Несмотря на свои беды, чета Громада взяла меня с собой. В дороге я развлекал больного отрока, а его звали Овлур и он был мне ровесником, и мы сошлись близко и стали, словно братья. Бедный парень даже не мог сам слезть со своего ложа на подводе и его забавляли мои истории о Баксидке и Овечьих Холмах. Он видел мир моими глазами, потому что его глаза видели не так много, а его рука не могла твердо удержать и кинжала.

Мы приехали в их маленькую крепость на Эльде. Сквайр Громада через своего сына полюбил и меня, а его жена Явора стала мне словно мать. Дочь же их Беата смотрела на меня, как на старшего брата и всюду ходила за мной. Но дети растут быстро, и когда начались зимние месяцы, она уже засияла своей первой красотой. Такая красота будит в людях вокруг самые нутряные вещи: хорошего человека она поднимает, а плохого делает еще хуже…

– Так это будет любовная история? Скучно, – зевнул Утес.

Он вдруг вскочил одним прыжком на ноги и отошел от костра. Капрал сбился.

К холму подтянулись отставшие пассажиры. Начались разговоры и подсчеты: кого-то не могли найти, и одни кричали, что нужно вернуться и поискать их, а другие поминали предостережение Черноты, что возвращаться в Лехордском лесу нельзя. Обеспокоенно поднялся Фюргарт. За ним – Хонг. Возле костра остались только капрал и Анна. Нойманн отчего-то очень захотелось узнать, что там дальше вышло, хотя история не обещала быть со счастливым концом, иначе Пенчу Черноту не занесло бы под Лехорд.

– Наверное, благодетелям твоим не понравилось, что их дочь привязалась к безвестному сироте? – спросила графиня.

Глаза капрала подернулись дымкой, он снова был в другом месте и времени:

– Прошлая зима выдалась на редкость суровая, графиня, на Эльде стал лед, и по нему однажды из Чёрного леса прокралась огромная стая седых волков. Они ворвались в посад, резали по овинам скот, накидывались из пурги на прохожих. Это были настоящие исчадия Кипаги, они несли смерть и разрушение, лютовали словно армия беспощадных грабителей. Разорив все вокруг, они стоптали стражу у открытых ворот и ворвались в саму твердыню… А на ту пору ярла Громады дома не было. Он и его жена – пани Явора, по случаю праздника Середины Зимы гостили у брата сквайра. С ними были и их слуги. Замок был почти пуст.

Я услышал крики привратников, вой и рычание, но не встал с постели: у меня на груди спала несравненная Беата. Она, как в детстве любила послушать мои истории и не уходила к себе, пока не получала перед сном желаемое. В эту ночь не было кому прикрикнуть на нее и отправить в свою светелку, и сон застал ее в моей комнате. Пальцы ее были в моих волосах, как рыбы в сетях, ее сладкое дыхание смешалось с моим, и я не хотел тревожить ее видения, ради того, чтобы посмотреть в окно и узнать, что происходит внизу в детинце…

Анна затаила дыхание. Она видела эту картинку. Молодой Пенча Чернота (если он говорит, что это было зимой, то по-человечески значит, что с той поры прошло уже шесть или семь лет – каждый месяц здесь что-то около года), юная и смелая в своей невинности принцесса спит у него на груди: золотые кудри разметались, щеки горят в неге; дверь прикрыта, но не заперта, чтобы прислуга не заподозрила недозволенного между названными сестрой и братом; приглушенный рык за оконным провалом; звуки когтей по каменным ступеням лестницы. Беззащитная, не ждущая беды парочка и смертельная угроза.

– Я увидел в дверном проеме волчью морду, в оскаленной пасти блестели зубы…

Рассказ прервал раздавшийся за спиной крик. Звали Черноту. Капрал вскочил, поднялась с сожалением и Анна.

Кричали с лесистого края холма. Перед Нойманн и капралом люди расступались. У русских все-таки была налажена строгая дисциплина, военная иерархия. Человеку в доспехах, с оружием полагались привилегии.

Выйдя под сосны, она увидела своих: Утеса, Барриона, Хонга – они рассматривали курган, лежащий напротив, через ложбину.

Это было странно. Когда они поднялись на холм, когда разбивали костер, Анна успела осмотреться вокруг. Сзади и по левую руку тянулся лес, из которого они только что выбрались. В другой стороне блестела на блеклом солнце извилистая речушка: частые повороты ее русла покрывали всю широкую и ровную долину по правую руку. А с этой стороны она раньше видела распростертое до самого горизонта поле. Правда оно было затянуто легким туманом,… оно и сейчас утопало в его серебристой зыби, но теперь из него выступала череда круглых одинаковых холмов. У подножия первого цепочкой стояли камни.

Камни были белесыми с плоскими вершинами. То, как они были расставлены, их костяной цвет, напоминало что-то неприятное.

