– А ещё, батюшка, ты в Переяславсле приходом правил, – вылезла из-за печи, повязанная в цветастый платок сероглазая бабенка. – Я еще девчонкой была и всегда в твой храм Пресвятой Богородицы ходила, только потом ты пропал куда-то. А то мы прямо любовались тобой. Такой ты молодой и статный был. Ты и сейчас конечно хоть куда, но тогда, прости меня Господи, писаным красавцем перед алтарем стоял. Жалко, что уехал. Ой, как жалко. Всем миром мы тогда тебя жалели.

– По делу я уехал, – смущенно улыбнулся Батюшка. – В татарской столице потом приходом правил. Сам митрополит московский меня тогда на это дело подвиг. Надо было, вот и уехал. Выбора у меня тогда не было.

– Дядя Ваня, дядя Ваня, – опять затормошил Ивана Ванька. – Можно мы с Васькой в кремль сбегаем, там сейчас мужики на кулачках сойдутся. Очень уж посмотреть хочется. Можно?

– В какой кремль?

– Как в какой? В московский, он здесь один, – засмеялся Ванька и стрелой выбежал за порог.

– Пусть бегут, славная потеха там ожидается. Суздальские бойцы приехали, а мы вот своих, московских настропалили. Надо и нам сходить посмотреть потеху. Ох, и люблю я это дело. Сам бывало, не раз на Рождество с Пасхой в своей деревне биться ходил. Один раз помню …

– Так я в Москве что ли? – бесцеремонно перебил словоохотливого хозяина Иван. – Так её же татарин сжег?

– Ну, это когда было. Прошлым летом. Мы уж отстроились снова. Я-то в деревне жил. В Радонеже. Слыхал про такую?

– Слыхал.

– Вот там я в примаках жил, потому меня и теперь все Примаком зовут. Надоело мне в примаках, вот как прослышал я, что князь работников на Москву зовет, так сразу сюда и приехал. Убиенных мы здесь хоронили. По рублю за восемьдесят похороненных платил нам Дмитрий Иванович. Хорошо платил. Я аж пять рублей заработал. Вот построился на них, три коровы купил, сейчас хозяином полным живу и скажу тебе по секрету, что деньжонки у меня еще остались. Может, торговлю скоро какую-нибудь скоро открою. Солью хочу попробовать поторговать, только товарища надежного найду и поторгую. А ты я вижу, в отшельниках где-то молился? Молодец. Уважаю я таких, как ты, за веру крепкую уважаю. Значит в отшельниках, говоришь жил? Славно.

– Да, вроде того, – кивнул головой батюшка, и, стараясь поскорее уйти от не очень приятной темы, посмотрел на накрытый у окна стол.

Мужик радостно перехватил этот взгляд и, потирая руки, прошел к столу.

– А ты как Батюшка в честь праздника насчет медка крепенького посмотришь? Или ты того, не приемлешь? А может все-таки?

Иван утвердительно кивнул головой и присел у окна. Скоро они познакомились по настоящему. Мужика звали Кириллом, и хозяином он был хлебосольным. После третьего ковша пенного напитка Батюшка в подробностях уяснил, как он вообще в эту избу попал, и под хитрым взором мужика долго оправдывался, что в страшную субботу капли хмельного в рот не брал.

– Как же ты не брал-то? – ухмылялся Кирилл. – Я так шатаюсь, как ты вчера шатался, только после пяти кувшинов, а ты ведь покрепче меня будешь. Ну ладно, не хочешь говорить, не говори, а я тебе прямо отвечу, что пришел ты на рассвете весь мокрый и с дитем на руках, глаза безумные аж мороз по коже, как вошел на порог, так и упал сразу пластом. Наливай.

Еще посидев немного и хорошо сдружившись, пошли мужики к Кремлю на богатырскую потеху посмотреть. Дружно пошли, рука под руку, а вот на кремлевском дворе потерялись. Окликнул кто-то из знакомых Кирилла в толчее, он и пропал в людском водовороте.

Батюшка хотел подобраться поближе к месту потехи, но там было так плотно от зрителей, что он плюнул на свое желание быть поближе к бою и решил быть выше его, забравшись на дерево или на крышу какую-нибудь подходящую. На деревьях тоже уже свободных мест не было, а вот на крыше одной, он прореху среди любопытных зрителей нашел. Иван резво побежал к облюбованному строению и столкнулся плечом в плечо с молодой высокой женщиной тоже спешившей куда-то по своим делам. В другое время батюшка подобному столкновению и внимания бы не уделил, но у молодицы от неожиданного толчка свалился с головы платок, и упали из-под него на плечи белые волосы густые и черные, как смоль.

