Читать ещё не написанный роман – высшее удовольствие, не то, что копаться в чужой душе. Душа похожа на захламлённый чулан, где трудно разобрать и отличить чёрное от белого, а роман – это симфония, где ноты, как мужчина и женщина, держат друг друга за руки, и лишь от этого прикосновения, в котором столько нежности, становится не по себе и кружится голова. Ведь голова кружится не только от мигрени и давления, она порою кружится от банального счастья. Я тебе завидую, и, если ты встретишь Даму в Синем, передай от меня привет ей, и скажи, что я её помню.

– Дама в Синем? Что за бред? – удивился Герман.

– Дама в Синем, у неё нет имени, вернее, есть – то ли Августина, то ли Аделина, какое-то красивое заграничное имя. Когда его слышишь, оно вызывает восторг, а потом мучительно не можешь его вспомнить. Она просто дама, которая строга и справедлива ко всему. Как она скажет, так и будет, причём её невозможно ни подкупить, ни обмануть, и также невозможно забыть, потому всегда чувствуешь её присутствие. Выбери одну из дверей, – безапелляционно произнёс председатель. – Вы заплатили деньги и теперь ждёте чуда, не так ли?

– Вы хотя бы покрасили их, так ради приличия, – посоветовал Герман и с ухмылкой, подойдя к одной из дверей, в замешательстве остановился.

– Я понимаю, тебе смешно, но, когда войдёшь, будем совсем не до смеха.

Взявшись за ручку двери, Герман непроизвольно окинул взглядом комнату, словно пытался запомнить каждый момент, только для него это оставалось вопросом. Председатель загадочно улыбался, и его улыбку сложно было понять, как столетиями пытаются разгадать улыбку Моны Лизы. В ней была и доброта, и настороженность, и хищность, и тайна, и чертовщина, и всё одновременно. Герман уже хотел убрать руку от ручки двери, но не мог, он словно слился с ней и стал частью механизма, которым повелевал не он, а кто-то, кого он не видел. И его рука наперекор его желанию открывала эту зловещую дверь, и на него с ухмылкой и злорадством, как показалось Герману, смотрел председатель. И сейчас он был похож на зловещего клоуна из фильма ужасов, наступал тот момент, когда герой попадал в ловушку, и пути назад не было.

Только Герман вошёл, как тяжёлые двери тут же захлопнулись за ним. Он попытался их открыть, но всё было тщетно. Сердце ёкнуло. «Это не страшно», – внутренний голос Германа уговаривал сам себя. И тут же за картонной перегородкой он услышал голос секретарши Амалии Генриховны, она спорила с председателем о невыплаченных сверхурочных часах. «Ага, сейчас, я их разоблачу», – подумал Герман. Но что-то его отвлекло, и перед ним, возник длинный коридор, ведущий в никуда и со всех сторон выложенный зеркалами, так, что видел себя всюду и вокруг и уже не понимал: где же есть он, а где его отражение.

«Ну ладно, это какой-то фокус. Нужно закрыть глаза и идти вперёд», – что и сделал Герман. Некоторое время он так двигался, а когда открыл глаза, оказался в комнате, одна сторона которой была сделана в виде большого прозрачного стекла. Он видел, что там, за стеклом, а там были люди в белых халатах, стоящие возле операционного стола. Герман начал стучать по стеклу, звать на помощь, но с той стороны его не видели и оставались безучастны к действиям Германа. Люди крутились над умирающим. «Да, несчастный загремел, по полной», – подумал Герман. И жаль его, вот так платить деньги в частных клиниках, вот так убивают людей врачи. Что-то знакомое было в пациенте. Герман его разглядывал, но никак не мог припомнить, кого он ему напоминает. Страшная догадка пришла через секунду, и ему действительно стало не по себе. На столе лежало его бездыханное тело. Как это может быть, ведь он жив?! Что за чертовщина?!

