Иван остановился, взял у мальца блестящую пластинку и стал рассматривать её под холодным лунным светом. Форма пластины и надпись на ней были Ивану давно знакомы. Это был тайный знак посланца московского князя. Люди, имеющие такой знак, могли беспрепятственно проходить везде в московских пределах, да и за этими пределами к знаку почти всегда относились с большим почтением. По своей силе этот знак уступал разве что самому князю, а если князя рядом не было, то обладатель знака был на русской земле всемогущ, и подчинялись ему все беспрекословно.

– Видно важную птицу мы с тобой Ваня схоронили, – покачал головой Иван и спрятал знак за отворот своей лохматой шапки. – Пусть скорее его в царство небесное примут. Бог ему в помощь. А пластину эту давай-ка я от греха подальше в шапку уберу.

Путники прошагали еще немного меж плотных, но нестройных рядов разлапистых елок, и вдруг справа от тропы лес оборвался, а взору, будто ниоткуда явилась широкая поляна. Поляна та была не простой, была она, скорее всего рукотворной. Просто так, такие поляны в лесу не появляются. Много пота надо пролить, чтобы отвоевать у дремучего леса столько места. Бывали, конечно, поляны от пожаров да от вихрей свирепых, но те поляны были другими. Их сразу, с первого взгляда от рукотворной отличишь. Дикие те поляны были, не чета этой.

– Смотри Ваня, – радостно сжал руку своего маленького спутника Иван, – деревня где-то рядом. Сейчас мы с тобой на ночлег обустроимся. Сейчас отдохнем, а уж завтра оглядимся, что да как. Там видно будет. Утро всегда вечера мудренее было.

Иван поднес руку к шапке и стал из-под ладони осматривать поляну, желая поскорее отыскать избу или на худой конец землянку какую-нибудь. Однако вместо жилья увидел он ряд покосившихся крестов да с десяток вросших в землю огромных валунов.

– Так это кладбище, – разочарованно прошептал путник и старательно перекрестился. – Надо было воина того погибшего сюда поднести. Вот ему бы тут повеселее было. А нам уходить надо. Дальше пойдем Ванюшка, нам с тобой в таком месте еще рано останавливаться. Не пришло еще наше с тобой время для таких мест. Здесь где-то рядышком всё равно деревня должна быть, а может даже и городок какой имеется. Кладбище-то не маленькое. Пошли.

Однако Ванька даже и не пошевелился, будто к месту прирос.

– Дядя Ваня, а вон избушка-то, в лесу стоит, – прошептал он Ивану, указывая пальцем в дальний угол поляны. – Пойдем туда, а то устал я очень. У меня ноги болят. Пойдем.

– Ты потерпи Ваня, потерпи милый, – также шепотом стал уговаривать приемыша Иван. – Рядом здесь деревня где-то. Пойдем лучше по дороге. Не по душе мне здесь. Ой, не по душе. Уж больно сумрачно на поляне этой. Пойдем милый.

Только мальчишка не послушался, резко вздернул плечами и быстро пошагал по поляне между бледных крестов к темному силуэту избушки. Иван хотел его догнать, но малец пошагал еще быстрее и к строению с черными от времени стенами он подошел первым. Однако на крыльцо подниматься не стал, а, встав у угла, дождался своего старшего спутника, который молча погрозил беглецу пальцем и только потом забрался на завалинку.

– Эй, хозяева! – застучал по ставне Иван. – Пустите людей добрых переночевать. С дороги мы.

Сначала в избушке и около нее всё было тихо, даже ветер ветками перестал шелестеть. Странная тишина опустилась на поляну. Неприятная тишина.

– В такую тишину всегда жди беды, – подумал Иван и еще раз постучал по ставне. – И чего Ванька меня сюда приволок? Надо было по дороге дальше идти. Сейчас бы уже к деревне подошли. Неслух ты у меня.

В избушке опять было тихо. И только на третий стук жалобно заскрипела открывающаяся дверь. На ступенях покосившегося на бок крыльца стоял кто-то весь в черном.

– Переночевать бы нам, – вежливо поклонился хозяину Иван. – На сеновал бы какой-нибудь определиться. Пустите. Заплатить-то у нас сейчас за ночлег, правда, нечем, но я утром отработаю всё. Ты хозяин не сомневайся, я к работе привычный, что хочешь, для тебя сделаю.