– Ишь ты красота, какая, – подумалось вдруг Ивану, и он пристально глянул в лицо женщины. – Чудо, как хороша! А где же я её видел-то уже?

И точно стрела попала ему в самое сердце от этого взгляда с вопросом. Лопнуло что-то в глазах у монаха, и увидел он как наяву вчерашнюю колдунью. Ту самую, из избы на кладбище ночном. Именно она перед ним сейчас стояла. И точно так же, как вчера улыбалась.

Пока Батюшка тряс головой, прогоняя внезапное виденье с удивлением, девица скрылась за ближайшим углом. Иван бросился за ней и опоздал, заметив, как она забежала уже за другую избу. Монах еще быстрее припустил.

– Ишь охальник какой, – услышал вдруг он за спиной презрительное шипенье. – Седина в бороду, а бес в ребро. Постыдился бы по городу за продажной девкой бегать, чай семья дома ждет. Неужто не стыдно? Ох, мужики, мужики и как вас только земля наша носит? чего же вам баб хороших на свете мало что ли? Что же вы за продажными, как угорелые носитесь?

Батюшка, хотя и покраснел, но отмахнулся от злого шипения и опять основательно прибавил шагу. За следующим углом, он вновь заметил только подол быстроногой беглянки. Иван прибавил ещё ходу, рванулся к очередному углу, и тут что-то холодное ударило его по глазам. Ударило так крепко, что в глазах потемнело, в ушах зазвенело, и ноги подкосились. Девица смотрела на монаха сверху и злобно ухмылялась сверкающими очами.

– Запомни монах, у тебя меньше полугода осталось, – просипела она каким-то странным утробным голосом. – Иначе умрет Ванька, коли, не спасешь ты меня, точно он умрет. Страшной смертью умрет.

– Ты кто? – прохрипел батюшка, но молодица ему не ответила, а резко ударила опять по глазам.

Иван взвыл от боли и провалился во тьму.

– Ты чего милый разлегся? – трепала батюшку кто-то за ухо. – Вставай, чего лежать-то на сырой земле. Захвораешь не ровен час. Не за теми ты бегаешь. Не твоего это поля ягода, не твоего. Зачем себя напрасно мучаешь?

С трудом и болью открыв слезящиеся очи, Иван присел.

– Кто это меня так? – спросил он сидевшую перед ним на корточках конопатую бабенку.

– Полюбовница это купца одного. Приезжий купец. Важный весь из себя. На наших-то баб и не смотрит он вовсе. Нос воротит. Вон на берегу его терем. Только ты туда не ходи, там люди злые. Пойдем ко мне лучше, я тут рядышком живу. Пойдем, праздник ведь.

И так она на него жалостливо посмотрела, что не в силах был ей Батюшка отказать. Встал он с сырой земли, отряхнулся и пошагал рядом со смеющейся женщиной.

– Ой, охальник, уже с другой, – опять послышался за спиной Ивана чей-то презрительный шепот. – Ой бесстыдник!

И до того этот шепот неприятен Ивану был, что споткнулся он о лежащую у дороги корягу да так крайне неудачно споткнулся, что на дорогу упал. До крови неудачно упал. Схватился он за больное место и застонал еле слышно, а сзади опять невидимый шепот зашелестел.

– Так тебе и надо охальник. Господь тебя за грехи наказал тебя! Так и надо тебе! Не будешь за бабами по улицам бегать.

Спутница Батюшки быстро обернулась и строго погрозила куда-то назад крепким, привычным к любому труду кулаком. Так строго погрозила, что шипение в один миг прекратилось и стало тихо.

Глава 6

На кулачный бой Дмитрий Иванович смотрел с интересом, но не долго. Как-то не по себе ему стало от лихого уханья, жалобных вскриков и разбитых носов. Не было сегодня у князя браного веселья, не захотелось ему сорваться с места в безудержном порыве, засучить рукав да выйти на раздольное гульбище, а раз не захотелось, то и интерес к драке как-то сам собою пропал. Дмитрий Иванович подмигнул своему стольнику, и медленно пятясь сквозь толпу, отошел от поляны. Народ, увлеченный кровавой потехой, ухода князя из зрительских рядов не заметил, а если кто и заметил, то, тот посчитал, что так и надо.