«Я умер?» – его обдало жаром, и стало так страшно, что он никуда не мог спрятаться от своего страха, не мог вспомнить, как это случилось, и самое главное, он уже ничего не мог изменить, а только лишь смириться с данностью происходящего. Он почувствовал лёгкость в теле, словно он невесомый, и понял, что тела вовсе нет. А есть лишь его мысли. Но как же мысли могут существовать отдельно от тела? «Они связаны между собой верёвочками, иногда обычными шнурками от ботинок», – на его вопрос отвечал голос председателя.

Пространство, как у цирковых фокусников, то сжималось, то растягивалось. Герман, словно, воздушный шарик вынырнул из окна, чтобы подняться высоко в небо. Он почему-то не удивился, что небо было не одно, их было несколько, как слои торта, словно всё так и должно быть в реальности. Голубое, белое, чёрное и опять голубое… Бесконечные огоньки. Голос, который шёл из космоса, он был в нём, и он ему отчетливо говорил: «Тебя нет. Не было. И не будет». Потом ехидный смех председателя, Амалии Генриховны и слесаря Николая. «Я вас всех засужу», – пытался крикнуть Герман, но из всего этого вышло лишь длинное: уууууу. Герман вдруг увидел, что вся его предыдущая жизнь сложилась по времени, из букв складываются слова, из слов предложения, из страниц книга, и в какой-то момент та самая книга захлопнулась, и остался лишь чёрный экран. Неужели всё это был сон? Но где же реальность?

Уходящая натура – это одно мгновение, которое хочется уловить и погрузиться в его красоту. Герман застыл на мгновение, насколько всё было ярко и необычно. Оранжевый закат и томная дымка. Он не хотел отводить взгляд, как завороженный, но его кто-то окликнул, и Герман обернулся.

Он стоял на перекрестке маленького провинциального города, машин почти не было и всепоглощающая тишина, без пения птиц и шорохов, такая, что он слышал своё дыхание и биение сердца. Невысокие кирпичные пятиэтажки, спрятанные в пыли времени, уже давно потеряли стройность линий, от них исходила мелодия ретро. Звуков не было, но музыка шла из глубины, где были спрятаны маленькие, почти игрушечные квартирки, и ему показалось, что сейчас он заглянул сквозь стены или сквозь время.

Из открытого окна раздавалась музыка, словно дежавю. Герман был уверен, что это проигрыватель, и пластинка была с царапиной, именно в одном месте, звук подпрыгивал и съезжал. Но сердце сжалось и застучало еще сильнее. Он никак не мог понять, мелодия, вызвавшая в его душе такую глубокую ностальгию, была связана со счастьем или болью?

Женщина в длинном голубом платье развешивала разноцветное бельё, которое развевалось на ветру. Он вспомнил фразу о женщине в синем платье и подумал, что, возможно, это она и есть. Но кто она, и откуда он её знает, он не мог понять. Августина… Алевтина… Аделаида… Это было неважно. Её голос был таким мягким нежным и родным, что Герману хотелось к ней прижаться. Она тихо пела знакомую песенку, которую в детстве ему напевала мать.

Скрипнули качели, высоко взлетающие к небу, и раздался неестественный смех детей.

Разноцветные листья были разбросаны бархатным ковром, уходящим вдаль за горизонт. Однорукий мужчина сметал их и складывал в плетёную корзину в жёлто-терракотовой тополиной аллее, напоминающей яркие картины Ван Гога.

Из-за угла выскользнул трамвай и при повороте скрипнул так, что хотелось закрыть уши.

Герман смотрел на людей, похожих на пятна, штрихи, мерцания, и почему-то никак не мог разглядеть их, а может быть, их вообще не было, и это он находился внутри картины и был частью её.

