запертой. Иван вышел из кельи, прошел по низкому беленому коридору и скоро оказался на весенней улице. Батюшка осторожно ступил на зеленую травку, пробивающуюся к свету сквозь своих засохших предков, и чуть не расплакался от радости, что жив. Он бы конечно и расплакался, но ему не дали. Кто-то мягко взял его за плечо, резкая боль в локте вернула монаха из нынешней радости к воспоминаниям недавнего прошлого. Иван испуганно оглянулся и встретился глазами с добрым взглядом игумена Сергия.

– Ну, что поправился немного? – улыбнулся старец. – Вчера ты меня крепко напугал, я даже и признал тебя не сразу, а сегодня ты опять собой стал. Слава тебе Господи. Пойдем сперва в храм помолимся, а потом в келье поговорим немножко.

Они прошли в храм, освещенный десятками свечей, встали на колени перед образом и долго молились. Уже творя молитву, Батюшка осознал, что обожженный бок сегодня ему не мешал. Он хотел удивиться этому, но тут же прогнал суетную мысль, не место ей в храме божьем. Молился Иван старательно и даже, если так можно сказать, исступленно. Про всё он забыл стоя на коленях: про горе свое, про несправедливость людскую и про колдунов разных. Одного ему только хотелось: вымолить прощение за неправедные поступки своей непутевой жизни. Старательно монах к Богу взывал, а вот добился ли своего, сказать не просто.

После молитвы Сергий провел Батюшку в просторную келью и попытался там посадить его подле себя на лавку, но Иван упал перед старцем на колени и всю беседу простоял так, рассказывая всё, что случилось с ним прошлым летом. Все подробно рассказывал, только про яму змеиную утаил. Стыдно ему было за тот поступок так, что он решил навеки вычеркнуть его из своей памяти. Не совсем пока это получилось, но Батюшка старался себя убедить, что позор его позабыт, и о нем можно другим не говорить. Про лесного колдуна Леля рассказал, возведя общение с ним в свой главный грех. Вторым по значимость грехом, была потеря чудотворной иконы. В руках ведь держал да вот не удержал. Потом было рассказано об отсутствии иконы в деревне, про странное кладбище и прекрасную колдунью.

– Ну, ничего, ничего, – погладил Ивана по голове старец, когда тот завершил свой печальный рассказ. – Молись чаще и Бог прегрешения твои простит. Только молись еженощно и ежечасно. Помнишь, что я тебе велел постоянно повторять?

– Помню, – кивнул головой батюшка. – Господи Иисусе Христе спаси и помилуй меня.

– Ну а ты часто повторял?

– Каюсь батюшка, грешен. Не часто повторял, забывал чаще повторять. Теперь-то я уж точно исправлюсь.

– Вот поэтому Бог тебе и испытания ниспослал, – еще раз ласково провел ладонью по голове Ивана старец. – Молись чаще и все у тебя хорошо будет. А сейчас с Данилой иди. Он баню для тебя натопил. Здесь пока поживешь. До нашего монастыря тебе не дойти, слаб еще. Окрепнешь, тогда я за тобой вернусь. Жди меня.

– Еще один грех у меня есть, – пополз к Сергию на коленях монах. – Помоги мне с ним справиться.

– Какой грех? – настороженно уточнил старец.

– Мальчонку я здесь в Москве бросил. Пропадет он без меня. Помоги батюшка сыскать его.

– Где бросил?

– У мужика одного. Ефимом Примаком его звать. Христом Богом прошу тебя преподобный, помоги мальчонке.

– Помогу, – кивнул головой Сергий. – Ты за мальца не беспокойся, всё устроится у него как надо. Не согрешил он еще столько, чтобы пропадать. Ты себя спасай. Молись почаще и ни о чем больше не думай.

Данила отвел Батюшку в жарко натопленную баню, вымыл его, веником осторожно постегал, потом намазал чем-то, одел в монашеское одеяние и отвел в келью. Когда Иван оказался в келье, он сразу же хотел произнести благодарственную молитву, однако сил на неё не хватило, и упал монах пластом на желтую солому. И только голова его прикоснулась к душистой подстилке, попал батюшка в нежные лапы спокойного сна. Давно он так хорошо не спал.

Глава 12