У крыльца терема было спокойно и тихо, весь шум остался там, за спиной. Князь отчего-то радостно вздохнул и, опершись грудью на перила крыльца, стал смотреть в синее небо. Чего уж он там высматривал – неизвестно, но глядел Дмитрий Иванович на небосвод внимательно и до тех пор, пока не окрикнул его скрипучий голос.

– Доброго здоровья тебе князь. Христос воскрес.

Князь встрепенулся, отвел глаза с небес и узрел перед собой горбатого старика с красными слезящимися глазами. Старик опирался на корявую палку и с легкой ухмылкой из-под сивых бровей взирал на растерянный лик московского властителя. Было Дмитрию Ивановичу от чего растеряться: всегда кто-то с ним рядом был, то дружинники верные, то стольники услужливые, а тут вдруг никого вокруг. Один наглый старик подозрительно щерится.

– Ты кто? – придав голосу, как можно больше строгости, поинтересовался властитель.

– Странник я божий, – опять усмехнулся старик. – Вот хожу по белу свету да на людей добрых смотрю и уму разуму бывает учу, а как тебя увидел, так и тебе захотелось правду кое-какую высказать. Очень захотелось.

– Какую правду?

– А такую, – ударил странник посохом по сырой земле, – что змею ты на своей груди пригрел.

– Кого?

– Змею. Пимена нечестивца. Он Митяя, слугу твоего верного удавкой порешил да в море, насмехаясь над тобой бросил, у него руки по локоть в крови праведной, а ты его к дому привечаешь. Опомнись князь. Как бы не вышло чего?

– Ты погоди, погоди, – заволновался Дмитрий Иванович, – а ты откуда про Митяя знаешь?

– Я все знаю. Да и ты все это знать должен. Вон, посмотри на небо, там все кровавой краской написано. Гляди вверх-то почаще, если ты праведник, то многое тебе там на небесах откроется. Смотри! Вон туда смотри!

Князь вскинул вслед за посохом незнакомца очи свои вверх, но ничего кроме беленького облачка, похожего на заячий хвост там не узрел. Чисто и пусто было сегодня на небесах. Дмитрий Иванович немного помотал головой, пощурился, вспомнил свое последнее прегрешение и хотел еще уточнить у старика, в ту ли сторону он смотрит, но странника уже у крыльца не было. Вместо него к терему резво мчал стольник Ваня.

– Ты где был? – сурово осведомился начинавший крепко сердиться властитель, взирая пока еще с легким раздражением на румяную физиономию юного слуги.

– Как где? – пожал плечами Ваня. – Ты же сам меня послал за накидкой собольей к Ваньке Хижу.

– Я?

– Ты. Ты Дмитрий Иванович, как с поляны двинулся, а ко мне Весяков подбежал и велел для тебя накидку принести.

– Значит, Весяков тебя послал?

– Нет. Весякову Андрей Волосатый сказал, а уж вот ему или Квашня, или Криволап. Мне Тимоха-то и говорил да я как-то плохо расслышал в шуме-то. Ну, ты же рядом с ними стоял и тебе лучше знать. Кстати, накидка будет только завтра готова. Хиж велел завтра приходить.

– Ладно, – махнул рукой князь. – С вами сам черт не разберется. Что-то меня жажда заморила. Пойдем-ка мы с тобой квасу прохладного изведаем. Вели в трапезную свежего из погребов принести.

В трапезной редкими кучками все ещё сидели хмельные гости. Они то яростно спорили, то ласково обнимались и ничего не замечали вокруг. Праздник продолжался и зашел он в стадию душевных разговоров о себе, о своем предназначении и дружбе на веки вечные. Тут уж большинство изгалялись, как могли. Слушателей мало было, здесь в основном всё говоруны погоду творили. Да и слушать их речи тяжеловато было, только говоривший разговорится, а тут уж другой себя в грудь кулаком стучит, перебивает да все по своему поворачивает. Таких вот послушаешь, послушаешь, и самому захочется себя показать да по груди кулаком вдарить. Тише всех сидели за столом митрополит Пимен в компании с княжеским духовником Федором Симоновским. Степенно о чем-то они беседовали. Вот именно к ним князь и соизволил подойти.

Федор, первым заметивший Дмитрия Ивановича вскочил с лавки, подбежал к князю нежно ухватил его за рукав и ласково потянул к столу.

