6. Август

Прошёл месяц. После пронёсшегося урагана зарядили дожди. Редкий день обходился без них. По утрам стояли туманы, в воздухе перемешивались запахи полыни, укропа, свежих огурцов, грибной сырости. Часто пахло известью и свежей краской: народ спешил произвести хоть какой-то ремонт до наступления осени.

Популярность Павла Ивановича росла день ото дня. На лечение к нему в нашу Малиновку приезжали из райцентра Озёрска и всех сёл района: от самого западного – села Покровки – до самого восточного – Алабуги. Приезжали и из соседних районов, и даже из Города. Десятки людей кормились вокруг Терёшкина: Черемшановы, у которых он квартировал, автомобилисты, нанимаемые болящими, чтобы добраться до него; тайные информаторы, о которых мало кто знал, Чебаки, продававшие Черемшановым молочные продукты и яйца, да мало ли кто ещё. Говорили, что в двадцати километрах от Города, в сосновом лесу недалеко от Оби строят или уже постоили Павлу Ивановичу двух— или даже трёхэтажный коттедж, а значит, и бригаде строителей перепадали деньги, которые экстрасенс выдуривал у своих пациентов.

Я часто замечал, как, обычно вечером, подъезжали к Черемшановым Лёвчик с закадычным своим другом Серёжкой Коробкиным из Степного совхоза. К ним выходил Павел Иванович, и они подолгу беседовали в салоне Лёвкиного автомобиля. Я догадывался, что они привезли Павлу Ивановичу очередную порцию информации, но не знал о ком.

В сумерках, задняя дверца «жигулей» открывалась, вылезал Павел Иванович и отправлялся спать, а приятели уезжали в неизвестном мне направлении по неизвестным делам.

Скоро и нам на работу. Осталась одна неделя отпуска.

Что-то щемящее есть в августе. Лето прошло. Всегда что-то ждёшь от него необыкновенно хорошего, а в августе оказывается, что хорошее так и не случилось.

– Ну что, Надя, – спросил я Черемшанову, когда она, впервые за многие дни, усталая вышла и присела на нашу скамейку. – Готова к школе?

– Я взяла на год академический отпуск, – ответила она. – Павел Иванович решил остаться до Нового года. Как он без моей помощи?

Эта новость меня ошарашила:

– А кто же будет преподавать русский язык и литературу?

– Из Озёрска учительница будет приезжать. Она вышла из отпуска по уходу за ребёнком, и у неё маленькая нагрузка.

– Понятно. И охота тебе прислуживать этому мошеннику? Вспомни, ведь ты внучка старого большевика, красного партизана, замученного колчаковцами. Нас с тобой в пионеры принимали перед памятником ему и его товарищам. Твой отец герой-танкист, совхозный парторг.

– Ну и что из того? Какая связь между моим отцом и дедом и Павлом Ивановичем? И никакой Павел Иванович не мошенник. Ты просто завидуешь, что он в день зарабатывает больше, чем ты за два месяца.

– Есть чему завидовать! Я зарабатываю свои деньги честным трудом, а он дурит людей. Думаешь, я не знаю, зачем приезжают Лёвчик с Коробкиным? В астрал он выходит, видит, кто куда мешки с травой таскает!

– Но ему же платят деньги! Значит есть за что платить. Он производит надежду! А ты что производишь? Закон Ома? Ты его не то что произвести, готовый в головы учеников вложить не можешь. Хочешь, чтобы и Светка моя жила, как мы? От получки до получки копейки считала, тумаки от пьяного мужа получала и нищету от него на белый свет производила. Нет уж! Надо жить, как весь мир живёт.

– А как он живёт?

– Хорошо живёт.

– Ты видела?

– Люди видели, и Светка увидит! И жить будет с людьми, а не с быдляком!

– Знаешь, Надька, хоть ты и была командиром нашего отряда имени Вали Котика, я никогда тебе не верил. Как заблажишь: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…» – всегда думал: «Ой, брешет!». Оказывается, прав был.

– Иди ты к чёрту! Некогда и противно твои глупости слушать!

Она встала и ушла. А я пошёл спать, чувствуя, что опять проиграл спор.

– Тебе какая-то женщина звонила, – встретила меня жена.

– Что за женщина?

– Не представилась. Просила перезвонить. Я на газете номер записала.

На том конце провода схватили трубку, прервав первый же гудок вызова.

– Простите, – сказал я. – Вы просили меня позвонить?

– Вы Пётр Петрович? Меня зовут Ольга Олеговна Кирьякова. Помните, мы встречались с вами месяц назад у Черемшановых? Я приезжала к Павлу Ивановичу, к экстрасенсу?

– Да, да, я вас помню.

– Я хотела вас спросить… У вашей соседки был болен отец. Не помню её имени отчества…

– Таисия Пантелеевна.

– Да, она была такая несчастная. Мне было ужасно жаль её. Скажите, пожалуйста, как её отец? Жив ещё?

– Да, да, не волнуйтесь. Он жив. Даже немножко лучше себя чувствует. За ним хорошо ухаживают. Приезжал врач из Озёрска, прописал лечение. Вечером приходит соседка – она медсестрой работает – делает уколы, ставит капельницы. В общем, слава богу. Лучше старику. А у вас как дела? Как сын? Звонит вам?

– Последний раз звонил три дня назад. Они пока в Гудермесе, но их должны отправить в другой район. Я ужасно волнуюсь. Он, правда, сказал, что обстановка спокойная, нигде не стреляют, но мне не верится. Он у меня такой заботливый: не хочет, чтобы я переживала за него. А я такие ужасы прочитала. Просто не верится, что это творится в наше время.

– Вы уж не переживайте так. Милиция не участвует в боевых действиях, они стоят в уже освобождённых районах.