Черный человек кивнул, приоткрыл ещё шире дверь и жестом пригласил путников в избушку. Первым побежал Ванька. Когда Иван, пропустив хозяина, оказался в тесной комнате, мальчишка уже сидел за столом и что-то шумно хлебал из высокой плошки. Молчаливый хозяин указал рукой на лавку и Иван не заметил, как в руках его тоже оказалась большая деревянная ложка, а на столе перед ним задымилась плошка наваристой каши, но стоило только в плошку опустить ложку, сверху на кашу упал комок грязной паутины, захлопали чьи-то крылья, и протяжно заголосил петух. И так он страшно заголосил, что всю кожу у гостей морозом передернуло.

Рука окаменела от этого крика, пальцы закрутила судорога, а сердце застучало так часто и громко, что заломило от этого стука в ушах. Иван тряхнул головой и вдруг понял, что это не сердце его так громко стучит, а дятел, который уселся в правом углу избы и старательно долбит носом по черному дереву.

– Пойдем Ванька, скорее отсюда пойдем! – заорал Иван, швырнув ложкой в дятла. – Не чисто здесь!

Птица удивленно посмотрела на крикуна и улетела сквозь стену. Иван заметался взглядом по избе, ему хотелось схватить Ванюшку в охапку и бежать прочь из этого проклятого места. Конечно из проклятого, разве в не проклятом месте дятлы сквозь стены летают? Бежать надо отсюда, бежать. Да только вот приемыша за столом не было. Иван пометался немного по пыльным углам и с удивлением обнаружил спящего Ванюшку на том же самом столе, где только что стояла каша. Руки мальчишки были скрещены на груди, и в них дымилась только что потухшая свеча. Иван хотел подбежать к мальчонке, но теперь уже ноги его не слушались. Да и не только ноги, вообще все его тело самым странным образом окаменело.

– Что это со мною? – хотел спросить неведомо кого Иван, но не смог даже разжать губы.

– Вот так попал в гости. Не иначе как к самому сатане угодил, – подумал он и услышал, как затрещал под его ногами пол. – Спаси и помилуй меня Господи!

Летел Иван долго, но никуда не упал, а каким-то неведомым образом оказался опять за столом и сидела перед ним такая красавица, что будь он помоложе, да в другом месте, то наверняка бы про всё позабыл ради такой дивной красоты.

– паси меня, – прошептала красавица, и, протянув вперед белые руки, рассыпалась на мелкие блестящие кусочки молочного цвета.

Иван метнулся под стол сбирать их и тут же почуял, как на плечо его опустилось холодное копыто. То, что это было копыто он понял сразу, даже и оборачиваться не стал, чтобы подтвердить эту догадку. Здесь кроме копыта и опуститься так нечему больше.

– Я давно тебя ждал монах, – просипел сверху нечистый обладатель копыта. – Давно предвидел твой приход. Велено мне тебя ждать. Именно тебя, именно грешника великого.

– Да что же вы пристали все ко мне, и чего вам всем от меня надо? – как-то очень спокойно подумал монах и, внезапно обернувшись, вскинул глаза к потолку.

Вскинул он взор свой и затрепетал как осиновый листок. Над ним, поставив на плечо голую ногу, стояла всё та же красавица, но только взгляд у неё на этот раз был не просящий, а горящий каким-то ярко синим огнем. Иван видел уже однажды такой блеск, когда его ночью в лесу застала гроза. Вот точно таким же светом разверзлось черное небо над его головой, и молния с леденящим душу шелестом врезалась в самую высокую ель, обратив её в мгновение ока в яркий факел. В руках девица держала что-то большое. Монах пригляделся и пуще задрожал от ужаса: девка, сжав до посинения свои холеные ладони на шее Ванюшки, радостно улыбаясь, душила мальчишку. Иван сразу же попытался вскочить с грязного земляного пола, но не смог.

– Запомни, – вновь засипела девица, – если ты не спасешь меня, то Ваньке твоему не жить. Полгода тебе сроку. Не спасешь через срок этот – умрет он жуткой смертью. Из-за тебя подлеца умрет. Ты понял меня монах?