– Мне кажется, капрал, что мы идем не в том направлении, – сказал Фюргарт. Чернота остановился возле него и молча вгляделся в правильную округлость холмов.

– Разве вот это уже не Бранное Поле? – спросил его Утес, указывая на пространство за речной лентой.

Анна услышала в голосе оруженосца Барриона недоумение, даже подозрительность. Предводитель русских – старпом, тоже посмотрел на своего капрала вопросительно.

– Выглядит это именно так, – наконец ответил Пенча. – Вот та светлая полоска должно быть Кольцевые Гряды. Но я никогда не видел их с этой стороны. Мы вышли в другом месте.

– Значит, нужно идти к ним напрямую! – воскликнул Утес. Он явно не горел желанием снова заходить в слишком живые дебри.

Чернота посмотрел влево на стену леса. Тропа шла между ней и островками ольховника, забежавшими кое-где и в холмы. Уже через сотню метров дорожка угадывалась лишь полосой тумана, висевшей над ней.

Затем капрал перевел глаза на ближайший курган, на камни у его подножия.

– Ну?! – поторопил его Утес.

– Я могу ручаться только за те тропы, по которым уже ходил, – сказал Чернота. – Я теперь не один, чтобы рисковать, а мы и так уже сбились. Что-то мне говорит, что это не случайно. Я говорил: в Лехордском лесу даже деревья служат хозяину. Гангут уже учуял, что мы на его земле. Это он нас крутит…

– Поэтому плюнем и пойдем через холмы!

– А если это и есть могильные курганы? – спросил его капрал. – Будем тревожить покой усопших?

Все теперь смотрели вдаль на подымавшиеся из тумана плосковерхие холмы. Они были очень ровные, очень похожие друг на друга. Один ряд, второй такой же ряд (только один холм повыше других), снова почти такой же ряд, как и первый…

– Что за могильники? – спросил басом старпом.

– Тише, – предостерег его Фюргарт.

– Какие еще могут быть курганы возле ратного поля, – ответил Чернота. – Павших в той древней битве.

Курганы, словно ждали чего-то. Как будто молчаливо смотрели в ответ на людей. Хотя, так часто бывает вечером, подумала Анна. Ты смотришь на природу, которая ждет прихода ночи, а она смотрит на тебя. И все-таки было жутковато. Люди за их спинами (как их там? …пассажиры) тоже встревоженно переговаривались. Слово «могильники» таким муторным днем никого не ободрит.

– Тогда пойдем дорогой, что ты знаешь, капрал, – заключил Фюргарт. – И поспешим.

Путники прошли сквозь сосняк и спустились с холма в туманную ложбинку. К лесу. Впереди снова был Чернота. Анна подождала немного, поравнялась с едущим Фюргартом, улыбнулась клюющей носом Герде и оглянулась: ей чудилось, что кто-то пристально смотрит ей в спину. Кто? Кто-то из русских? Люди Лобанова, большей частью пешие, спускались, поскальзываясь на влажной траве; всадники с ружьями и пиками (среди них где-то был и старпом со своей женщиной) ехали теперь сзади. Чтобы больше никто не потерялся.

Нойманн не поймала ничей пристальный взгляд. Она посмотрела ниже, на округлый курган. Теперь он поднялся и нависал над ними. Цепочка белых камней отсюда снизу выглядела зубами в чьем-то открытом рту.

Неприятное зрелище. Хотелось скорее оставить круглый холм позади.

Путники двигались по петляющей тропинке вдоль леса. День длился очень долго, но ночь все не наступала. Пасмурное небо иногда показывало желтое пятно вместо светила, тогда становилось веселее. Но это было в середине дня, а сейчас все выглядело совсем блекло и угрюмо. И холмы и лес сливались с низким небом.

У Анны были наручные часы, она за большие деньги раздобыла себе механические – другие и не могли теперь работать, – но сутки в этом большом мире длились двадцать шесть часов с какими-то минутами. Каждое утро нужно было их вручную подкручивать. Иногда она забывала. А уж в последние дни, после этого потопа, что устроил Чарли, и подавно. Так что серый день все тянулся и тянулся… и грозился обернуться внезапными потемками.

Тропа стала совсем узкой. Нойманн ехала за Фюргартом, сразу за ней – Хонг. Под ногами у Веспы отчетливо хлюпало. Все-таки явно стало темнее: что-то привлекло внимание Анны на тропе – Нойманн наклонилась, но не смогла рассмотреть даже мохнатых бабок* своей кобылы. Только какое-то движение, неясное и неверное. То ли замысловатая игра теней, то ли что, но ей почудилось, словно вместо прядей травы под ногами у кобылы слажено шевелятся длинные слепые черви, круглые и жирные. (бабка* – нижняя часть конечности лошади и других животных, также отдельная кость, используемая в азартных играх)

Девушка отпрянула, приподнялась на стременах. Дернула плечами – все это глупые страхи.