– Присядь с нами Дмитрий Иванович. Окажи честь ради праздничка, – суетился перед властителем Симоновский. – Не погнушайся присутствием нашим.

– Сделай милость князь, – улыбнулся из-под мохнатых бровей Пимен, всецело поддерживая приглашение своего напарника по праздничной трапезе. Посиди с нами.

Дмитрий Иванович, не торопясь, уселся возле стола на поднесенный стольником резной стул, и взял в руку серебряный кубок, украшенный самоцветными каменьями и чуть кивнув митрополиту с духовником, в ожидании кваса залпом выпил полкубка сладкого заморского вина. Пимен с Федором тоже последовали его примеру, но выпили хмельное зелье степенней и экономней. Стольник, добросовестно исполняя свой долг, быстро наполнил еще раз до краев княжеский кубок и приступил уж к доливу чаш духовных лиц, но тут вдруг Дмитрий Иванович, вскочил со стула, стукнул кулаком по столу и, уставившись неподвижным взором на правый рукав московского митрополита, заорал диким голосом.

– Что это у тебя!

– Где!? – тоже с криком поднялся Пимен и, приподняв рукав на уровень глаз, заметил, что с него падают темно красные капли.

– Что это? – вновь повторил свой вопрос князь, но повторил шепотом.

– Никак кровь? – широко раскрыв глаза и сложив руки на груди, прошептал Симоновский. – Ой, Господи, что же творится такое на белом свете.

– Митяя кровь, – поднося правый кулак к губам, чуть слышно промолвил Дмитрий Иванович. – Значит, прав был старик. Значит не соврал.

– Да ты что князюшка!? – в крик запричитал испуганный митрополит и, поймав на ладонь алую каплю, поднес её к губам. – Вино это, вино! На сам попробуй! Вино на стол пролилось, а я в него рукавом попал. На, попробуй! Не кровь это никакая, а вино только! Вино!

Князь отмахнулся от руки Пимена и выбежал из-за стола. Стольник Ваня тоже устремился за ним, но споткнулся обо что-то и растянулся на грязном полу.

– Менять надо стольника, – подумал властитель, выбегая на крыльцо трапезной. – Уж больно, не расторопен он, в последнее время стал. И митрополита менять надо. Не зря ведь мне Пимен сразу по душе не пришелся. Не зря. Его бы попытать насчет смерти Митяя да вот только нельзя. В Царьграде прознают, потом греха не оберешься. А кого же мне в митрополиты посадить? Где же вы люди надежные? Ой, как плохо без вас. Ой, как плохо!

Князь сбежал с крыльца и решил пойти в свой терем да отдохнуть там от людской суеты. Он широким шагом вышел на широкую дорожку и тут заметил, что навстречу ему изрядно покачиваясь, движется мужик в странной одежде и со странным взглядом. Мужик был одет явно не по погоде: на плечах его была потертая медвежья шубейка, а на голове лисья шапка.

– Кто только в Москву не приходит? Сами не знают, куда прут наглецы, ишь ты, даже князю уступить дорогу не желает, – прошептал чуть слышно князь и хотел оттолкнуть незнакомца в сторону. – Надо Кошке сказать ….

Однако стоило Дмитрию Ивановичу схватить мужика за рукав, наглец оскалился, распахнул на грязную шубу, выхватил из-за пояса кривой нож и занес его над грудью князя.

Глава 7

Баба вывела Батюшку из кремлевских ворот, немного поплутала с ним по узким улочкам посада, привела его в тесную избу.

– Проходи милый, – шепнула она ласково Ивану, пропуская его вперед себя в темные прохладные сени. – Проходи желанный мой. Снимай шубу, весна уж на улице. И шапку снимай. Снимай и к столу присаживайся. Праздник ведь. Светлый праздник. Радость-то, какая сегодня на улице!