– Да как же я спасу тебя? Да как же? Кто ты?

– Узнаешь, – нечеловеческим голосом завыла колдунья и с необычайной силой толкнула дрожащего монаха ногой в плечо. – Тебе про это птица серая скажет, только смотри, подсказку не прозевай, а то плохо приемышу твоему будет. Ой, плохо!

От этого толчка Ивана понесло куда-то, закружило в густом мареве темно-синего дыма и выбросило в жуткую тьму. Такую черную тьму, чернее которой на всем белом свете не бывает. Сперва Иван просто летел в черноте, потом в руках у него неведомо как Ванька оказался и шагал с ним монах: то, проваливаясь с головой в вязкую черную грязь, то, выныривая из слякотной темноты в алое сияние.

Глава 4

Как весело звонили сегодня московские колокола. Ну, малиновый звон, не иначе. От всего сердца радовался этому звону народ. Дождались все-таки светлого дня. Радостно было на душе у москвичей. Одев лучшие праздничные одежды, шли они после заутреней службы к праздничным столам и по-доброму поздравляли встречных знакомых со светлым праздником воскресения Иисуса Христа. Знакомых было на улице великое множество, все друг друга в городе знали, потому и шли люди к накрытым столам медленно да с распухшими от добрых поцелуев губами. Всю зиму ждали они этого праздника и вот дождались. Зазвенели колокола, засияла на лицах людских радость.

Дмитрий Иванович душевно облобызал свой ближний боярский круг, добродушно позволили поцеловать руку самым важным представителям торгового люда, и любезно пригласив к себе на обеденную трапезу митрополита Пимена, важно отправился восвояси.

Простить-то митрополита за самовольство, князь ещё не простил, а обязанности исполнять дозволил, только в отместку Киприану за то, что тот смуту прошлогоднюю в Москве допустил. Не должен он был этого допускать. Что же это за митрополит такой, у которого народ бунтует. Не надежный это митрополит. Митрополит должен душу народную на много дней вперед знать. Только такой сана этого важного достоин. Только такому почет и уважение будет. А такому, какой смуту и бунт допускает, у князя веры нет и не место ему во главе митрополии русской.

– Пусть пока Пимен приходом русским поправит, – решил Дмитрий Иванович сразу по приезду к сожженной Москве. – Пусть Киприан локоток покусать попробует за недогляд свой. Пусть побесится.

Киприану за недогляд его теперь веры уж вовсе не было, крепко опростоволосился он перед князем, вот и помчали гонцы в Чухлому к опальному Пимену. Привезли того в Москву, всё как надо обустроили, да только вот все равно душа княжеская к нему не лежала. А душе-то ведь никак не прикажешь, тем более княжеской. Противен был Пимен Дмитрию Ивановичу, но раз он митрополит, то и обычаи все около него исполняться должны. Вот в угоду этим обычаям и оказался Пимен за праздничным княжеским столом.

А гульба за столом разошлась не шуточная, разудалая гульба. Терем от этой гульбы дрожал так, что тараканы, испугавшись за свои неправедные жизни, бросились из пыльных углов наутек и со страху в Москву – реку свалились.

Особенно на пиру Иван Всеславин разошелся. Обычно его и не замечал никто на Москве, а сегодня он такое учудил, что только держись. Такие коленца в пляске выказывал, от которых Иван Родионович Квашня зарыдал в восторге, а княгиня Евдокия Дмитриевна улыбнуться соизволила да плечиком в такт боярской дроби дернула. Всеславин-то улыбку эту заметил да пуще прежнего расплясался. Так и дробит пол ногами, так и дробит. Да не просто дробит, а все больше перед очами княгини вертится, а той тоже люба эта пляска показалась. На самую малость она из-за стола не вышла. Вот позору-то было бы. Только в нужный момент мигнул Дмитрий Иванович стольнику своему и унял тот разудалого плясуна, да в сени прохладиться водичкой студеной вывел. А веселье дальше пошло, другие плясуны между столами выскочили. Особенно смешно Петруша Чуриков отплясывал. Вот где половицы-то поскрипели, вот где им тяжко-то пришлось. Ведь весу-то в Петрушке пудов восемь, никак не меньше. Он когда от пляски умаялся, на скамью с разбегу уселся, так не выдержала скамья удара дородного тела. Развалилась она с треском, а Чуриков под стол кубарем угодил. И ладно бы он просто туда угодил, он там еще на ноги вскочить решился. А силушки у Петруши на троих хватит. Вот и встал он со столом дубовым на плечах. Что тут было: шум, звон, треск, гам, но только все весело обошлось. Князь с боярами посмеялся до слезы, а черные людишки прибрались быстренько да новые блюда к столу подали.