В воздухе кружилось, что-то блестящее, похожее на фейерверк. Он увидел молодую женщину. Она летела в небе и вдруг приземлилась и оказалась рядом с ним. На ней был надет кокетливый берет, короткое пальтишко и сапоги на высоких каблуках. Всем своим видом она излучала молодость и счастье и сияла в потоке светящихся бабочек, которые кружились вокруг неё. Она взяла за руку Германа, и они взлетели. Небо было прохладным, но с высоты полёта, город и люди казались словно игрушечными, создавали единый пейзаж, похожий на старое лоскутное одеяло.

Они приземлились в яблоневом саду, это была большая усадьба. Герману было восемь лет, он со своими родителями отмечал день рождения, и на столе стоял подарок, собранная железная дорога, с паровозом, машинистом, и пассажирами, сидящими в вагонах. Он услышал фразу: «Подожди, не запускай, ещё не вся дорога собрана», но Герман нажал пульт, и поезд начал движение.

Через какое-то мгновение Герман и отец оказались в этом самом поезде. На него смотрели те же самые игрушечные пассажиры, но сейчас они выглядели как настоящие. Герман не понимал, как они попали сюда, но чётко знал, что через полминуты поезд сойдёт с рельсов… Его отец достал карманные часы, на которых бежала секундная стрелка. Сердце учащённо билось, и мальчик закрыл глаза…

Кто такой Герман? Неудачник. Потому что родился не в той стране, и не в то время. Его жизнь – бесполезный поток времени. Даже в жизни улитки больше смысла, чем в его унылом существовании. Единственное существо, которое он ненавидит и любит с одинаковой силой – это старый кот Бальтазар. И когда кот уйдёт из жизни, он останется совсем один. Герман должен ходить на работу, существовать, каждый день возвращаться домой, потому что его ждет Бальтазар.

Не открывая глаз, Герман улавливал звук перфоратора от соседа, который десятый год подряд переделывает ремонт. Герман чувствовал на себе гипнотический взгляд Бальтазара, пропустившего ужин, и уже предвкушал, что, проснувшись, достанет из холодильника сырокопчёную пуленепробиваемую колбасу, намажет майонезом хлеб трёхдневной давности и заварит чашечку бразильского кофе, и день заладится. И неважно, что за окном плывут свинцово-синие облака…

В голове ещё крутились кадры огромного неба со звёздами. Слова: синее, чёрное, белое, синее, чёрное и опять белое… Над ним тенью стояли врачи и говорили ему, что это сон. Он уснул и умер, а когда проснётся, начнётся другая жизнь. Но его мёртвое тело вдруг подало ему знак, и на его лице была ухмылка. Как тут не сойти с ума, когда тебя закручивает воронка, и Герман пытается ухватить, запомнить всё, что происходило, возможно, всего лишь в его голове. Телефонный звонок вернул всё к реальности. Миры сомкнулись, и Герман открыл глаза.

В этот момент он подумал, что неплохо бы оказаться в большой просторной квартире, которую он видел на страницах глянцевого журнала, с большой гардеробной, огромной кроватью и балконом, выходящим в сад. Неплохо бы было выпить вкусный кофе. Он представил кофе, и от кофейного аромата сразу закружилась голова. За стеной шумел перфоратор, рядом сидел голодный кот, который, если бы умел говорить, то разом начал возмущаться на всех языках мира, и холодильник был пуст. Но почему бы не помечтать?! Среди хаоса беспорядочно разбросанных мыслей и картинок настойчиво звонил телефон.

Дотянувшись до трубки, Герман открыл глаза и увидел себя в огромной квартире, именно такой, о которой всегда мечтал. И всё было в точности. Спальня огромных размеров и плательный шкаф из малазийского красного дерева, заполненный костюмами самых крутых модных фирм. Десятки сорочек и галстуков и отдельная гардеробная с обувью. Что может быть более странным, чем костюм, который идеально садится по фигуре, без изъянов, и делает тебя ещё более совершенным?! А сколько обуви?! Век её не переносить. Это сон или реальность? И всё это было больше чем реальность. Но ему почему-то казалось, что на окне не хватает старого засохшего кактуса, а в отражении зеркала мелькает силуэт кота с отмороженным ухом…