К столу монах присел, однако шубу снимать не стал, хотя и жарко ему весьма было. Терпел Батюшка. Рубаха у него не та была, чтобы шубу-то в приличной избе снимать. Дрянная была рубаха. Может быть в другом месте она бы и сошла за приличную, но за праздничным столом да еще рядом с женщиной не такой уж плохой наружности, сидеть было лучше в шубе. Пусть телу не по себе, зато душе поспокойней. Вот шапку Батюшка снял беспрекословно и от предложенной кружки прохладного меда не отказался. Сначала не отказался из вежливости, а как попробовал, так не стал отказываться из-за вкусной сладости. Хорош был медок. Ядреный. Не в каждой избе такого сыщешь. Пьешь его, и ещё пить хочется. После третьей кружки почувствовал Иван свинцовую тяжесть в ногах, легкое гудение в голове, желание скинуть все-таки тяжелую одежду и решил больше к кружке не прикладываться. Однако баба подошла к нему сзади, нежно обняла за шею и почти насильно заставила выпить ещё. После этой кружки в голове Батюшки не только загудело, но и застучало, он захлопал недоуменно глазами, положил перед собой на стол ладони и упал на них не в силах больше бороться с усталостью и еще с чем-то. Без малого монах не уснул. Он бы и уснул, но хозяйка его растормошила. Она схватила Ивана за плечо и трясла до тех пор, пока Батюшка опять голову вверх не вскинул. Монах хотел улыбнуться хлебосольной хозяйке, однако той в избе не было. Стоял над Иваном лысый старик с обезображенным огнем лицом. Старик Батюшке показался знакомым, но вот вспомнить где они встречались, монах так и не сумел. Лицо старика было розовато-красным и совершенно безволосым. Ничего на лице не было: ни бровей, ни ресниц, ни усов с бородою. Страшное было лицо. Иван зажмурился, передернул плечами, а старик громко рассмеялся.

– Неужто не узнал меня, Ваня?

– Нет. А кто ты? – недоуменно вскинул вверх брови монах.

– А я вот тебя сразу узнал. Как увидел у кремлевской стены, так и сразу и узнал. Сразу Малашку за тобой послал, чтобы попраздновать тебя ко мне в избу пригласила. Хорошо она с поручением моим справилась. Ловкая она у меня.

Батюшка еще раз присмотрелся к собеседнику с обезображенным лицом, но как не старался понять, что это перед ним за знакомец такой старинный, так и не смог. Не признавал Иван старика, а тот перестал смеяться и присел к столу напротив чуть охмелевшего гостя.

– Давай Ваня выпьем с тобой, как бывало пивали, – поднял глиняную кружку хозяин. – Давай. Здоров будешь.

Батюшка от угощения не отказался и тоже поднес пенное питье к запекшимся отчего-то губам. Тяжело было кружку поднимать, но все-таки справился Иван с трудностью этой, а как справился, так вроде бы и чудо, какое настало. Пробежала по телу горячая волна, принося за собой удивительную приятность и радость. Все вдруг легко стало: и руки, и ноги от оцепенения отошли, и сразу же захотелось Батюшке двигаться. И не просто двигаться, а в пляс пуститься захотелось. Кабы умел плясать, то тут же бы вприсядку сел. Не терпелось Ивану в пляс пуститься или какую другую глупость совершить, но хозяин его за рукав задержал.

– А ты Ваня чего в Москву-то пришел? По делу или как?

– Мне бы с князем здесь поговорить и всё, – весело сверкая глазами, отвечал Батюшка, опрокидывая в себя еще одну кружку хмельной прелести. – По делу важному повидаться. Новость у меня для него есть секретная.

Монаху совсем не хотелось рассказывать старику о своих планах, но губы с языком как-то сами шевелились, выпуская на волю, спрятанные где-то глубоко заветные слова. А по правде-то сказать, к князю-то Иван решился только сейчас пойти. Только за столом у него этот план созрел. Нет, конечно, еще ночью мелькнула мысль о походе к княжеским палатам, но была та мысль слабенькой и быстро потерялась среди сильных последующих впечатлений. Теперь мысль эта выпорхнула из каких-то глубин, окрепла и обратилась в непреодолимое желание пойти в кремль да не жалея себя спасть князя Московского от неминуемой гибели. Батюшка схватил с лавки шапку, нахлобучил её на самые брови, и чуть пошатываясь, двинулся к порогу.

– Постой, – окрикнул его старик. – Подожди Ваня. Нет сейчас князя в Москве.

– Как нет? А мне сказали, что есть.

– Тот, что есть это не князя, – покачал изуродованной головой хозяин. – Змей это в княжеский образ вселившийся. Змей.

– Как так змей?

– Самый, что ни на есть настоящий змей. Только не каждый это понимает. Страдают все, а вот понять сущности в княжеской личине скрывающееся никто не может. Героя Москва ждет, лишь герой спасти нас всех может.

– А где героя-то взять? – опять вернулся к столу Иван.

– Теперь-то уж ясно где.

– И где же?