Один только человек за столом не весел был. Сидел он в своем черном одеянии с краю пиршества и хмуро смотрел на веселую катавасию. И столько в нем этой хмурости было, что не улыбнулся он даже ни разу во время всеобщего веселья. Вот крепкий человек. Не чета Пимену. Уж у того-то душа от мучений должна самой твердой коркой зачерстветь, а он только слезы от смеха за столом утирает. Как все смеётся, никому в веселии уступить не хочет.

– Постеснялся бы людей-то простых, – зло подумал архиепископ Дионисий Суздальский, искоса глядя на смеющегося митрополита, – разве так себя должен митрополит вести. Измельчали людишки, ой как измельчали. А всё оттого, что митрополита достойного на Руси не стало. Был бы достойный митрополит, да разве бы так всё было? Да разве было бы столько беспорядка, как сейчас?

– Ты чего, батюшка, хмур, словно купец на заставе пограничной, – услышал вдруг Дионисий бархатный шепот над своим правым ухом. – Чего пригорюнился, будто не за праздничным столом сидишь?

– Какой такой купец? – обернулся архиепископ и узрел перед собой улыбающееся лицо духовника московского князя Федора Симоновского. – Не пойму я тебя чего-то Федор.

– 

А как же, – стал объяснять Федор, присаживаясь на лавку рядом с Дионисием, – на заставе с купца всегда деньги требуют за провоз товаров, вот и хмурится купец от жадности. Сам поди знаешь, как купцы денег отдавать не любят? С кровью их от души своей отрывают. Как тут не хмурится? А ты от чего пасмурный такой? Ты-то о чем жалеешь?

– Не пойму я, чего Дмитрий Иванович Пимена из Чухломы вытащил? – ещё более насупился архиепископ. – Сначала сослал туда, а потом вдруг на Москву требует? Чудеса.

– А кого ещё поставишь? – утирая веселую слезу, пожал плечами Федор. – Киприан-то вон как Москву подвел. Нового митрополита на Русь поставить не просто, здесь деньги немалые нужны. А деньги без доверия не дадут. Ну, ты гляди, чего выделывает. Молодец Родионович, умеет себя, где надо показать! Вот никогда не думал, что он до такой присядки опуститься может. Молодец!

Симоновский хлопнул в ладоши, указывая перстом на севшего вприсядку Квашню.

– Ты погоди, постой, – ухватился Дионисий за рукав Федора, – что за доверие-то. Объясни толком.

– Чего объяснять-то? – тяжело вздохнул княжеский духовник. – Есть один человек, который может денег дать столь, сколько надо, но ему доверие нужно. Он денег даст, а я князя уговорю, чтобы покрепче митрополита на Руси поставить. Слабоват Пимен. У тебя нет на примете человека твердого, которого можно сейчас же в митрополиты предложить. Только надо, чтобы настоящий он был. Кремень чтобы.

– Как так нет человека? – аж затрясся от негодования архиепископ. – А я как же? Я не сгожусь что ли? Да я за веру, за Русь матушку нашу себя не пожалею. Мне бы только посох митрополита в руку, я бы тогда ух так развернулся. Не то, что этот. Ишь, смеется как!

– Ты сгодишься, – кивнул уже очень серьезным лицом Симоновский. – Только здесь дело не простое. Здесь кое через что переступить придется и действительно себя не пожалеть придется. Согласишься ли?

– Соглашусь. Ты только скажи. Я ради веры русской на всё пойду. Ты только скажи.

– Ладно. Скажу на днях и с человеком нужным, если князь денег на поездку не даст сведу, но ты подумай перед этим, не пожалеть бы потом. Человек-то тот не мало потребует. Ой, не мало. И в тайне великой все это держать надо. А теперь пойдем во двор. Там сейчас кулачных бойцов соберут. Вот где будет потеха так потеха. Слыхал из Суздаля, какие ухарцы прискакали? Пойдем, подивимся. Вон даже князь-то уже пошел.