– Я понимаю, но в освобождённых районах полно бандитов, в любом месте можно получить пулю в спину, или нож под сердце, или на мине подорваться. А мой мальчик мирный человек, он такой доверчивый. Скажите, зачем это? Зачем забирать у матери единственного сына? Не затем я его с таким трудом одна растила, чтобы его там убили.

– Ольга Олеговна, что же я вам могу на это ответить? Увы, не от меня это зависит. Может и я виноват в том, что там происходит, потому что не знаю, как отозвались в настоящем мои слова, сказанные пятнадцать – двадцать лет назад. Никто в этом не разберётся, а нам надо только надеяться, что всё кончится хорошо, и ваш сын вернётся, как и предсказывал Павел Иванович.

– Спасибо, я тоже молюсь, чтоб так и было.

На другой день мы с женой покрасили полы в доме: дальше тянуть с этой работой было уже невозможно. Закончили далеко за полдень. Красили мы нитроэмалью, и я вышел за калитку подышать, очистить лёгкие посмотреть на приехавший народ.

От ясновидящего как раз вышла Вика Белова из Степного совхоза – женщина лет тридцати пяти, смазливенькая, рыжая, белолицая, всегда восторженная и возбуждённая. Я вижу её чуть не с первых дней «работы» Павла Ивановича. Мне кажется, она придумывает себе всё новые и новые болезни, чтобы лечиться у него непрерывно.

– Ой-ой-ой-ой! Ах-ах-ах-ах, Ай-яй-яй-яй! – стрекотала Вика. – Ну как? Как? Это же невозможно! Представляете: только зашла, а он говорит: «Вика! За что же тебя муж так избил вчера?». А я как закричу: «Как! Как вы узнали! Боже мой!». А он: «Я почувствовал, что тебе угрожает опасность, и решил посмотреть через космос. Вижу, ты пришла домой с дочкой Оксаной и ещё какой-то женщиной. Муж твой спал на диване, ты сказала: «Опять этот орангутанг пьяный лежит» и стала варить сосиски в кастрюльке. Вы сели ужинать, и в это время муж проснулся и ни с того ни с сего ударил тебя по спине. Стал кричать: «Где шлялась, собака?» и называл тебя другими скверными словами». В общем, всё, всё рассказал так, будто сам там был! Ну как это возможно! Чудо! Чудо! Чудо!

И все, кто слушали Вику, стали изумляться и повторять, что это небывалое чудо, достойное самого большого изумления.

«Это называется индуцированный психоз, когда одна ненормальная заражает своим бредом несколько человек, – подумал я. – Для Павла Ивановича такие Вики просто клад.

– Нет никакого чуда! Просто уникальные способности, – сказала Надежда Васильевна. – Он силой мысли выходит в астрал. Это такое серебряное пространство, в котором можно перемещаться в любом направлении, и видеть, кого пожелаешь. Вот Павел Иванович почувствовал, что ты, Викочка, в опасности, вышел в астрал и увидел, что муж тебя бьёт. Он сумел силой мысли заставить его прекратить избиение. Это требует огромного расхода энергии. После каждого выхода у него разыгрывается немыслимый для обычного человека аппетит. А я-то думала, отчего он вчера вечером уже после ужина попросил сварить ему семьдесят пельменей и все съел.

– Вот это да! Семьдесят пельменей! – и ураган восторгов разбушевался с новой силой.

«Что же такое человек? Как легко он впускает в свою голову самый дичайший вздор! – подумал я и пошёл в летнюю кухню съесть не семьдесят пельменей, а всего лишь кусок хлеба со свежим огурцом.

Ночевали мы тоже в летней кухне. Скреблись под полом мыши, прошуршал по крыше короткий дождь. Потом захлопали дверцы машины, донёсся стук в окно соседей. Загорелся свет, послышались голоса – мужской и женский, но разобрать о чём они говорили было невозможно.

Вдруг голоса стали громче, яснее, говорящие вошли в летнюю кухню Черемшановых:

– Тёть! Нам надо с ним поговорить по важному делу, – голос несомненно принадлежал Лёвчику.

– Не о чём вам с ним говорить! Что вам было положено, он вам вчера заплатил.

– Тёть, ну позови его!

– Не позову. Он сказал, что не хочет вас видеть.

– А мы тогда про него расскажем, – я догадался, что это сказал Серёжка Коробкин.

– Тёть, ты ему скажи: если он не выйдет, Серёжка завтра приедет и при этой дуре Вике расскажет, как Славка её лупил, и как Паша это «увидел».

– Ну ладно, скажу ему. Только вы не наглейте! Знайте меру.

– Сволочь! Сам по три-четыре косаря⁶ в день зашибает, а нам по пятихатке⁷ в месяц, – сказал Лёвчик, когда Надежда Васильевна ушла.

– Ну, что вам надо? – послышался через минуту голос Павла Ивановича.

– Невежливо ты с нами разговариваешь, Паша, – сказал Лёвчик.

– А что с вами церемонится? Вы мне, по большому счёту уже не нужны. Ко мне люди и без вас идут.

– А если мы расскажем, откуда твоё ясновидение, тогда пойдут?

– Пойдут.

– А мы тебе скандал устроим, когда народу побольше будет! Тебе это надо?

– Хорошо! Сколько вы хотите?

– По косарю.

– А не жирно? Семьсот – и ни копейкой больше. Не согласны – гуляйте! Я вас не боюсь. Вам никто не поверит.

– Чёрт с тобой! Пятьсот ты нам вчера дал, давай оставшиеся двести.

– Сейчас Надежда вынесет. Посмотрим, что вы мне в сентябре на хвосте принесёте. Если дрянь какую – вычту. И запомните, вымогательство у вас не пройдёт!