Просто это мир пронизан сказками и эти сказки вовсе не добрые. Вот ей и мерещится. Она слишком много наслушалась их. От Утеса, от Хонга, еще раньше от Сутока… (бедный, бедный Суток) теперь новый рассказчик – Пенча Чернота. Тот еще нагнал страху со своими… как там… седыми волками. Но интересно, что там случилось у него с принцессой. Спас он ее? Привал кончился, и Шахерезада окончила дозволенные ей речи. Продолжение будет?

Анна вспомнила, как рассказывал капрал – он словно напевал слова. Хотя никакой рифмы не было. Он смотрел в костер пристально, как будто видел стены далекой твердыни, что стала ему новым домом.

Теперь ей пришло в голову, что глаза Черноты очень похожи на отцовские. И вообще, он очень напоминает ее отца. Если у капрала убрать эту бороду… Когда они расстались, отец сильно постарел и как-то… осел. А раньше, в детстве… Она помнит, как они ехали всей семьей к морю. В электричке. Мать еще была с ними.

Отец тогда выглядел совсем иначе. Анна помнит его всегда улыбающимся, веселым. Вот они на станции, отец идет по платформе, в руках его – бумажные коробки с сосисками и солеными претцелями, он смеется и что-то говорит матери. Отец идет слишком близко к платформе, а сзади на него набегает локомотив…

Анна увидела, как впереди шарахнулась лошадь. Всадник пытался ее обуздать крепкой рукой, а сам потрясенно смотрел в сторону леса. Это был капрал Чернота. Звук приближающейся электрички все нарастал. Аккуратная вереница путников расстроилась, смешалась… кони испуганно ржали… Электричка?!

Анна очнулась от дремоты. Гул не пропал. Он шел густой полосой откуда-то из лесной гущи… Кто-то сзади включил карманный фонарь. Его луч шарахнулся к деревьям; длинные тени упали на траву и протянули свои черные пересеченные руки к людям. Раздался громкий свист и тут же затрещали деревья. Нойманн увидела у их верхушек силуэт огромной головы. Два багровых пятна, а ниже… будто поднимающиеся плечи.

Потом стремительное движение из-за стволов. Что-то хлесткое, извивающееся бушевало в подлеске, мелькали острые, загнутые назад кончики. Словно змеи, бьющиеся в агонии…

Сзади начали стрелять. Бух! Бух! Не было времени оглянуться: огромная неясная фигура продолжала двигаться – прямо на Анну. Впереди ее движения, упреждая его, в траве изгибались слепые плети. Одна из них поднялась дугой, замерла, и вдруг выстрелила вперед. В первый момент показалась, что плеть летит прямо в лицо, но потом Анна поняла, что она ударила далеко впереди. По ее спутникам.

Люди разбегались в стороны, падали в траву, в темноту и исчезали. Плети на мгновенье показывались из травы, распрямлялись. На глазах у Анны одно из щупалец наткнулось на всадника, он взмахнул над головой сталью и не успел его опустить: плеть обвилась вокруг его руки, сжалась, а затем одним движением вырвала его из седла. Мелькнуло бледное перекошенное лицо, и всадник пропал.

Лошадь его встала на дыбы, неслышно заржала, вытягивая шею, и рухнула, как подкошенная. Из темноты на мгновенье возникла ее нога, она пыталась лягнуть воздух.

Непослушными руками Анна вытащила меч Биорков, подняла гарду к лицу. Беспрестанный гул вдруг пропал, и мгновенно прорезались все остальные звуки: оглушающие выстрелы сзади, крики людей, свист стали в воздухе и страшный треск и стон падающих деревьев. Анна повернула голову к этому стону.

Чудище поднимало плечи и разворачивалось. За плечами тянулись не руки – какие-то темные и блестящие отростки… упругие, бесконечные… но все было неясным, неправдоподобным. Одни тени тошнотворно перемещались внутри других, даже в противоположные стороны… На фоне этого непостижимого ужаса возник светлый силуэт лошади – животное скакало прочь от леса. Глаза Анны уцепились за понятное и знакомое движение. Лошадь неслась к холмам.

Это была лошадь Фюргарта. Пригнувшись к ее шее, вцепившись руками в гриву, на ней боком висела Герда… И вдруг Анне, как прожектором ударило в глаза оранжевым пронзительным светом – вечернее солнце вырвалось из-за туч, у самой земли. Нойманн почти ослепла. И в это мгновенье лошадь Барриона скрылась в холмах. Анна, не задумываясь, послала Веспу за ней в погоню. Наугад. За спиной разражалась катастрофа: беспрестанно трещали деревья, кричали люди, продолжали звучать оружейные выстрелы, а Анна искала глазами движение, что-нибудь светлое: она не видела больше Герду и не могла думать ни о чем другом. Холмы надвигались, как лабиринт: тени, проходы, склоны…– куда повернуть?

– Mutti*! – раздался вскрик справа. Анна дернула повод, ударила кобылу каблуками в бока. (Mutti* – мамочка (нем.))