Дмитрий Иванович первым вышел на широкий двор и широко улыбнулся радостным крикам своего народа. Народ кричал и бросал вверх шапки от радости лицезрения своего правителя. – – Иисус воскреси Великий Князь! – слышалось со всех сторон. – Счастья тебе и радости! С праздником тебя!

– И вам того же люди добрые, – осенив всех широким крестом, громко крикнул князь. – С праздником вас! С праздником великим. Иисус воскреси! Счастья вам всем!

Услышав поздравление, возбужденная толпа смяла цепь крепких дружинников и вплотную подступила к крыльцу. Однако на ступени княжеского терема никто не лез. Не принято простому люду по княжеским ступеням топать. Если осторожно, по одному, то иногда можно, но чтобы всей толпой, это уже смутой называется. Народ смуты сегодня не хотел, потому и весело толкался на земле возле первой ступени. Неведомо, сколько бы ему еще здесь толкаться пришлось, если бы не делегация шустрых купцов с Тимофеем Весяковым во главе. Они пролезли сквозь народ и, упав на колени перед Дмитрием Ивановичем, преподнесли ему золоченую кольчугу.

– Бери князь, от всей души дарим тебе к празднику светлому, – взобравшись на вторую ступень, молвил ласковым голосом Весяков. Прими от люда московского дар. Не откажи нам в просьбе этой ничтожной ради праздника. А если что не так, то не обессудь. Прими наш дар ради воскресенья светлого!

Князь соизволили спуститься к купеческой делегации, принял в руки увесистое подношение и подумал про себя, широко улыбаясь подносителю.

– Черт с тобой Тимоха, живи. Пока живи, а там посмотрим.

– Князь, князь, – отталкивая Весякова, полез вперед другой купец по имени Иван Ших. – Мы тут еще бочку меда крепкого подготовили для бойцов кулачных. Значит, чтобы ты эту бочку победившей стороне вручил. Пойдем. Сделай милость, дай команду к бою, а то бойцы застоялись, словно кони боевые в стойлах. Брось перед ними рукавицу боевую. Пойдем на поляну.

Дмитрий Иванович махнул рукой в знак согласия на кулачную потеху, дождался, пока его окружат верные дружинники, и гордо проследовал к месту кулачного ристалища. За ним, довольно гогоча, двинулась и вся остальная толпа.

– Ну, как, – кто-то прошептал над ухом Федора Симоновского, – поговорил?

Духовник испуганно обернулся, прикрыл глаза и плавно кивнул головой чернобородому незнакомцу.

Глава 5

Дядя Ваня! Дядя Ваня! – кто-то назойливо дергал Ивана за рукав. – Вставай! Сколько спать-то можно. Вставай, а то все царство небесное проспишь. Вставай, ну чего ты?

Иван открыл глаза и увидел перед собою смеющегося Ванюшку. Мальчишка весело бегал вокруг невысокой лежанки и не давал своему старшему товарищу покоя.

– Вставай, праздник ведь на улице. Хватит спать!

– Какой еще праздник? – протирая глаза от остатков тяжелого сна, чуть слышно пробормотал Иван.

– Вот тебе раз, – вмешался в разговор редковолосый сивенький мужичонка, – монах, а про праздник ничего не знает. Сегодня же Светлое Христово Воскресенье. Вот ведь, монах, а не помнишь. Христос воскресе Батюшка!

– А ты откуда знаешь, что я монах, – вскочил на ноги Иван. – А ну быстро отвечай откуда?

– А как же мне не знать-то. Я в прошлом году на Рождество в Троицкую обитель ездил, младшенькую мы там крестили, а у меня сани-то как раз у ворот обители и поломались. Полоз переломился, видно наскочил я на чего-то второпях. Так ты ж мне его чинить помогал. Мы ж с тобой вместе полосу железную приклепывали. Неужто не помнишь? А я тебя хорошо запомнил, тебя еще на кузне кузнецы Батюшкой кликали.

– Да помню вроде, – неуверенно почесал затылок монах. – К нам тогда много народу приезжало. И в кузне я немного помогал. Полосу говоришь?